Капитан Филибер

вто с занавешенными стеклами… Признавайся, шпион анголо-мозамбикский в умысле на государственную измену. Колись, колись, у нас и не такие бобры кололись!

– Филибер, ты… Слушай. Хватит об этом, а? И так невесело… Да, забыл. Отец Серафим перед смертью несколько писем продиктовал. Одно – тебе. Держи!

Белый тетрадный листок, пополам сложенный – в обмен на папку с докладом. В самом деле запамятовал ушастый – или так в сценарии?

О чем пишет мертвец? Загробная анафема?
* * *

«…За что почтительнейше прощения у Вас, глубокоуважаемый Николай Федорович, прошу. Ибо забыл я, что долг тех, на ком Чин Ангельский – не грозить, не Адом стращать, но нести Весть Благую. Не бойтесь, сын мой, не страшитесь Зла. Открыта была мне истина, дабы и я без страха принял кончину непостыдную. Силен наш Господь! Ведомы Ему все промыслы – и наши, и Вражьи. Не быть тому, что чрез Вас хотел Враг в мире нашем свершить. Расточатся козни его бесследно, восторжествует воля Высшая, и Небеса возликуют. Вы же, невольник чужого замысла, возрадуйтесь – и смело его отриньте. Не быть по Вражьему, но по Божьему только. Посему смело от Ада отвернитесь, дабы к сонму праведных прилепиться, ибо Ад – не ваша абстракция, не „логика“, но черная бездна, боли неизреченной полная…»
* * *

– Плевать мне на политику, Филибер! На интриги, на министров с генералами. Ты! Как ты мог?! Ты всех предал – всех нас, и живых и мертвых! Ты своих Зуавов предал, Филибер!..
…Служили два товарища, ага. Служили два товарища, ага. Служили два товарища в однем и тем полке…

– Ты! Ты же нам, Филибер, надежду дал, всему Дону. Мне – дал! Я уже не верил. Улыбался, заставлял других верить – не верил! Все, крышка, вата, амба! И тут ты, Зуавы твои… Я даже под Глубокой надеялся, когда нас крошили, что ты придешь, выручишь. И ты пришел! У меня такого друга никогда не было – и не будет уже. Филибер, как ты мог, как ты мог!..
…Вот пуля пролетела и ага. Вот пуля пролетела и ага. Вот пуля пролетела, и товарищ мой упал…

– Теперь ты с «красными», с краснюками, зовешь большевиков спасать… Знаешь, застрелись! Или рапорт подай – или просто убирайся, чтобы твои же Зуавы тебя, как врага, не шлепнули. Нет! Не тратят на таких, как ты, пуль – живьем в землю зарывают. Только не примет земля Иуду. Будь ты, проклят, Филибер, я теперь в жизни никому верить не смогу!..
…Тады ему я руку протянул. Тады ему я руку протянул. Ему я руку протянул – он руку не берет… Служили два товарища ага. Служили два товарища в однем и тем полке… * * *

Букет я купил прямо у входа в Атаманский дворец. Шустрая девчушка подскочила, затараторила. «Господин офицер, господин офицер…» «Господину офицеру» было не до цветов, но знакомые грозди сирени заставили остановиться. «Моника Лемуан», любимый сорт. Искусили…

Все к лучшему, даже сирень. Нет, не «даже» – тем более. Ясный майский день, шумная улица, букет в руке.

Гуляем!

По чужому городу, по земле, так и не ставшей родной, мимо незнакомых людей, с которыми никогда уже