Фея

— Лично я атеист, — вставил Крис.

— Я тоже. Но тут другое дело. Нам с тобой приходится отвергать концепцию жизни после смерти, даже если воспитывались мы с верой в нее, просто потому, что все человеческие культуры погрязли в этой идее. Везде она — куда ни плюнь. И все же я думаю, что где-то на задворках твоего и моего разума — даже если мы станем это отрицать — есть некая часть, которая надеется, или даже верит, что рассудок допускает ошибку. Даже атеисты испытывают трансформации вне тела, когда умирают, а затем возвращаются из клинической смерти. Так что где-то глубоко в душе у тебя есть эта вера. А у титанид ее просто нет. Меня поражает — как перед лицом полного исчезновения они остаются таким радостным народцем. Как знать, может, Гея и это в них заложила. А может, это их собственное нововведение. Я предпочитаю думать, что их собственный гений позволяет им подниматься над тщетой жизни — одновременно так ее любить и ничего лишнего от нее не требовать.

Крис никогда не задумывался о преимуществах «достойного погребения». Он, как и всякий человек, не мог не видеть в трупе личность умершего. А ведь именно эта связь и заставляла людей запечатывать своих мертвецов в гробы для предохранения их от червей или сжигать их, чтобы исключить все возможности трапезы для всевозможных падальщиков.

В речном погребении определенно заключалась своя незатейливая поэтичность, однако Офион совсем не заботился о сохранении пристойного вида трупа. Река вынесла Псалтериона на илистую мель в трех километрах дальше по течению. Когда отряд проплывал мимо обезображенного тела, титаниды на него даже не взглянули. А Крис не мог не смотреть. И вид кишащего падальщиками трупа еще долго преследовал его во сне.