Иноземец

Пластик сохранял тепло тела — его тела и Нохады, вихри и плотное одеяло туч над холмами давали надежную защиту от самолетов, и даже если промерзнуть насквозь, потому что свирепые порывы ветра облепляют пластиком тело, вырывают концы, хлещут ими по рубашке и пальто, которые и без того уже начали промокать от сбегающих по шее струек, — ничего, любое неудобство, причиненное грозой, все же лучше, чем бомбежка с воздуха.

Брен большей частью доверял выбор пути Нохаде — пусть себе бежит за Бабсом, а сам прятал руки под мышками и беспокойно думал, уж не кончатся ли силы у вдовы, потому что, чем больше он позволял себе расслабиться, тем больше утекала его собственная энергия, тем сильнее пробирал озноб. Худые промерзают быстрее, как говорил Гири — Брен был уверен, что это говорил именно Гири, сейчас мертвый и разбрызганный ошметками по склону холма.

В голове по-прежнему бухали взрывы.

По-прежнему рассыпались мысли черными пятнами, стоило закрыть глаза, и он снова оказывался в том подвале, слышал раскаты грома, ощущал прикосновение ствола к голове и знал, что Сенеди снова все это будет делать в действительности, потому что гнев Сенеди против землян связан с политическими амбициями Илисиди и со всем, что было достижимым и недостижимым для атеви до того, как в небесах появился этот корабль, — это Брен хорошо понимал. Ман'тчи Сенеди принадлежал Илисиди, мятежники предложили Илисиди ассоциацию с ними, Илисиди велела Сенеди выяснить, что представляет собой пайдхи, и, в глазах Сенеди, это вина Брена, это он убедил ее не принимать предложения мятежников.

Вот отсюда злость Сенеди — на него, на отказ Илисиди от борьбы за престол в Шечидане — на возраст, на время, на Бог знает что еще. Пайдхи в последнее время не чувствовал уверенности, что может перевести и истолковать хоть что-нибудь, даже себя самого. Он стал товаром, предметом торговли между разными группировками атеви. Он даже не знал, кому принадлежит в эту минуту — и не знал, почему все-таки Сенеди ждал на склоне холма, пока прибудет Банитчи.

Не знал, почему Чжейго так рассердилась на него, когда он побежал на помощь Банитчи.

Чжейго… Неужели она стакнулась с Сенеди? Предала Табини и Банитчи? Нет, не может быть.

Брен отказывался этому верить — без всяких логических оснований, только по чисто человеческим… которые к Чжейго вообще неприменимы. Даже если он больше ничего не понимал в нынешнем смятении ума, то уж это он понимал прекрасно. Но все равно не изменил своего мнения.

Вверх-вниз, вверх-вниз, холм за холмом под слепящим ливнем.

Потом очередное глубоко прорезанное ущелье, где высокая поросль «железного сердца» прикрыла всадников от свирепых порывов ветра, но узкие волокнистые листья — вода по ним струилась и собиралась крупными каплями низвергали крохотные ледяные струйки, стоило лишь задеть их, и струйки эти почему-то чаще всего попадали за шиворот.

Но это укрытие в кустах в первый раз позволило передохнуть от ветра, Илисиди скомандовала привал и собрала людей, всю дюжину — всего двенадцать всадников уцелело, в смятении понял Брен, да еще шесть метчейти без наездников, которые так и бежали за ними через кусты и по каменистым склонам. А он не понимал, как велики потери, не считал… он не знал, где они могли растерять остальных, — а может, по какому-то пропущенному им безмолвному сигналу отряд разделился?

Он вцепился в посадочный ремень и соскользнул по мокрому боку Нохады, сомневаясь, что сможет взобраться обратно без посторонней помощи, но все равно радуясь отдыху. В первый момент он застыл, вцепившись в сбрую Нохады, лишь бы устоять на ногах — колени подгибались после долгой езды. Сверкнула молния, над головой заворчал гром. Он вряд ли смог бы идти по скользкому от дождя склону, если бы не цеплялся за ветки и не опирался то на один камень, то на другой. Он брел, шатаясь как пьяный, по крутому склону в поисках местечка потеплее, не на ветру. Увидел, что Банитчи уже спустился на землю, — и двинулся в ту сторону, где собрались еще четверо атеви вместе с Чжейго; один из них присел на корточки рядом с ней и держал Банитчи за лодыжку. Пропитанный водой сапог туго обтянул распухший сустав.

— Перелом, Чжейго-чжи? — спросил Брен, присев рядом с ней.

— Вероятно, — угрюмо сказала она, не глядя на него.

Благодаря предусмотрительности грумов и у нее, и у Банитчи были дождевики, она куталась в свой, все так же не глядя на Брена, ничего не говоря — не желая разговаривать: он понял это по плечу, упрямо выставленному в его сторону. Но сейчас не время было спорить с ней, когда Банитчи страдал от боли, а все вокруг, похоже, готовы были вот-вот взорваться.

Человек, который возился с Банитчи, по крайней мере был уверен в том, что делает — может, он и вправду настоящий медик, подумал Брен. У Табини в охране был такой. Вполне разумно предположить, что и вдовствующая айчжи позаботилась о подобной предосторожности, учитывая ее головоломные верховые прогулки и не менее головоломную политику, к которой она имела касательство.

— Сапог останется на ноге, — сказал Банитчи на предложение срезать его. — Он хоть держит кости вместе. Я могу хоть…

В ответ на эти слова медик осторожно шевельнул ногу — у Банитчи резко дернулась назад голова, воздух с шипением вырвался сквозь зубы.

— Простите, — сказал медик и обратился к одному из охранников, стоящих рядом на коленях. — Срежьте две-три палки вместо шин.

Еще один человек из их группы пошел в караул — сапоги негромко чавкали на мокрых листьях, время от времени скатывался случайный камешек. Чжейго сидела на корточках и дыханием согревала сложенные ладони. Банитчи не нравилось быть центром внимания. Он откинулся назад, на землю. Молча лежал, уставясь в моросящее небо, и словно не замечал ничего вокруг. Холод от земли, наверное, легко проникает через пластиковый дождевик. Но предусмотрительность прислуги не распространялась на одеяла и палатки.

Подошла, ковыляя по неровной земле, Илисиди — она опиралась на свою трость и на руку Сенеди. Теперь Илисиди завела разговор с предполагаемым медиком на тему, сломана или нет лодыжка Банитчи; и Банитчи, угрюмо приподнявшись на локтях, вклинился в разговор, объяснив, что нога онемела, когда взорвался грузовик, а он довершил начатое, когда выпрыгнул в огонь и ударился о камень.

Это было самое подробное описание того, что случилось в засаде, какое Брен до сих пор услышал от Банитчи.

— Вы сможете наступать на нее, идти? — спросил Сенеди.

— При крайней необходимости, — ответил Банитчи, что вовсе не говорило о том, насколько плохо обстоит дело.

«Точно, сломана», — подумал Брен. Даже в лежачем положении лодыжка держалась не прямо.

— Не то чтобы я на нее наступал по своей охоте, — добавил Банитчи. — О какой ходьбе вы говорите, нади?

— Кроме аэропорта Майдинги — а он, похоже, для нас недоступен — есть два, максимум три пути, которыми мы можем выбраться. — Ударил гром, Сенеди переждал, пока смолкнут раскаты — а дождь тем временем не унимался. — Мы получили подтверждение, что Уигайриин надежен, вместе с его взлетной полосой — потому и просили пустить ложные следы через озеро и на юго-запад. Но теперь наши расчеты полетели к черту. Мятежники в Майдинги уже не сомневаются, что мы ответили на их предложение об ассоциации отрицательно и что мы направляемся на запад. А они не настолько глупы, чтобы забыть о нашей ассоциации с Уигайриином.

— Это на север отсюда, — заметил Банитчи.

— На северо-запад. У края холмов. Мятежники вынуждены будут двинуться туда, чтобы захватить взлетную полосу — или вывести Уигайриин из игры.

— С их стороны глупо было бы нападать на Уигайриин, — сказала Илисиди, — пока они не уверятся окончательно, что и Мальгури, и Уигайриин не идут с ними. А они не могли этого знать, пока мы не выехали за ворота конюшни.

— Захватить это место с воздуха нелегко, — сказал Сенеди. — Взятие его обойдется дорого.

— Если они не двинули свои силы по земле заранее, еще до отказа Мальгури, — сказал Банитчи.