Эйфельхайм: город-призрак

— У каждого крэнка есть суждение в голове, что он должен вновь увидеть гнездо, где родился. Вы называете это Heimat. Куда бы он ни держал путь через мир-внутри-мира, какие бы диковинки ни находил в далеких краях, для него существует только один дом. — Ганс резко встал: — Наш корабль отплывет через неделю-другую. Не больше. — Не прибавив ни единого слова, он покинул пасторат.

После покаянной процессии всю неделю в Оберхохвальде царила странная и любопытная атмосфера. Люди часто смеялись и веселились, а друг другу говорили, что Мюнхен и Фрайбург слишком далеко, и все случившееся никак не затронет горные леса. Народ забросил бороны ради состязаний в поле. Фолькмар Бауэр дал Никелу Лангерману мясной пирог, а его жена стала присматривать за маленьким Петером, заболевшим ящуром, от которого уже умерла его мать. Якоб Беккер обошел деревню и оставил по караваю хлеба на пороге каждого дома и по два перед каждой хижиной, а после навестил могилу сына.

Грегор с сыновьями привели Терезию Греш на мессу по случаю пятой седмицы сошествия Святого Духа. Эту литургию посетило больше прихожан, чем обычно, и Грегор после нее сказал, что если бы люди испытывали страх почаще, то их деревня превратилась бы в райское место, и засмеялся, словно удачно пошутил.

Дитрих возблагодарил Небеса за вновь обретенное согласие, но, когда за неделю так ничего и не случилось, жизнь в деревне медленно вернулась в привычное русло. Свободные арендаторы вернулись к надменному обращению с батраками и сервами; конные состязания в полях прекратились. Пастор задался вопросом, не покаянное ли шествие укрепило дух селян перед дурными испарениями, как то предполагал Ганс; но Иоахим в ответ на такое предположение лишь рассмеялся:

— Насколько искренним было покаяние, что выветрилось так быстро? Нет, подлинное раскаяние должно быть дольше, шире, глубже, ибо грех так давно на нас.

— Но чума — это не кара, — настаивал Дитрих. Монах отвел глаза.

— Не говори так, — яростно прошипел он в замкнутом пространстве деревянной церкви. Статуи, казалось, отозвались в ответ потрескиванием и стонами. — Чума слишком страшна, чтобы не иметь дополнительного смысла.

Той ночью тихо скончался Скребун. Иоахим плакал, ибо философ так и не принял Христа и умер вне лона Церкви. Ганс сказал только одно:

— Теперь он знает.

Дитрих, чтобы утешить слугу говорящей головы, сказал, что Господь может спасти тех, кого пожелает, и что на небесах есть лимб, уготованный для праведных язычников, место естественного счастья.

— Испытываю ли я то, что вы называете «скорбью»? — печально рассуждал крэнк. — Мы не плачем так, как это делаете вы; потому, возможно, и не чувствуем так, как вы. Но в моей голове есть суждение, что больше я не увижу Скребуна, теперь он не даст мне наставлений и не ударит за проступок. Уже давно я не проявлял почтения к нему — я пользуюсь вашим выражением — и с той поры взглянул на него по-иному. Не так, как слуга смотрит на хозяина, но как

слуга смотрит на другого слугу, ибо разве мы оба не принадлежим высшему Господину? В моей голове есть суждение, что это каким-то образом порадовало бы его, ведь даже невыносимо от мысли, что я его разочаровал.

Он отвернулся к окну, глядя с Церковного холма на деревню и дальше на Большой лес.

— Он не пил, а я… Силы, от которых отказался Скребун, дали мне возможность починить корабль. Кто из нас прав?

— Я не знаю, друг мой, — сказал Дитрих.

— А Увалень пил и ничего не делал.

Пастор не ответил. Губы крэнка медленно шевелились.

Какое-то время спустя пришла врачиха с двумя другими пришельцами, и они унесли бренные останки философа на корабль, чтобы приготовить из него пищу для остальных.

В пятницу, на день поминовения первомучеников Римской церкви, крэнки покидали горные леса. Манфред устроил прощальную церемонию в приемном зале манора, пригласив предводителей чужестранцев и тех, кто приютил их. Пастушке он приподнес жемчужное ожерелье, барону Гроссвальду — серебряную корону, чтобы отметить его ранг. Возможно, впервые, подумал Дитрих, Увалень расчувствовался. С величайшей осторожностью он возложил почетный знак себе на голову и, хотя Пастушка и раскрыла губы в крэнковской улыбке, рыцари и воины приветствовали его оглушительным «Хох!», чем немало перепугали пришельцев. Манфред призвал к себе Дитриха, Хильду и Макса: — У меня не хватило духу запретить им. Ветрила их корабля полностью починены, и у них нет более причин задерживаться здесь. — Он помедлил. — Если они останутся, то последуют за бедным Скребуном в могилу. Так как вы были первыми, кто встретил их, я отправляю вас освятить их судно. Надеюсь на их скорое возвращение — теперь, когда им известно, какие ветры принесли их сюда. Барон Гроссвальд пообещал вернуться с искусными докторами и аптекарями, которые могут помочь нам против чумы.

— Герр, — сказал Дитрих, — их ветрила… — Он не смог продолжить и сказал только: — Я тоже желаю им попутного ветра и спокойного моря.

Они поскакали на конях Манфреда мимо золотых полей к прогалине, на которой лежал корабль крэнков. Священник предложил оставить коней у печи углежогов и пройти оставшийся путь пешком, чтобы близость стольких крэнков не напугала животных. Дитрих заметил, что ныне на поясе Макс носил суму, в которой покоился ручной pot de fer.

— Ты, в конце концов, заполучил один из них, как я вижу. Тот ухмыльнулся и аккуратно вытащил механизм:

— Прыгающий Макс дал его мне, прежде чем они отбыли на корабль.

— А что ты станешь делать, когда кончатся снаряды? Макс пожал плечами:

— Я так похож на дурака? Они научили нас безопасно получать черный порох, и этого достаточно. Чтобы изготовить пули для этого устройства, требуются такие познания в механике, которыми мы не обладаем. Снаряды для наших метательных орудий не подходят ни по размеру, ни по форме. Но это чертовски искусно выкованная вещица, и я сохраню ее ради красоты и как напоминание обо всех тех невероятных событиях, что произошли за этот год.

— Вчера вечером Иоахим просил Пастушку и остальных остаться.

Макс дернулся:

— Он так их ненавидит? Если они останутся, то умрут.

— Он верит, что нашей великой задачей было обратить этих созданий к Христу, и только эта задача отвращала чуму от селения. Если крэнки уедут некрещеными, говорит он, придет чума.

Макс засмеялся:

— Монах по-прежнему называет их демонами? Я помогал отвозить тела слишком многих чужестранцев, чтобы еще верить в это.

Хильда присоединилась к ним у подножия отрога. Она передала Дитриху узел с его облачением. Макс нес ведерко и кропило.

— Я буду рада, когда они уедут, — призналась женщина, — и все пойдет своим чередом.

Дитрих взял спутников за руки:

— Ваши гости сказали вам хоть что-то об этом путешествии? Пастушка? Август? Кто-нибудь?

— А что? — спросил Макс. — Что-то не так? Дитрих разжал руки:

— Я не знаю, ужасный ли это грех или деяние надежды. Пойдемте.

С этими словами он повел их вверх и вниз по отрогу, где крэнки готовились к отправлению. Их было меньше, чем прежде, и многие пребывали в крайней стадии своей необычной болезни, когда вся кожа покрывалась пятнами. Большая их часть стояла или сидела на корточках в одиночестве, но некоторые поддерживали совсем ослабевших под руки или несли их на соломенных матрасах. Все молчали. Барон Гроссвальд поставил стол и разместил на нем хитроумные устройства, дабы повторить на языке крэнков слова Дитриха.

— Ты должен поспешить, — сказал он по закрытому каналу связи, — иначе наша решимость может поколебаться.

Дитрих кивнул в знак понимания и облачился в пурпурные одежды, используемые на мессе, — дело касалось странников и богомольцев. Конечно, он не служил литургию, но по такому случаю молитвы были более чем уместны.

Пастор перекрестился.

— In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti… [246] — Несколько крэнков повторили жест за ним. Ветер зашумел, сгибая ветви и заставляя присутствующих наклоняться. — Призри на меня, Господи, — начал Дитрих, — и помилуй меня, как поступаешь с любящими имя Твое. Утверди стопы мои в слове Твоем и не дай овладеть мною никакому беззаконию. Господи Иисусе Христе, Боже наш, истинный и живой Путь, странствовавший с Иосифом и с Пречистой Твоей Матерью девой в Египет, возжелавший идти с Лукой и Клеопой в Эммаус! И ныне смиренно молим Тебя, Владыко Пресвятый, с рабами Твоими Твоей благодатью пребудь. И, как рабу Твоему Товии, ангела-хранителя и наставника пошли, сохраняющего и избавляющего их от всякого злого действия видимых и невидимых врагов и наставляющего к исполнению заповедей Твоих, в мире же и благополучии и здравии сохраняющего и невредимыми и благополучными возвращающего. И даруй им все благое свое намерение во славу Твою исполнить. Ибо Ты волен миловать и спасать нас, и Тебе славу воссылаем со Безначальным Твоим Отцом и с Пресвятым и Благим и Животворящим Твоим Духом, ныне и всегда и во веки веков. Аминь.