Водопад грез

— Я поскользнулся, — ответил я.

Он взглянул на искривленные рельсы, на других рабочих. Снова перевел взгляд на меня.

— Ты нарываешься на неприятности, урод?

— Нет, сэр, — пробормотал я.

Щуп в его руке поднялся, его вибрирующее острие уставилось мне в лицо.

— Будь осторожнее.

Я проглотил ругательство, уклоняясь. Остальные уже пошли вперед. Я направился за ними, не оглядываясь.

— Я слышал о нем, — пробормотал кому-то тот, кто ударил меня. — Он тот самый, который взял костюм у Сабана, когда он запаниковал перед инспекторами. В Отчизне. Верно? — Он посмотрел на меня.

Я кивнул, не отводя взгляд от его рук, если он вздумает снова ударить меня. Через минуту я пробормотал:

— Как ты узнал об этом?

— Они послали сюда несколько человек из работавших там команд, чтобы пополнить нашу смену, когда будет следующая инспекция.

Я был здесь меньше суток, и уже все мои подозрения насчет этого места подтвердились. Инспекция возвращалась, но я ничем не мог помочь ей.

Глава 27

Трамвайчик унес нас глубоко в сердце разработок и высадил в месте, которое было знакомо мне и находилось в самом рифе. Я почувствовал риф еще до того, как увидел его — его сюрреалистичная эйфория обожгла мои нервные окончания, подобно жаркому свету. Мне тяжело было держать в напряжении свой инстинкт выживания, не доверять себе и тому настроению, которое сейчас у меня возникло. Было слишком легко потерять разум там, где никто не мог добраться до меня. Если бы я поддался на приманку, надев костюм, я потерялся бы навсегда.

Когда начальник смены стал вызывать ныряльщиков в рифы, моя смена словно выплюнула меня из своих рядов. В конце концов они поверили тому, что я сказал. Я надеялся, что это значит, что я смогу ночью закрыть глаза и немного поспать.

Начальник дважды оглядел меня, но только потому, что предполагал увидеть кого-нибудь другого.

— Ты знаешь, как пользоваться костюмом? — спросил он меня.

— Да, сэр, — ответил я.

— Ладно, — он пожал плечами и послал меня с остальными выбирать костюмы.

Я провел остаток смены, перемещаясь в рифах, пробираясь сквозь тайны упавших мыслей ан лирр. Быть всегда настороже оказалось легче, чем я предполагал, потому что на этот раз я знал, что могу столкнуться с чем угодно, и потому что у этих костюмов была обратная связь, которую мне не показали, так что техник снаружи мог ударить меня разрядом, если я не совсем быстро выполнял его инструкции.

Я быстро все схватывал. После нескольких ударов я сконцентрировался на работе, позволяя себе чувствовать матрицу рифов как раз настолько, чтобы избежать сенсорного голодания. По крайней мере, тут я чувствовал что-то, чувствовал, что я еще живой.

Ночью, когда я упал на койку и закрыл глаза, странные образы и непередаваемые ощущения играли на моих нервах как на призрачной арфе. Я расслабился, чтобы они успокоили боль у меня в груди, которая была еще сильнее, чем вчера. Войдя глубже в свои воспоминания, я увидел/почувствовал, как облачные киты дрейфуют в вышине, подобно безразличным богам, почувствовал, как они окружают меня, опутывают меня своими мыслями, пока у меня не осталась лишь одна мысль, эфемерная, уплывающая…

Следующие два дня прошли без инцидентов. Рабочие в бараке сохраняли наше перемирие, пока я в каждую смену без возражений надевал полевой костюм.

Я не жаловался — это все, что оставалось мне, Мое личное будущее представлялось мне коротким и нерадостным. Даже если следующая инспекция от ФТУ и обнаружит что-то подозрительное в этом месте, у них не будет шанса узнать это от меня. Натаза уже отправит меня на запчасти для пересадки органов.

Даже если я переживу их визит, в моей жизни ничего не осталось. Жить стоило только для того, чтобы совершать прыжки в рифы. Это был шанс прикоснуться к неизвестному, почувствовать, как непонятным образом оживает мой дар. То, что испытал я, когда в первый раз был в рифах, или когда ан лирр пришли ко мне, не было счастливой случайностью. Если однажды неизвестное настигнет меня и убьет, по крайней мере, это будет счастливая смерть.

Мои пси-способности давали мне больше, чем я ожидал: благодаря им я выполнял свою работу лучше, чем другие ныряльщики, направляя техников к концентрациям протоидов, которые нужны были Тау. Когда я уловил ощущение этого поля, я стал распознавать его рисунок в стимулах, которыми снабжала меня матрица, и понял, как по нему добраться к его источнику. Вместо ударов я уже получал от техников похвалы. Их уважение было так же нужно мне, как им — смотреть мне в глаза.

Уважение их не значило, что они стали больше любить меня, но это не имело никакого значения. Те люди, о которых я думал, остались снаружи, в мире, который я оставил вместе со свободой. Люди, которых я все еще любил, люди, которых я все еще ненавидел. Люди, у которых я был в долгу, и не один раз.

Я проговаривал это про себя каждый раз по пути на смену, это превратилось в ритуал, связывающий меня с реальностью, в то время как я переставлял ноги, и они сами несли меня туда, куда надо. Боль в груди стала постоянной, грызущей мое тело и мои мысли без перерыва, если я не спал или не находился в полевом костюме, затерянный в рифах.

В это утро я проснулся весь в поту. У меня кружилась голова. Я два дня не смотрел на свою рану, мне не хотелось нервничать. Я говорил себе, что она заживет, все всегда заживает со временем.

Чья-то рука опустилась мне на плечо. Я выругался от неожиданности.

— Ты, — сказал стражник и вывел меня из вереницы рабочих. — Шеф безопасности хочет тебя видеть.

Натаза. Я мысленно застонал Вернулся Натаза. И он все знает. Внезапно у меня снова закружилась голова, я вспотел.

Я пошел со стражником, пошел туда, куда повели. Мы проходили через сектора комплекса, которых я никогда не видел, миновали команды, занимающиеся раскопками других участков. Просто проходя перед обнаженным лицом рифов, я чувствовал, как они просачиваются в мои сверхчувствительные мысли, словно мой мозг был пористым, как губка. Я отдался им, уводящим мысли прочь из моего тела.

— Прекратите! — сказал я, внезапно останавливаясь.

— Что? — стражник обернулся. Его взгляд и оружие были наставлены на меня.

— Прекратите работу! — крикнул я начальнице смены. — Вы заденете карман с газами.

Я услышал, как стих визг инструментов. Рабочие оторвались от дела без команды и повернулись, чтобы взглянуть на меня. Начальница нахмурилась, подумала о том, чтобы заставить их продолжать работу, потом подумала о другом. Она подошла к нам.

— Что ты имеешь в виду?

Смены рабочих больше всего боялись одного: повредить какую-нибудь незаконченную мысль, которая превратится в неустойчивое соединение. Тут было не так много рабочих, чтобы производить точные исследования каждого миллиметра лица рифа.

— Ты не можешь предсказывать…

Никто не мог, даже ныряльщики и их техники не могли предсказывать с полной уверенностью. Ни один человек.

— Я могу, — сказал я, глядя ей в глаза.

Она выругалась, повернулась к стражнику:

— Урод? Они пустили сюда урода?

— Сейчас его требует к себе Натаза, — ответил стражник.

— Что ты об этом знаешь? — спросила меня начальница. Она указала на риф за своей спиной. Это было больше похоже на обвинение, чем на вопрос.

— Я ныряльщик.

— Это не значит, что ты видишь сквозь стены, урод, — проворчала она.

— Тогда продолжай, — пробормотал я. — Только дайте нам отойти отсюда, до того как вы поднимете себя на воздух.

Я двинулся вперед. Стражник догнал меня.

— Эй! — крикнула начальница смены, но я не обернулся.

Мы дошли до остановки трамвайчика. Ожидая его, я прислушивался, не раздастся ли взрыв позади нас. Взрыва не было. Не знаю, жалел я об этом или был рад.

Трамвайчик провез нас в другую часть комплекса, тоже никогда не виденную мной. Она была слишком красивой, слишком открытой. Все, что я видел вокруг, говорило мне, что каждый наемный рабочий, который заберется так далеко, будет сожалеть о том, что видел все это.