Апокалипсис отменяется (сборник)

Повинуясь дурацкому импульсу, я поднял руку и протянул вперед раскрытую ладонь. Замер, кончики пальцев почти касаются глазастого стебелька. Тот качнулся, отодвинулся, бусинки глаз охватили новый объект издалека, чувствительная головка вернулась в прежнее положение.

И только теперь осознал, что воздух, земля, мир вокруг неподвижен. Стотысячетонная туша застыла напротив то ли в растерянности, то ли в трансе. Рассматривает меня, вдруг возникшего на пути. Ей бы удирать во все жгутики, или чем она там ползает… Что это: любопытство? Нерешительность?..

Я сцепил зубы и ударил со всей дури кулаком по бедру. Боль ворвалась в сознание, приводя мозги в чувство. Что за бред! Уже ищешь в объекте исследования простые человеческие эмоции? Выдумываешь миражи антропоморфизма, за которые так удобно уцепиться и… что? Понять это существо? Вступить в контакт? Или обмануть себя, так удобно признав все близким и кристально ясным?

С другой стороны, еще вчера эта хреновина доказывала теорему Геделя. Почему бы и не…?

Мысли скользят в сознании одна другой безумней, и только на задворках рассудка зреет понимание: надо что-то делать. Играть в гляделки можно бесконечно. Глаза в глаза ни черта не увидать.

И тогда я просто ткнул в чувствительную луковицу пальцем.

Жгут отпрянул, но в следующий миг взрезал воздух со свистом и обвился вокруг моей руки. Предплечье хлестнуло болью. Мышцы, усиленные синтетическими волокнами, напряглись, я потянул на себя. Хлыст подался, но в следующий миг дернул в сторону, и тотчас я понял, что все мои биомоды бессильны. Меня повалило с ног, жгутик глубоко впился в кожу и потащил за руку по земле. Камни больно пихаются под ребра, штаны тотчас исполосовало в клочья, колени разодрало в кровь.

Невесть откуда ко мне устремился еще десяток хлыстов, подхватили. Щупальца воздели меня над землей, туго спеленали. Я зарычал от боли, мозги туманит злость, но поднимаюсь все выше. Бросил взгляд вниз: земля виднеется метрах в пятнадцати, впереди горбом встает каменная спина квазиорганизма.

Чувствительные жгутики назойливо щекочутся под одеждой, обшаривают тело до миллиметра: каждый волосок и складочку кожи. Еще один вновь повис перед лицом и уставился прямо в глаза.

И тут я приметил пять пятнышек над барханами. Те выросли, солнце сверкнуло на серебристой броне. Полиморфные линзы вновь сменили фокусировку, и я разглядел: армейские «циклопы»! Автоматические разведчики. Теперь они, однако, выглядят еще более хищно: к брюху каждого прилепилось по ракете с увесистой боеголовкой. Энциклопедический модуль носимого компа тут же выдал: кумулятивные заряды, марка такая-то, шифр, код…

Не знаю, понял ли квазиорг мою мимику в ту минуту, но замешательство в моем лице он как-то прочитал. Глазастый стебель дернулся в направлении моего взгляда, следом навстречу «циклопам» выстрелили два десятка щупалец потяжелее. Автоматы уже поравнялись с «лепешкой», я слышал, как взвыли винты, блестящая пятерка рассеялась и ушла в маневр уклонения. На следующем круге двое пошли в атаку.

Идиоты! Они решили его уничтожить!! Вот сейчас, когда уже точно ясно, что перед нами не бессмысленное скопление материи, когда почти установлен контакт!..

Я задергался в путах, но мои усилия «амебу» не впечатлили. Опутавшие меня жгуты дернулись небрежно, мною тряхнуло, как игрушкой, и тут же крепкие объятия раскрылись. Я полетел кувырком и мельком успел увидеть, как отлепляется снаряд от брюха ближайшего «циклопа».

Боком меня ударило о камни, по инерции протащило по земле, оставляя глубокую борозду. И тут позади грянуло.

Боеголовка разлетелась осколками бесформенного металла, высвобождая смертоносное огненное семя. Направленный удар сокрушил броню квазиорганического монстра, в туше осталась глубокая воронка. Следом в черный провал нырнула вторая ракета.

Через боль в покореженном теле все-таки поднял голову, тяжелую, как свинцовая болванка. Я услышал, как из недр самоорганизованной материи доносится странный звук, похожий на вой турбин. Из воронки, проделанной снарядами, вздымается угольно-черный дымный столб. Чудище забилось в конвульсиях, колоссальные щупальца взлетают многотонными кувалдами и молотят в землю. «Циклопы» всаживают в тушу снаряд за снарядом, как только кончились ракеты, перешли к мелкокалиберным боеприпасам.

Вдалеке раздался гул вертолетных винтов. Видимо, молодчики О’Коннела решились приблизиться к твари. Но я понял и без того: это конец. Чем бы ни был наш квазиорганизм на самом деле, для него все кончено. Разрушение проникло глубоко во внутренние слои тела, нарушив тонкий обмен веществ, разбив хрупкий выстроенный порядок. Я видел агонию этого существа.

И если, как и думал Кормак, у этой твари было сознание и разум, то, должно быть, в безмысленную темноту мы обрушились одновременно.

Я очнулся в ослепительно-белой пустоте, расфокусированное зрение сливает мир в единый мазок кисти безумного импрессиониста. Наконец мозг вроде бы справился с бедой и прорисовал в отдалении стены и потолок больничной палаты.

Прислушался к телу и удивился: все на месте. Нервы молчат, блаженствуют, по ощущениям из повреждений — разве что синяк где-нибудь на пятой точке. И вот тут осознал: все кончено.

Я ожидал кого угодно, но из белой дымки вынырнул почему-то Танака, о котором вспомнил, лишь увидев знакомое узкоглазое лицо. Компьютерщик склонился и произнес.

— А, пришли в себя… Зря вы все-таки, Андрей Николаевич. Уверен, Кормак не такой уж фанатик, понял бы и простил, если б не стали жилы рвать ради его эксперимента. Да и как-то ни к чему оно все…

Я вздохнул и вымолвил сухими губами:

— Его убили?

Танака медленно кивнул.

— Эх… — с сожалением протянул я. — Прав был все-таки Алонсо. Раньше надо было. Не так было б обидно за упущенные научные перспективы…

Такеси отмахнулся.

— Забудьте вы об этом испанце. Не видит он ничего и не понимает. Собрался, идиот, строить план автоэволюции, вести всех разом в светлое будущее, по единому шаблону. Мало ему было Вроцека перед глазами, так ведь держался за свою концепцию, пока не довелось пообщаться с разумной кремнийорганической амебой.

— Да, — ответил я. — Но здесь он все-таки прав. Согласитесь ведь, обидно терять такого чуждого брата по разуму уже на пороге контакта! Мог быть исторический день…

Танака откинулся на спинку стула и оглядел меня издалека. Губы японца растянула тонкая улыбка.

— Ну какой еще день? И вы туда же, доктор Скольник! Ну какой исторический день, скажите на милость. Оглядитесь!

Я нахмурился.

— Что вы имеете в виду?

— Хех… Ну вот вы знаете, Андрей Николаевич, например, почему под полковником О’Коннелом ступеньки прогибаются и гнутся и как он кулаком столешницу каменную в крошку расшибает? И на металлодетекторы с опаской поглядывает?

Мои брови поползли на лоб, я честно и недоумевающе мотнул головой.

— Вот! — продолжил Танака. — А у него между тем метаметаллический эндоскелет с сервоусилителями. Ну вот скажите, чем он вам не разумная амеба?

Я выдавил улыбку, но промолчал. Танака продолжил рассуждать:

— Ну и подумайте сами. Это же ведь вопрос десятка-другого лет. Еще немного, и мы с вами станем отличаться больше, чем квазиорг Кормака — от нас. И это, по сути, уже случилось, уже предрешено. У нас в этом плане каждый день — исторический, и не надо ждать никаких подарков небес.

А все эти игры… Создать живое из неживого, сотворить жизнь, переплюнуть Господа Бога… Нет, я не спорю, захватывающе, интересно. В перспективе, возможно, даже полезно. Но в плане философского экстаза от контакта с иным разумом это никуда не годится. Это забавы дремучего варвара, который вроде бы уже и не верит в могучие силы, сотворившие его из праха и глины, но по инерции тягается с ними, пытаясь удовлетворить свою тягу к всемогуществу. Это очень неумно, когда подобные разумные амебы живут, ходят и беседуют с вами каждый день.

Танака умолк, принялся почему-то рассматривать собственные ладони. Я ждал новых откровений, но японец будто ушел в себя, и тогда молвил я: