Троя

Атрид и раньше использовал подобную тактику – притворялся, будто хочет уплыть, желая на самом деле разозлить подданных и заставить их объединиться для битвы. Однако теперь пожилой царь серьезен, как никогда. Пышная грива растрепана, доспехи покрыты засохшей кровью, по грязным щекам бегут ручьи слез. Агамемнон и впрямь призывает воинов спасать свои жизни.

Конечно же, не кто иной, как бесстрашный Диомед бросает владыке вызов и, нарицая того мягкотелым, робким трусом, клянется не прекращать побоища, даже если останется вдвоем со Сфенелом, – драться, доколе не увидит предрешенное богами падение священной Трои. Ахейцы воинственными криками приветствуют его браваду.

Слово берет седовласый Нестор. По обычаю сославшись на свои лета, он предлагает всем остыть, плотно перекусить, выставить часовых, особенно вдоль вала, и тщательно обсудить положение, прежде чем в панике ломануться к морю, к судам и домой.

К его совету прислушиваются, как и утверждал вещий слепец.

Семеро предводителей стражи во главе с Несторовым сыном Фразимедом уводят сотни храбрых юношей, чтобы занять новые оборонительные позиции между рвом и стеной, а также развести хоть несколько костров для запоздалого ужина.

Как жалко смотрится эта горстка огней по сравнению с могучим пламенем, что бушует по всему стану троянцев, сыпля искрами до небес!

Агамемнон закатывает пир для ахейских владык и военачальников; совет продолжается, точь-в-точь по Гомеру. Нестор превозносит храбрость и прозорливость Атрида, ловко намекая между дифирамбами, что именно царь и заварил всю эту кашу, когда силой отнял у Ахиллеса пленную Брисеиду.

– Здесь ты прав, почтенный старец, – честно отвечает Агамемнон. – Я был не в себе. Нужно не только лишиться рассудка, но и ослепнуть, чтобы оскорбить Пелида.

Повелитель выдерживает паузу; ни один из дюжин военачальников, присевших на корточки у огня, не возражает.

– Да, я сошел с ума, – молвит Атрид. – Не стану отрекаться. Тот, кого любит сам Громовержец, и в одиночку стоит целого батальона… даже нет, целой армии!

И снова никто не прекословит.

– Так вот, раз уж ярость ослепила меня и отняла разум, мне и исправлять положение. Пошлю-ка сыну Пелея несметные дары, пусть только вернется в наши ряды.

Собравшиеся вожди одобрительно мычат, пережевывая большие куски говядины и курятины.

– Здесь, перед вами, друзья, я исчислю сказочный выкуп за благосклонность героя. – Царь возвышает голос. – Семь новых треножников, не бывших в огне, десять талантов золота, двадцать отполированных рабами до блеска котлов, двенадцать великолепных быстроногих коней, стяжавших награды на гонках…

В общем, ля-ля-ля. Все как пел Гомер. И как недавно предсказывал я сам. Разумеется, Агамемнон клянется отдать не опороченную им Брисеиду и еще два десятка прелестных троянок – это, правда, после того, как рухнут высокие стены Илиона, – а потом, в качестве основного искушения, щедро предлагает собственных дочек – Хрисомефису, Лаодику и юную Ифианассу, на выбор. (Заядлый схолиаст-зануда в моей голове привычно подмечает несовпадение речи с прошлыми и будущими текстами «Илиады». В частности, отсутствие в списке Электры и, возможно, переиначенное имя Ифигении, но ведь это не суть важно.) На сладкое оставлены семь густозаселенных городов.

Все эти лакомые гостинцы – старина Гомер и здесь не ошибся – Агамемнон предлагает взамен простых слов извинения.

– Так я немедля исполню, – восклицает он, – коль скоро Пелид позабудет вражду. Пусть подчинится наконец моей власти! Один лишь Аид, бог мертвых, столь несмирим и непреклонен, как этот выскочка!

Небеса оглашают раскаты грома; вспышки прорезают мрак, и чудится: сам Зевс теряет терпение.

– Пусть уступит, как положено! – не унимается державный Атрид. – Я и рожден прежде, и владыка из владык, и вообще, заявляю вам, более велик среди смертных!

Начинает накрапывать дождь. Туча постепенно уходит туда, откуда доносятся пьяные крики троянцев; теперь молнии Кронида полыхают за насыпью и окопами, заполненными водой. Я жду не дождусь, когда же Нестор заговорит о посольстве. Скорее бы отправиться к Пелиду в компании Одиссея и Аякса. Вот и настал самый важный день в моей… по крайней мере во второй из моих жизней. Снова и снова прокручиваю в голове хитроумно сплетенную речь. Все должно получиться.

«Хочешь изменить наши судьбы – найди поворотную точку».

Кажется, я нашел такую. Хотя бы одну из них. Конечно, участь греков, и троянцев, и богов – да и вашего покорного слуги – бесповоротно переменится, если этой ночью мне хватит духу выполнить задуманное. Слова старика Феникса не положат конец ярости Ахиллеса, но обратят его гнев на истинных врагов – богов Олимпа; останется только поднять Гектора, и троянцы рука об руку с греками бросятся штурмовать надменную вершину.

– О сын Атрея! – неожиданно выпаливает Нестор. – Великий повелитель и прославленный владыка! Нет, Агамемнон, ни одному человеку, ни даже царю Ахиллесу не отвергнуть подобного дара! Давайте же вышлем послов, тех избранных мужей, что поспешат передать Пелиду твои слова, как и нашу искреннюю признательность и любовь. Пусть те, кого я назову, без промедленья исполнят свой долг!

Облаченный в ветхую плоть Феникса, ступаю поближе к Теламониду, с тем чтобы старец без труда заметил меня.

– Прежде всего, – возвещает пилосец, – отправим Большого Аякса, а с ним – нашего многоумного, дипломатичнейшего среди царей, Одиссея. Одий и Эврибат, полагаю, достойны сопровождать посольство как глашатаи. Подайте воды на их руки! И сотворим, по нашему обычаю, благоговейное молчание, в сердцах умоляя великого Зевса послать милость. И да улыбнется Ахиллес благосклонно, получив добрые вести!

Слуги совершают обряд омовения, и военачальники склоняют головы в безмолвной молитве. Я примерзаю к месту, потрясенный до глубины души.

Нестор нарушает мертвую тишину, обращаясь к четверке – а вовсе не пятерке – послов:

– Смотрите же, усердствуйте! Смягчите его сердце, верните нам милость непобедимого, неуязвимого, не знающего жалости Ахилла!

Двое мужей в сопровождении глашатаев покидают круг света от пиршественного костра и уходят вдаль по берегу.

Как же так? Меня не избрали? Феникса даже не заметили! Неужели поэт ошибся?! Ну и дела: судьба резко свернула в сторону, и вот я так же слеп по отношению к будущему, как и все остальные участники пьесы, как бессмертные жители Олимпа, как сам Гомер, бельмо ему в оба незрячих глаза!

Пошатываясь на бесполезных костлявых ногах мирмидонского старца, выбираюсь из толпы греческих командиров и бросаюсь вдоль кромки грохочущего прибоя догонять Одиссея с Аяксом.

Я настигаю послов на полпути к ставке Ахиллеса. Герои шагают по мокрому песку темного пляжа и переговариваются вполголоса. Услышав мою сиплую старческую одышку, Большой Аякс оборачивается.

– В чем дело, Феникс, почтенный сын Аминтора? – спрашивает он. – Признаться, ты немало удивил меня, появившись на совете: носятся слухи, что в последнее время искусные мирмидонские целители не отходят от твоего ложа. Призван ли ты передать последние напутствия Агамемнона?

– Приветствую вас, благородный Теламонид и царственный сын Лаэрта, – хриплю в ответ. – Владыка пожелал, чтобы я присоединился к посольству.

Аякс таращится на меня, точно на новые ворота. Одиссей подозрительно щурится:

– Зачем Атриду избирать тебя для столь ответственного задания, достопочтенный старик? И как ты очутился в ставке вождя в этот поздний час, когда троянские псы так и рыщут по берегу?

На второй вопрос мне решительно нечего ответить, поэтому неуклюже отбиваюсь от первого:

– Нестор подумал, что со мной вам будет легче склонить слух Пелида, и Агамемнон счел его слова мудрыми.

– Тогда идем, – отзывается Теламонид. – Пошли, Феникс.

– Только не вздумай открывать рот, если я не подам знака. – Одиссей продолжает коситься на меня, будто на хитрого притворщика. (И он недалек от истины.) – Может, Нестор и державный владыка нашли смысл в том, чтобы послать тебя к Ахиллесу. Однако лично я не вижу резона, чтоб ты еще и говорил.