Второе пришествие инженера Гарина

Реснички схлопнулись в последний раз, вперяясь зрачком.

– Держитесь, Радлов, – прохрипел Гарин. – Доведется ли свидеться…

Бородка его встала торчком.

*** 128 ***

И в четвертый раз на мир упала Тишина: точно была снята четвертая печать, – извещанная в Откровении. «…И вот конь блед, а на нем всадник, которому имя смерть: и ад следовал за ним, и дана ему была власть над четвертой частью земли – умерщвлять…».

Все замерло – до самого первого возможного движения: птицы впаялись в сине-кубовое стекло небосклона; стало несущественно: дышать – не дышать, биться сердцу – не биться, жить – не жить, – как не стало и самой диалектики. На какой-то (так же несуществующий миг) – в безвременье… мир стал подобен плоской картине, в которой и глубину и самое правдоподобие всего, всего в ней, – создавала некая творческая иллюзия. Вот только обрамляющая картину рама была траурно-черной.

Во всю протяженность острова ключом вскипела вода. Следом обозначился пепельно-серый – чисто шрам; встала земля, как под гигантским ножевым плугом, с той лишь разницей, что плуг ходил в глубинах Земли. В следующий момент острова не стало. Тяжелое асфальтовое пятно расплылось по странно притихшей, неподвижной воде, вопреки всему удерживаясь на поверхности, будто нефтяная пленка. Но уже в очередной фазе – морское дно раскололось, сглотнув километровую толщу воды. Передавленный паровой котел взорвался. Ревущая, свистящая, с проблеском адова пламени масса воды, пара, битого камня встала, подобно лунному серпу, сорвавшемуся в море, чтобы затем кометой с поднебесным гулом обрушиться за горизонт.

Невысокий в начале вал воды, сопровождаемый пеплом и придонной грязью, светлел по мере своего продвижения к материку, чтобы уже на отмели, достигнув побережье Крита и Мальты, и далее Сицилии и группы островов в Эгейском море, встать белой исполинской силой – тридцатиметровой волной цунами, со снежно-вспененной своей главою, отсылающей от себя такие же белые водовороты-смерчи и проталкивающей наперед всего таранные удары громоподобного воздуха…

Сила павшей волны и последующих – была безмерной. Первой в континентальной Европе удар цунами приняла многострадальная Сицилия. И далее, как по писанному: «…треть людей, треть зверей…»… и прочей живности, так же, как жилищ всякого рода, было подставлено удару молота. Даже пройдя путь в сотни миль, вода была горяча, и масса рыбы всплыла с лопнувшим брюхом и белыми сваренными глазами. К полудню море сделалось совершенно непроходимым из-за панциря всего сброшенного с побережья, вспученного со дна, разбитого в щепы… останков кораблей рыбацких флотилий, трупов людей и скарба их. Только птицы одни, казалось, уцелели, заняв место всей прочей живности; тучи их зависли, скрывая горизонт. К вечеру солнце садилось в багрово-черную трясину, как и миллиарды лет назад, в эру пред-жизни.

Сходная картина наблюдалась в акватории всех прочих прибрежных городов и поселков Средиземноморья, не исключая побережье Северной Африки – от выступа Туниса до более уплощенной полосы гаваней Александрии и Порт-Саида, – испытавших достаточно умеренный урон. К утру следующего дня можно было ожидать возникновения злостных эпидемий, грозящих и без того усугубить тяжелую обстановку. Но еще ранее этого и ближе к ночи разразилась новая серия катастроф, напрямую, вероятно, смыкающихся с землетрясением, уничтожившим остров-заложник, потрясших всю целиком Европу, часть Средней Азии и Ближнего Востока.

Подобно океаническим звуковым каналам Сонсора, детонационная волна (предсказанная Радловым) спускала механизм землетрясений то здесь, то там. Разброс был неожиданным и широким. Прежде всего, была задействована вся сейсмическая Динарская дуга – от о. Родос до Кроатии, через острова Карпатос и Крит, достигнув западной части Пелопонесса. Пять следующих один за другим толчков опустошили острова Итаку и Закинф. Погибло полторы тысячи человек, более четырех тысяч были тяжело ранены. Некоторые города разрушены на две трети.

Страх у жителей группы Ионических островов приумножился во много раз, так как сила подземных толчков в отличие от обычных землетрясений неуклонно возрастала. В отчаянии люди задавались вопросом: не обречены ли их острова стать частью морского дна? К этим ужасам примешивались и волны цунами, высота которых у побережья составляла 20-25 метров. Активизировался и очаг на разломе в печально известном Мессинском заливе (Мессина. 1908 г. 82 тысячи жертв). На этот раз, к счастью, только сильно тряхнуло (5-6 баллов, по шкале Рихтера). Гораздо менее, или совсем не повезло Палермо, – многострадальный город, еще не оправившийся от катаклизма 1921 года, вскинуло, как ячмень в решете, и обратило в почти плоскую равнину.

Все и вся погибало. Раз за разом прохаживался чудовищный лемех, все дальше ведя свою борозду. В Югославии – не менее несчастный Скопле (с последним числом жертв 58 тыс. человек. 1929 г.) тряхнуло на этот раз окончательно и бесповоротно… В городке Н. (Венгрия) произошел обвал двух третей города… в дыру, образованную многочисленными штреками винных погребов. Обрушивались гроты и карстовы пещеры. Весь сейсмически активный район Ближнего Востока и Средней Азии получил энергетическую подпитку. Удар за ударом обрушивался на древнюю прародину человечества. И не всегда толчки эти приходились на пустынные и гористые области вдали от человеческого жилья; так мелкофокусное (на 20-ти километровой глубине) с эпицентром в 70 км. от турецкого города Антакия и силой в 7 баллов землетрясение разрушило город до основания. Значительно пострадал Ирак, – до 40% площади поражения. В Иране – известный и ответственный за многие смерти Северо-Анатолийский разлом на одном из плоскогорий вышел на самую поверхность земли шрамом глубиной в ущелье и длиною в 130 километров.

Тихое, ровное, исполненное космичности сияние встало над многими развалинами. Бежали на равнины люди, звери. Птицы устремлялись прочь – в высокогорные районы Памира и Тибета.

Не обошла беда стороной и Центральную Европу, крайний запад и север континента, действуя здесь более по Южно-Альпийскому разлому и уже упомянутому Северо-Анатолийскому… Пострадали особенно Триест и горные районы Австрии. Несильные толчки сотрясали долину Рейна. Во Франции более орудовало цунами – были затоплены Французская Ривьера и Ницца с известным Английским бульваром. Сильно пострадали виноградники в Арле вследствие многочисленных оползней. Все более или менее замкнутые воды в Европе пришли в движение, от озер Италии до озер Скандинавии… эстуарий, фьордов и портов (в Амстердаме, Роттердаме и Дортмунте у кораблей лопнули якорные цепи). В Лиссабоне – к счастью еще – только дрожали люстры, в то время, как население его, прослышав о тектонических катастрофах у восточных своих соседей, неделю тряслось от страха за городом, или, снявшись с якоря, на кораблях уходило в открытое море. (Для справки: Лиссабон, землетрясение 1755 года, полное разрушение, 60 тысяч жизней).

Вообще же площадь гаринской «выделки» могла составить от 1,2 до 1,7 миллиона кв. километров.

Происшествий же более тонкого рода и оригинального свойства, ставших этапными после спуска гравитационного дьявола, можно было привести достаточно много. Но здесь следует остановиться на двух наиболее разительных примерах, сразу приведших мир к некоему балансу возможного в природе с невозможным, естественного со сверхъестественным.

*** 129 ***

В тот день, ближе к вечеру, Арнольд Метьюз, ветеринарный врач, выбрал время посетить овечью ферму в двадцати километрах от небольшого городка Пиблс (северо-восток Англии, графство Пибблсшир). Как его известили, полтора десятка овец переболели колтуном, и фермеры боялись за все поголовье.

К тому времени, как Метьюз отправился в путь, на землю уже легли вечерние тени, и он рассчитывал с первой звездой вернуться домой.

Его «виллис» цвета медного купороса катил пустошью, от края и до края которой все был вереск да робкие бледно-голубые цветочки, что строили закоренелому холостяку глазки. Дорога часто петляла, обегая холмы и уклоняясь от балок. Конец мая был необычайно сух по этому месяцу года, и ожидалось, что сушь протянется и на весь июнь. Торопясь, Метьюз бросил взгляд вниз, на приборную доску, справляясь о времени; взглянув вновь на дорогу, – сощурился на очень яркий, бьющий ему в самые глаза, свет, из-за очередного поворота. В следующий момент он испытал чувство легкого головокружения и раздвоения личности: солнце, до того светившее ему в переносицу, было, как ему и положено, на месте, – по дуге двухчасового схода за горизонт. Другое же – яркое диво – бледно-огненной палицей разлеглось прямо на пути следования машины, на единственной дороге здесь, так что объехать почти не было возможности. Приняв вначале это за тихий пожар, – так мог гореть вереск, Метьюз щурясь и отстраняясь лицом, подъехал ближе, и в футах 70-ти от тела, не заглушая мотора, сделал остановку, думая понаблюдать в отдалении, и, наконец, отважился выбраться из машины, прихватив с собой флягу с водой, и зачем-то топор. Так он приблизился еще шагов на десять, прежде чем окончательно встал. Сияние и жар, исходившие от тела, были невыносимы. У ног Метьюза начиналась выжженная земля, с редкими зелеными травинками, но отдельные запалины горящего вереска шли много дальше. Надвинув низко шляпу, – из-под руки, точно сталевар летку, он стал наблюдать эту удивительную «выплавку» природы. По всей видимости (и буквально), тело было ужасно горячо, – белого каления, с наметившемся вишневым обкладом в срединной его части и багровым в основании. Размером в пять-шесть коровьих туш соответствующего объема. Сейчас, как попривыкли глаза, Метьюз мог уже различить передний заостренный конец, тупой обширный задний и уплощенную спинку. Через несколько минут наблюдения лицо ветеринара пылало, глаза слезились. Открыв флягу и набрав пригоршню воды, он смочил себе лоб, темя, оттер виски. Пока еще он не сделал никаких выводов, – след ли это какого необычного пожара, или свергнувшийся с небес болид. Будучи же по своей ученой части ветеринаром и насмотревшийся разного рода пастей, Метьюз дал этому феномену условное название «язык», сам не понимая, отчего ему при этом стало как-то прохладнее и неуютнее здесь. Как бы там ни было, но надо было решаться: брать сильно в объезд, минуя балки и цепь холмов, или вовсе отказаться от поездки. Отойдя к машине и усевшись на подножку, Метьюз снял шляпу и помахал ею перед лицом. Раздумывать, однако, ему долго не пришлось; он уже видел вдали вихляющиеся точки-запятые… две машины, катящиеся в его направлении. Для этой пустынной местности картина самая обнадеживающая.