Первый Линзмен-1: Трипланетие (Союз трех планет)

«Именно потому, что ты обладаешь должным могуществом и интеллектом.» — Если можно говорить об улыбке эддориан, то в этот момент Владыка улыбнулся.

«Пусть так, но меня занимает вопрос, насколько случайны все эти отклонения. Я начинаю подозревать, что уже случайности выходят за рамки своих весьма эластичных границ… и как только я обнаружу того, кто злоупотребляет случайностью, в нашем Круге появится вакантное место.»

«Вот как? — легкомыслие и беспечность исчезли из мыслей Владыки. — Двойная игра, Гарлейн? Кого же ты подозреваешь? Кого готов обвинить?»

«Пока никого. И я не собираюсь подозревать и обвинять. Я узнаю, кто это, и буду действовать.»

«Против меня! Или моих указаний?» — мысли Высочайшего начал пропитывать холодный гнев.

«Нет, только в их поддержку, — не растерявшись, заметил Гарлейн. — Если кто-то сознательно усложняет мне работу, то в каком положении оказываетесь вы? Представьте, что я прав, и мои четыре планеты пребывают в плачевном состоянии из-за махинаций кого-то из Внутреннего Круга. Пусть это погубит мою репутацию — но кто будет следующим?.. Мне кажется, тут есть о чем подумать.»

«Быть может, ты прав… Тут есть несколько непонятных моментов. Взятые по отдельности, они незаметны и не вызывают тревоги. Но все вместе… да еще под таким углом зрения…»

Итак, подтвердилось предположение Старших, что эддорианам не удастся своевременно вычислить Аризию; в результате пришельцы из иной Вселенной потерял шанс создать оружие, способное противостоять Галактическому Патрулю — стражу цивилизации, появление которого ожидалось совсем скоро, в ближайшие тысячелетия.

Если бы эти существа оказались не столь подозрительными, самонадеянными и деспотичными, если бы они могли прислушаться к чужому мнению — другими словами, если бы они не являлись эддорианами — история цивилизации никогда не была бы написана. Или ее написали бы другие руки.

Но они были эддорианами.

АРИЗИЯ

За краткий период между падением Атлантиды и возвышением Рима к вершине могущества Эуконидор почти не повзрослел. По аризианским понятиям он все еще оставался юношей. Он был Стражем, и ему предстояло выполнять эти функции еще много, много веков. Разум молодого исследователя возмужал, теперь ему были понятны рассуждения Старших о путях развития цивилизации; к тому же, он сам мог наблюдать движение порученных его заботам миров по пути прогресса. Однако ему еще не хватало выдержки для того, чтобы бестрепетно принимать события, которые, по мнению Старших аризиан, являлись неизбежностью.

«Твои чувства естественны, Эуконидор, — Дроуни, Хранитель, заботящийся о Земле, смешал свои мысли с мыслями юного Стража. — Нам все это нравится не больше, чем тебе. Но существуют необходимые вещи… они должны произойти, иначе цивилизация не достигнет зрелости.»

«Но неужто ничего нельзя предпринять?» — Эуконидор не мог смириться с неизбежным.

Дроуни подождал.

«У тебя есть предложения?..» — его ментальный вопрос был пронизан печалью.

«Нет, — признался юноша. — Но я думал, вы, Старшие, намного опытнее и умнее меня… вы можете все!»

«Не можем. Рим погибнет. Он должен погибнуть.»

«Из-за Нерона, да? И мы ничего не сделаем?»

"Нерон… Пойми, младший, нам позволено немногое.

Наши воплощения — Петроний, Акте и другие — сделают, что сумеют, но их силы не могут превышать возможности обычных людей. Они должны быть скрытными, поскольку любая демонстрация странных свойств, ментальных или физических, будет мгновенно замечена и раскрыта. С другой стороны, Нерон — земная ипостась Гарлейна Эддорского — может действовать более свободно."

«Да, я понимаю… И даже физическое устранение Нерона ничего не изменит… Погибнет Нерон — но Карлин останется… — он помолчал. — Что ж, Старший, я буду послушен.»

На этой безрадостной ноте беседа закончилась.

РИМ

В крохотной клетушке под западными трибунами ипподрома стояли двое. Сквозь узкую щель окна доносился запах крови и пота, иногда каменные стены амфитеатра содрогались от рева и возбужденных воплей.

— Разве у тебя, Ливиус, как и у любого из нас, есть причина, чтобы жертвовать жизнью? — негромко говорил Киннет, склонившись к уху приятеля. — Да, гладиаторов хорошо кормят, хорошо содержат и отлично тренируют — словно скаковых жеребцов. И, как и жеребцы, мы ниже любого человека… даже раба. У рабов есть хоть какая-то свобода действий, у нас же нет ничего. Мы — звери… бьемся со всеми, с кем угодно стравить нас хозяевам. Тот, кто выживает, снова бьется, пока не наступит конец… — он тяжело вздохнул. — Когда-то у меня была жена… дети… У тебя тоже… Увидим ли мы когда-нибудь наших близких? Узнаем ли что-нибудь о них? Нет… Чего же стоят тогда наши жизни — твоя и моя? Сестерций, стершийся в жадных руках, не более… Так не лучше ли рискнуть ими ради правого дела?

Ливиус, беотиец, уставился через посыпанную песком арену на пышный императорский трон, украшенный пурпурными флагами. Внезапно он повернул голову, осмотрев соседа с ног до головы. Крепкие мускулистые ноги, тонкая талия, мощный торс, широкие плечи. Львиная голова, увенчанная нечесаной копной рыжевато-каштановых волос. И, наконец, глаза — сверкающие золотыми искрами светло-карие глаза, — холодные, сосредоточенные, целеустремленные.

— Я ждал этих слов, — тихо сказал Ливиус. — Ты все хорошо продумал, Киннет — поводов для подозрений не было. Но я слишком хорошо знаю гладиаторов… я не мог не почувствовать, как что-то носится в воздухе… уже много недель. Мне ясно, что не стоит задавать вопросов…

— Именно так. Не стоит.

— Хорошо. Я благодарю за доверие — и я полностью с вами. Но в сердце моем нет места надежде. Твое племя растит мужей, чьи глаза полны солнцем… отважных и мудрых, как Спартак… но ведь его затея провалилась. А ведь сейчас дела обстоят хуже, чем тогда. Никто из покушавшихся на императора не выжил — даже эта ведьма, его мать. Все погибли, и ты знаешь, каким образом. Его шпионы повсюду… Однако, — Ливиус крепко стиснул плечо фракийца, — я умру довольным, если прихвачу с собой на тот свет пару-другую преторианцев. Мне достаточно тени надежды…

— Я дам тебе больше, чем тень, много больше, — Киннет сверкнул зубами в волчьей усмешке. — Да, его шпионы хороши, очень хороши. Но и мы не глупее! Многие из этих тварей, следивших за нами, уже мертвы. Другие вскоре умрут… Например, Гладиус. Знаешь, случается, что слабый убивает сильного, но Гладиус проделал это уже шесть раз — и без единой царапины! Думаю, в следующем бою он погибнет — несмотря на защиту Нерона. У нас есть свои трюки…

— Это верно. Но гладиаторы не в первый раз замышляют против Нерона. И всегда за день-два до дела они оказывались на арене и рубили друг друга. Как бы и теперь… — Ливиус остановился.

— Нет. Не только гладиаторы замешаны в этом. У нас есть могучие покровители при дворе. Один из них уже отточил клинок, чтобы вогнать Нерону меж ребер… все время таскает его с собой. И я знаю, что император ничего не подозревает. На этот раз мы его достанем, Ливиус!

В этот момент Нерон, развалившийся на троне, зашелся диким хохотом — на арене львы рвали тело молодой христианки.

— Что я должен делать? — спросил беотиец.

— Сначала ты должен кое-что узнать, — фракиец сделал паузу. — Тюрьмы переполнены христианами, их гонят на арены, закапывают живьем в землю для устрашения остальных. Кроме того, несколько сотен распнут на крестах.

— Почему бы и нет? Все знают, что они отравляют колодцы, убивают детей и занимаются магией. Сплошные ведьмы и колдуны!

— Возможно, — Киннет передернул массивными плечами. — Но завтра ночью тех, кого не распнут… — он сделал паузу и вдруг спросил:

— Ты когда-нибудь видел, как из людей делают факелы?

— Только раз. Потрясающее зрелище! Кровь закипает, словно в бою… как в тот момент, когда враг умирает на кончике твоего клинка. Значит, ты имеешь в виду, что их…

— Да. Прямо в саду императора. Когда свет станет достаточно ярким, Нерон откроет торжественное шествие. Его колесница проедет мимо десятого факела, и наш сообщник метнет нож — тот самый, который он точит уже неделю. Преторианцы набросятся на толпу, начнется неразбериха, и тут-то мы и ударим. Вырежем стражу, проникнем во дворец и разделаемся со всеми… Мужчины, женщины, дети — все умрут! Все!