Завещание Малого Льва

— Знаешь, — сказала Скирни с сомнением, — я как-то не представляю себе Ингерду в роли его матери.

— Я тоже пока не представляю, — вздохнул он, — но есть еще Конс и Леда.

— Чтобы Конс взял ребенка Сии? Да он ее ненавидит больше всех!

— Но они бездетны. Леда мечтает о ребенке. Кто знает?

— Если только ты его заставишь. Но какая тогда любовь? О чем мы говорим? Вот Руэрто, наверно, согласился бы. Но там Гева.

— Гева знала, за кого выходила замуж.

— Ингерда — тоже знала, — сказала Скирни в запальчивости и тут же пожалела об этом.

Всё-таки в глубине души она считала, что Леций заслуживает лучшей жены, даже если сам он об этом не подозревает и не устает ею восхищаться. Но тут ее мнения никто не спрашивал.

— Извини, — добавила она.

— Не извиняйся, — ответил он, — ты же права. Скорее всего, ребенка возьму я. Я всегда крайний. А Ингерде просто некуда будет деваться, потому что она моя жена. Тяжело быть женой крайнего.

— И ты думаешь, она сможет его полюбить?

— Не знаю. Просто не вижу другого выхода.

— Мне кажется, полюбить его может Кондор. Он так много сделал для Сии. И вообще он очень добрый.

— Но Кондор не женат, — усмехнулся Леций, — вот если бы ты была его женой — лучшей пары было бы не придумать. Ты была бы самой прекрасной матерью, я не сомневаюсь. Но расклад совсем другой.

— Да, — сказала Скирни, краснея, — расклад другой. Мой муж Льюис Оорл, и я люблю его.

— Не сомневаюсь. Придется Кондору искать другую жену. И срочно.

Это было так маловероятно, что они даже не стали это обсуждать. Скирни знала, что Кондор любит ее, и Леций, судя по такому заявлению, тоже об этом знал. Они еще вспомнили про Кера с Мирандой, но на них надежды было еще меньше.

Малыш тем временем проголодался. Он по-прежнему не плакал, но Скирни это почувствовала. Так она ставила диагнозы своим больным — просто знала откуда-то, и всё.

— Я должна его покормить, — перебила она умные рассуждения Леция о семейном долге.

— А чем? — растерялся он от такой неожиданности, — у тебя есть эти… смеси?

— В детском отделении всё есть, — улыбнулась она, — ей нравилось видеть его растерянным, тогда он из правителя как будто превращался в ребенка, впрочем, как и все мужчины, — пойду туда. А ты можешь вспомнить наконец, что сегодня Новый Год, и у тебя гости.

— Да… такого Нового Года у меня еще не было!

— Иди, дядя. Тебя и так, наверно, заждались. А я останусь с Алвзуром. Пока ты будешь искать ему родителей, я всегда буду с ним.

— Спасибо, — сказал Леций и посмотрел на нее с каким-то глубинным сожалением, — ты только не считай меня жестоким. Хорошо?

Она не успела ответить, так быстро он вышел.

Покои принцессы напоминали Льюису комнату его бывшей сестры Одиль. В ней как будто жили сразу три женщины: маленькая, средняя и взрослая. Он увидел горы косметики, заумные книги и справочники, глупые женские журналы, плакаты со смазливыми женоподобными мальчиками, звездные карты неизвестного ракурса и кучу мягких игрушек. Говорят, у Риции был живой уголок: журчал ручей, плавали рыбки, росли деревья. Ассоль в этом не нуждалась.

Эдгар зашвырнул ее на диван как куклу, там она и сидела в покосившемся зеленом парике, свесив ноги в огромных нелепых ботинках и сверкая через дыры в штанах острыми коленками. И всё бы в этом карнавальном костюме было ничего, но мерцающий жилет был надет на голое тело, как это любил делать Герц, и постоянно норовил распахнуться.

— По кабакам можешь шляться, как тебе угодно, — рявкнул Эдгар, — но позорить отца на таком приеме я тебе не позволю.

— Ты что, — пискнула она, — шуток не понимаешь?

— Какие шутки? Что это за наряд, ты мне скажи?

— Герца.

— Герца! Одного балбеса вырастили — теперь вторая подоспела! Ты хоть помнишь, что ты девочка? Что это за жилетка такая?… Герц, между прочим, ботинки не носил. Только сапоги.

— Учту в другой раз.

— Что? В другой раз?! В другой раз ты у меня даже не сунешься к гостям в таком виде! Я самолично прослежу. И если ты, дрянь такая…

Ассоль вся съежилась.

— Эд, сбавь обороты, — вступился за нее Льюис, — у ребенка праздник.

— У нее всегда праздник! Каждый день. И каждую ночь.

— Не каждую, — вякнула Ассоль.

Эдгар запустил в нее подобранным с пола медвежонком.

— Помолчи уж лучше. Умывайся иди и сними эту дрянь.

Сам он был одет по-аппирски роскошно, пышный камзол скрывал его худобу и даже делал его большим и грозным. Льюис же наряжаться не любил. Как и отец, он предпочитал скромные серо-черные цвета, скорее рабочие, чем праздничные. Выделяться не хотелось. Его так называемая «красота» и так его выделяла и просто мешала ему жить. Радости же от этого не было никакой. В него влюблялись совершенно не те женщины. Не те и не так. А те… а те всё равно его не любили.

— Что ты пристал! — Ассоль прижала к груди медвежонка, как будто защищаясь им от разгневанного старшего брата, — в чем хочу, в том и хожу! Мне так нравится!

— Издеваешься? Мать — красавица, а дочка — чучело огородное?

— Я всё равно такой как она не буду!

— Будешь! Ты девушка. И одевайся соответственно.

— Какая я девушка! — всхлипнула она, — у меня грудь совсем не растет! Вот, видали?

Она распахнула жилетку, отчаянно демонстрируя братьям свои маленькие, чуть обозначенные грудки.

— А мне уже шестнадцать лет скоро. Я мутант недоразвитый, а ты про какую-то девушку…

После этого она просто заплакала, растирая по лицу синюю краску.

— Цыпленок, — сказал Эдгар уже мягче, — пойдем я тебя всё-таки умою. Всё равно уж всё размазала.

На такое предложение она совсем разрыдалась и уткнулась перепачканным лицом в подушку. Льюис подумал, что подушку потом, наверно, не отстирать.

— Знаешь, Эд, иди-ка ты, — сказал он шепотом, — я с ней сам поговорю.

— Сам! Из тебя она веревки вьет! Так же как из отца.

— А ты? Довел ребенка до истерики.

— А с ними, обалдуями, так и надо!

— Это с Герцем так и надо было. А тут девочка. Не путай.

— Эта девочка…