Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье

— Вилли! Пива!

— Куда вам еще, господин Кох, — пробурчал бармиксер. — Все, на сегодня лавочка для вас закрыта.

— Все, все меня ненавидят, — сообщил Кох Жерому. — Один вы, господин гаупштурмфюрер, обошлись со мной по-человечески. Позвольте мне угостить вас шнапсом!

Жером внимательно посмотрел на него и усмехнулся.

— Почему бы и нет. Рад нашему знакомству, обершарфюрер.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Голова Абдула

Леха Белоусов был казак потомственный, древнего роду. Дед, Прокоп Кузьмич, был пластуном в русско-японскую войну, прославился тем, что взял как-то в плен аж восемь самураев сразу. Отец, Федор Прокопьевич, в Гражданскую гвоздил жидков и комиссаров так, что только кровавые сопли летели. Потом, когда большевики все же одолели, попал под жесткий гребень расказачивания. А как иначе? Для новой власти он был врагом, и марципанов от Советов ему ждать не приходилось.

Оттрубил Федор Белоусов десять лет где-то в Сибири, а тут как раз подоспел приказ о снятии ограничений на службу казакам в рядах РККА. Отец написал письмо лично Ворошилову — вину, мол, свою перед Родиной искупил тяжким трудом, хочу теперь защищать ее так, как учили меня отцы и деды. Взяли Федора Белоусова в 12-ю Кубанскую казачью дивизию, дали коня, шашку и парадную форму. Прослужил Федор Прокопьевич верой и правдой шесть лет, а неделю назад пал смертью храбрых в жестоком бою у станицы Кущевской. Силы были неравны: два сабельных казачьих полка против 198-й пехотной дивизии и двух отборных полков СС, один артиллерийский дивизион кубанцев против двенадцати пушечных и пятнадцати минометных батарей врага.

А впереди шли стальной цепью танки генерала Клейста.

Казаки ринулись на прорыв — конной лавой на танки. Шансов у них не было никаких, но они все же прорвались — забросав бронетехнику врага гранатами, бутылками с огненной смесью, сметая следовавшую за танками пехоту смертоносными струями пулеметного огня. Прыгали, страшно крича, прямо с седел на броню танков, закрывали смотровые щели боевых машин бурками и шинелями, а если немец по глупости высовывал из люка голову — сносили ее одним ударом шашки.

Через час поле было усеяно трупами немцев и казаков, дико ржали пытающиеся подняться раненые лошади. Поредевшие отряды казаков отошли обратно к станице и еще два дня сдерживали германскую силищу, не давая ей продвинуться к Краснодару. Но для Федора Белоусова тот бой стал последним.

Леха же Белоусов был молод и по молодости считал себя бессмертным. О героической гибели батьки он узнал от батькиного кума Николая — тот, получив пулю в локтевой сустав, был направлен комдивом в Майкоп, в госпиталь. Майкоп пал спустя несколько дней.

— Оставь меня, Леха, — строго сказал Белоусову Николай. — Мне все равно уже шашкой не махать, а пострелять маленько гадов я и отсюда сумею. А ты с нашими иди на Туапсе, там сейчас самая жара будет…

Сплюнул Леха от обиды, взял свою винтовку и ушел к побережью вместе с тремя такими же, как и он, молодыми казаками.

Но до побережья им добраться не удалось. Танковый клин немцев, нацеленный на Туапсе, перерезал им дорогу. Парни спрятались в маленьком сарайчике, в бессильной злобе наблюдая, как маршируют по пыльной дороге солдаты в ненавистной серо-зеленой форме.

— Давайте вон там на высоте заляжем и перещелкаем их, как курей, — предложил Леха. Из всех четверых он был самый решительный.

— Перещелкал один такой, — неожиданно донеслось из темного угла сарая. Казаки схватились за оружие. Из темноты выдвинулся невысокий, но очень широкий в плечах лысый мужик в застиранном до дыр полевом хэбэ. — Герой сопливый, один против дивизии! Попробуй стрельни — фрицы тебя из миномета быстро уконтропупят. А вы, хлопцы, за стволы-то не хватайтесь, не хватайтесь. Своим бояться меня нечего, а были б вы вражины, давно вас голыми руками передавил бы…

Так в их отряде объявился командир, он же дядька Ковтун. Была ли это фамилия или кличка — никто из ребят так и не узнал. Ковтун был мужик себе на уме, хваткий и тертый, но вояка, судя по всему, первостатейный. Горными тропами, искусно обходя немецкие кордоны, он вывел маленький отряд к реке Шахе, переправившись через которую казаки оказались в предгорьях Большого Кавказского хребта. Отсюда, по словам дядьки Ковтуна, можно было спокойно добраться до перевалов, где должны были стоять войска 46-й армии.

По пути им лишь раз встретился немецкий разъезд — видимо, конные разведчики. Было их трое, и дядька Ковтун велел молодым казакам не мешаться: сам справлюсь. Бесшумно спрыгнул со скального выступа на спину одного из всадников — тот рухнул на землю уже с торчащим под лопаткой ножом, — уклонился от пули второго, скользнув куда-то под брюхо лошади, и уже оттуда снес немцу половину черепа из трофейного парабеллума. Третий немец бросил оружие и сдался. Хотели его допросить, чтобы узнать, какая сила идет за ними, но немец ничего не говорил по-русски, кроме «карош», «карош», а по-немецки никто из казаков не понимал. Пришлось фрица прирезать и прикопать у ручья, как и двух остальных. Лошадей забрали себе, но через два дня оставили — дядька Ковтун сказал, что по той тропе, которой он поведет их на перевал, лошади не пройдут.

Забравшись на высоту, они увидели внизу грязно-серую реку, вливавшуюся в долину. Это опять были немцы, и их снова было много, даже больше, чем тогда, под Туапсе.

— Вот хады, — с чувством сказал дядька Ковтун, сплевывая в пропасть. — К перевалам прут, сволочи. Чуют, что по побережью им не пройти, там их морская пехота в лепеху раскатает, так они на горы нацелились…

— Ну, в горах-то мы их запросто остановим, — легкомысленно сказал Антоха Бобров и тут же получил от командира затрещину.

— Остановил один такой! У германца для горной войны особые солдаты есть, не шелупонь зеленая. «Едельвейсы», слыхал?

— Нет, не слыхал, — скривился Антоха, потирая затылок. — Что еще за едельвейсы?

— По-нашему, горные егеря, — буркнул командир. — В Германии ж горы, поди тоже есть.

Далеко на севере поднимались к небу черные султаны дыма, оттуда доносились слабые отзвуки канонады — наши изо всех сил пытались остановить продвижение немцев к Большому Кавказскому хребту. Судя по вползавшей в долину дивизии — безуспешно.

Немцы шли споро — Леха прикинул, что у перевалов они окажутся самое позднее послезавтра.

— Надо наших предупредить, — сказал он. — Вон их сколько!

— Надо, — хмуро подтвердил дядька Ковтун. — Так что нечего тут рассиживаться, лезем в горы!

— А чего не по дороге? — спросил Антоха.

— А потому что на дороге нас сверху любой увидит, — непонятно ответил командир. — Как вот мы фрицев сейчас видим…

«Кто может нас сверху увидеть? — подумал тогда Леха. — Разве только свои?»

Но уже к вечеру он понял, как сильно ошибался.

Они пробирались по склону, прячась за стеной высоких сосен. Внезапно шедший впереди Ковтун остановился и обернулся, прижимая палец к губам.

— Ш-ш, люди внизу!

Осторожно приблизившись к командиру, Леха заглянул ему через плечо.

К склону ущелья прилепился с десяток домиков — обычный горный аул. Над крышами домов курился сизоватый дымок. Видны были маленькие фигурки людей, снующих между дворами.

— Гляди, что делают, — Ковтун выматерился сквозь зубы.

Леха присмотрелся. Пятеро или шестеро крохотных человечков стучали молотками, сколачивая что-то из длинных досок. Сначала ему показалось, что они строят забор или, может быть, лестницу, но постепенно он понял, что это было на самом деле.

Обитатели аула сколачивали длинные столы.

— Это… для кого? — дрогнувшим голосом спросил Максим Приходько.

— Не для тебя, — отрезал Ковтун. — Вон, видишь, кто там, в теньке прохлаждается?

Под старым раскидистым деревом сидели на деревянных скамьях трое солдат в странной, словно забрызганной пятнами грязи форме. Без головных уборов, светловолосые, они ничем не напоминали чернявых местных жителей.