Болото (СИ)

И затем она поволочила увязающие в мутной жиже ноги вверх по улице. Она шла к себе домой и думала о том, что завтра с утра распустит школу, потому как не дело малышам добираться по такой грязи и учиться, дыша этим смрадом. Пожалуй, сейчас это - большее, что она могла сделать.

5. Осень

Лиза вынесла на террасу мольберт. Немного усилий, и ножки приняли давно знакомое положение. Затем на мольберте появился лист бумаги. Банка с водой и кисточки тоже заняли привычное место.

Сегодня ей хотелось писать акварелью. Не гуашью, не маслом, не пастелью, которые она так любила, а лёгкой, будто невесомой, краской. Она всмотрелась в белизну листа и наложила первый, полупрозрачный, штрих. Её мастерство было отточено годами учёбы в школе искусств и художественной академии. Она творила, и делала это потрясающе, она вкладывала всю силу души в свои картины.

Лиза писала осень. Той, прежней, привычной, какой она была всегда, торжественно-неизменной, незыблемой, как прежде казалось. Но, выходит, и в смене времён года нет ничего постоянного, ведь мир изменился, перестал быть прежним. И вот уже осень не плескалась игривыми лужами под подошвами резиновых сапог, а хлюпала мутно-зелёной кашей, и засасывала сапоги внутрь, словно зыбучая трясина. Иногда на этой вязкой жиже надувались пузыри, которые через некоторое время со смачным чавканьем лопались.

Ряски, светло-зелёной, салатовой, почти не осталось. Лишь в редких, ещё не загустевших местах она плавала, словно напоминание о былой яркости, будто прощание мира, полного красок, с жителями Вэллпорта, как последняя ниточка, связующая цветное прошлое и нынешнюю безликость и серость окружающего их мира.

Теперь - лишь серый, болотно - зелёный и их оттенки.

Мрачное, давящее, застывшее в печали низкое небо. Казалось, ещё немного - и оно свалится вниз, и разобьётся на тысячи кусков, которые разлетятся по городу и отравят своей горестью всех его жителей.

Склизкая, мерзкая, подвижная тина, опутавшая все кусты и деревья, нависшая на проводах и фонарях, будто паутина. Странного вида ершистые водоросли на том, что когда-то было памятниками, скамейками в парках и на трёх фонтанах, что были в городе.

Мох. Он - повсюду. Его ковром укрыты здания до самых крыш, машины, даже забытые на улицах детские игрушки или печки для барбекю. Мох внутри домов, он разъедает кирпичные стены, крошит бетонные ступени, даже металлические флюгера не отважились ему противостоять.

И, среди всего этого, - воздух. Пластичный, почти ощутимый руками и неподвижный, источающий смрад, душный воздух. Дышать было тяжело, теперь это ощущали и те, чьи лёгкие были полностью здоровы.

Лиза вновь обмакнула кисть в баночку с водой, затем - в желтый цвет на палитре и сделала несколько мазков. Отошла на пару шагов, поглядела на бумагу. Затем сменила кисть на более плоскую и жёсткую, и продолжила.

Майкл сидел рядом, в своём любимом кресле - качалке, как и всегда, укрытый клетчатым пледом. Майклу нравилось наблюдать, как рисует мама, он искренне любовался её движениями, мазками, выходящими из-под кисти и красотой создаваемых мамой картин. И, если уж признаться честно, тихонькой завидовал ей, ведь его руки слушались плохо, потому кисть, как ручку, мел или любой другой пишущий предмет, он держал плохо. Ему дано было рисовать лишь в собственном воображении.

В школу больше не нужно было ходить ни Майклу, ни Лизе. Позавчера, стоя на пороге Вэллпортской начальной школы, учителя вместе с мисс Лейдж встречали учеников с родителями и тут же провожали их обратно. Здание школы не миновала участь других строений города: стены снаружи и внутри поросли мхом, на кухню школьной столовой пробрались слизь и тина. Лейдж осуществила решение распустить школу. Предварительно она уведомила муниципалитет, личным письмом, которое сама же занесла в приёмную мэра утром.

Малыши, конечно же, встретили отмену занятий бурным восторгом. Но родители порой выступали резко против. Нет, они не оспаривали то, что их деткам нельзя учиться в таких условиях, просто им было некуда их девать: работу на предприятиях пока никто не отменял. Приходилось договариваться, оставлять детей со знакомыми, порой целыми группами в одном доме. А что ещё было делать?..

Старшеклассники в школе на другом конце города, правда, ещё учились. Грызли гранит науки в мрачных, грязно-зелёных классах. Столовая в их здании не работала: из-за слизи перегорела проводка, и детям было велено приносить еду с собой. И они приносили - бутерброды, курицу, рыбу, сыр, и прочее, что ещё можно было найти на полках магазинов, заботливо уложенное мамами или бабушками в хорошенькие сундучки. К сожалению, многие ученики оставались голодными: за время уроков тина умудрялась пробраться в их сундучки и испортить продукты своей слизью. Это приводило к слезам, обидам на тех друзей, чей обед остался цел и кто отказался поделиться, и даже, изредка, к голодным обморокам у тех учениц, которые сидели на диете - не завтракали и не ели после шести.

Город жил по инерции. Работали почти все предприятия, не закрывались магазины, банки и бары. Но полки первых быстро пустели - привозы продуктов не было, а в последних становилось всё меньше посетителей, да и те, в основном, брали лишь выпивку, на лишнюю порцию которой людей толкала неизвестность. Только в банках и у банкоматов поток народа не иссякал. Людям хотелось получить на руки все свои сбережения как можно скорее, ведь многие понимали, что в сложившейся ситуации деньги - не виртуальные, а реальные, бумажные, которыми можно рассчитаться в магазине или в аптеке, могут скоро закончиться.

Лиза пока не торопилась переводить свои сбережения в наличность. Во-первых, через два-три дня на её счёт должны были упасть алименты от бывшего мужа. А во-вторых, она, в отличие от многих, не поддавалась панике и верила, что всё происходящее - временно.

Майкла же изменения в природе удивляли, но не более. Он был ещё слишком мал, и в отличие от мамы не задумывался, долго ли продлится это состояние, скоро ли откроют школу и хватит ли наличных денег, чтобы купить завтра курицу и овощи в супермаркете. Для него важнее всего было то, что мама - рядом. Ведь это означало, что всё непременно будет хорошо.

Размеренные движения кресла-качалки завлекли Майкла в дремоту. Он спал, и ему снилась музыка. Она была разная, быстрая, медленная, но каждая - по-своему печальная и прекрасная. Мальчику казалось, что в этом сне он не только слышал звуки, но даже ощущал их прикосновения к своей коже, и, самое удивительное, видел, как перед его глазами проплывают записанные на пяти линейках ноты, с расстановкой всех знаков длительностей и тактов. Это было странно, ведь нотной грамотой Майкл нисколько не владел, но тогда ему думалось, что, когда он пробудится - а Майкл понимал, что всё увиденное не более, чем сон - нужно непременно записать ноты, чтобы не только ему, но и всему остальному миру стало известно о том, что есть на свете такая прекрасная музыка.

Лиза посмотрела на сына и улыбнулась от того, что во сне улыбался он. Подошла к нему, подоткнула плед, переложила склонившуюся голову поудобнее. И вновь вернулась к своей картине.

Рисунок не удавался. Она пыталась воссоздать осень прежнюю, но она не желала рождаться из-под её кисти, непреклонно возвращаясь к тому, что Лиза видела сейчас.

Сегодняшний пейзаж выходил блеклым. Краски размывались и текли, как текла слизь по проводам и веткам деревьев. Сколько бы Лиза не старалась добавить цвета, вдохнуть жизни и яркости в своё творение, ничего не получалось. Может, дело в акварели?.. Нет, это те краски, которыми она рисовала ещё со студенческих времён, в их качестве сомневаться не приходилось. Значит, причина в художнике...

Или же - в той музыке, что льётся из распахнутых окон соседнего дома?..