Тень спрута

— Звучит весьма заманчиво, — отметил Калашников. — Значит, лирк — это такой микрочип, который вставляется в мозг и заставляет всех вести себя как положено?

— Совершенно верно, — улыбнулся Гринберг. — Вы очень точно сформулировали принципиальное отличие этического контроля от предшествовавшего ему природного. Вести себя, как положено, а не как получается, — это и значит быть звездным русичем.

— Эдаким роботом без страха и упрека? — улыбнулся Калашников.

— Быть может, вам тоже не следует спешить? — спросил Гринберг. — Познакомиться немного с этими «роботами», попытаться понять, чем они заняты в своей повседневной жизни?

— Есть куда более радикальный способ, — ответил Калашников. — Самому стать таким роботом.

— То есть как? — растерялся Гринберг. — Вы же не уверены, что быть роботом — это хорошо?!

— Не уверен, — согласился Калашников. — Но зато я точно знаю: быть человеком — еще хуже!

Гринберг зажал лирк в кулаке и покосился на Лапина. Тот огладил свою роскошную бороду и прогудел:

— Хорошо сказано! Наш человек!

— Итак, — обратился Гринберг к Калашникову, — вы принимаете на себя обязательство стать звездным русичем? Принимаете со всей ответственностью, прекрасно понимая, насколько трудно вам будет это сделать?

— Что значит — трудно? — удивился Калашников. — Человеком — трудно, и роботом — трудно? Да что же это такое!

— Трудно, — повторил Гринберг. — Потому что лирк не сможет обеспечить вам самое главное: смысл жизни. Первое время вы будете удовлетворять свое любопытство, и даже искренне верить, что счастливы. А потом настанет момент, когда вы посмотрите вокруг себя, увидите увлеченных своим делом людей, радующихся каким-то непонятным для вас свершениям, и вдруг обнаружите, что вся эта кипучая жизнь не имеет к вам ровным счетом никакого отношения.

Калашников искренне рассмеялся:

— Дай-то Бог! Я уже столько лет жду, когда же мое любопытство оставит меня в покое! Может быть, тогда у меня наконец хоть что-то получится.

— Что получится-то? — неожиданно спросил Лапин.

— Да хоть что-нибудь, — вырвалось у Калашникова. — Звездную Россию без меня построили, искусственный интеллект тоже наверняка запрограммировали, так откуда мне знать, что должно получиться? Еще не придумал!

Гринберг снова покосился на Лапина.

— Нет, — пробасил тот. — Это, Миша, по твоей части. Умен слишком!

— Хорошо, — сказал Гринберг. Раскрыл кулак, протянул лирк Калашникову. — Теперь я понимаю, почему Таранцев решил начать с две тысячи первого года.

4.

Калашников взял лирк с волосатой ладони Гринберга, отметил, что остроконечные когти на пальцах у черта аккуратно подпилены и покрыты телесного цвета лаком, повертел диск в руках.

— Куда его? — спросил он. — Под язык или на лоб?

— На грудь, — ответил Гринберг. — Если для вас имеют значения символы, то — ближе к сердцу.

— Имеют, — сказал Калашников дрогнувшим голосом. — Хотя… а, ладно!

Он расстегнул пуговицу на рубашке, засунул лирк за пазуху и прижал его к груди. Кожа вокруг диска сразу же потеряла чувствительность, перед глазами Калашникова замелькали черные и красные пятна.

— Может быть, мне лучше сесть? — спросил он, удивляясь, как медленно выдавливаются изо рта слова.

— Нет, — так же медленно ответил Гринберг. — Сейчас вы поймете.

— Что это? — испуганно спросил Калашников, когда черные и красные пятна вдруг сложились во вполне осмысленное изображение. У Калашникова глаза полезли на лоб: он вдруг понял, что видит одновременно и стоящего перед ним Гринберга, и большой черный экран монитора, на котором красными буквами написано Enter. — Сеть, что ли?

— Что вы видите? — спросил Гринберг.

— Энтер, — ответил Калашников и усмехнулся, вспомнив прочитанную в молодости повесть. — Вход для прессы!

— Пока не входите, — посоветовал Гринберг. — Я чувствую, что у вас еще остались вопросы…

— … и боюсь, что вы найдете на них ответы, — продолжил за него Калашников. А потом задержал взгляд на надписи Enter и мысленно приказал ей вдавиться в экран.

Гринберг, прочитал он рядом с цветной фотографией, изображавшей стоявшего перед ним черта. Михаил (Мехион) Аронович, год рождения 2209, отец Арон (Аррион) Глваркет, мать Рашель Гринберг. Гость с 2234 по 2236, гражданин с 2236. Специальности: технологическая безопасность, социальная безопасность, социодинамика, психологическая безопасность…

— Ну хватит, хватит! — услышал Калашников и перевел глаза на живого Гринберга, размахивающего когтистой ладонью прямо перед его носом. — Вы что, Сети никогда не видели? Подвесьте экраны вне поля зрения, и рассматривайте их сколько угодно!

Калашников посмотрел на Гринберга, и тот вдруг замолчал.

— Михаил, — сказал Калашников. — Так вы тоже… незаконный иммигрант?

Гринберг опустил руку.

— Даже так? — сказал он, прищурившись. — Уже раскопали? А я еще собирался учить вас, как пользоваться Сетью!

— Почему вы сами не сказали? — спросил Калашников.

— Чтобы у вас не возникло подозрения, что у всех новопринятых звездных русичей рано или поздно отрастают рога, — улыбнулся Гринберг. — А если серьезно, то неужели трудно было догадаться? Хотя бы по моему внешнему виду?

— Трудно, — честно ответил Калашников. — Двести пятьдесят лет плюс современная медицина. Подумаешь, рога; вот если бы вы были спрутом!

Гринберг моментально перестал улыбаться, и в глазах его снова вспыхнул алый огонь.

— Об этом позже, — сказал Гринберг. Он на секунду прикрыл глаза ладонью, вернув им нормальный цвет. — Как вы себя чувствуете, Артем Сергеевич? Не хочется уйти в Сеть с головой?

— Хочется, — признался Калашников. — Но побаиваюсь: вдруг упаду и нос разобью?

— Вот поэтому, — назидательно сказал Гринберг, — я и запретил вам садиться. По имеющемуся у меня опыту, лица, впервые подключившиеся к Сети, проводят в виртуальной реальности до двадцати часов в сутки. А у нас с вами еще остались нерешенные вопросы.

— Ну так давайте их решим, — предложил Калашников.

— Давайте, — согласился Гринберг. Он взял Калашникова под руку и подвел его к перилам, ограждавшим веранду со стороны заката. — Где бы вы хотели поставить свой дом, Артем Сергеевич? Вон там, на излучине реки, или вот здесь, на высоком холме?

Калашников оперся на перила и задумчиво посмотрел на открывшуюся его взору речную долину.

— Давайте на холме, Михаил Аронович, — ответил он минуту спустя. — Красиво у вас здесь…

— У вас, — поправил Гринберг, — это же будет ваш дом. Пойдемте!

— Куда? — спросил Калашников.

— Строить, — просто ответил Гринберг, повернулся к лестнице и, не дожидаясь ответа, спустился в парк. Калашников качнул головой и поспешил следом. Ступив на дорожку из битого кирпича, он оглянулся, чтобы махнуть Макарову рукой. А потом трусцой побежал дальше, едва поспевая за Гринбергом, оказавшимся чертовски быстрым ходоком.

Макаров поскреб подбородок и решил все-таки задать вопрос.

— Прошу прощения, как ваше отчество? — обратился он к Лапину.

— Петрович, — ответил Лапин, показал на освободившийся после Гринберга стул. — Сядем?

— Пожалуй, да, — кивнул Макаров, послушно присаживаясь на указанное место. — Семен Петрович, можно вопрос? — Лапин молча кивнул. — Что это с ним?!

— Он всегда такой, — ответил Лапин. — Двадцать лет знакомы.

— Да нет, я про Калашникова, — махнул рукой Макаров. — Какой «энтер»? Что он такого увидел?

— А, — протянул Лапин, — Сеть эта окаянная! Картинки он в глазах увидел, картинки. Такие, что все вокруг застят.

— Это после таблетки? — уточнил Макаров. — После того, как он ее к груди приложил?

— Верно, — кивнул Лапин. — После таблетки. Лирк называется.

— И надолго это с ним? — обеспокоенно спросил Макаров.

— Привыкнет, — уверенно ответил Лапин. — Через неделю в гости позовет. А может, и раньше.

— Через неделю, — повторил Макаров и посмотрел в сторону высившегося над рекой холма. Две маленькие фигурки, черные на фоне закатного неба, стояли на его вершине, время от времени размахивая руками. — Ну ладно, с Калашниковым все понятно; а как же я? Что мне теперь делать?