Таро Люцифера

— Где он?

— На дворе, ваше высокоблагородие, — ответил хорунжий.

Полковник быстрым шагом вышел во двор. Корсаков по-прежнему лежал на бурке.

— Снимите его и несите в избу, — распорядился полковник. — Врача быстро! — скомандовал он ординарцу.

Казаки осторожно сняли корнета с импровизированных носилок.

Корсаков открыл глаза и, узнав полковника, хотел приподняться.

— Лежи, лежи, Алеша. — Полковник положил ладонь на его пышущий жаром лоб. — Ну зачем ты на рожон полез, а?

— Судьбу испытать хотел, Николай Яковлевич, — прошептал Корсаков. — Князь нагадал мне позор от металла. Ну, я и… Где бумаги?! — Он поискал глазами Головко.

Тот вынул из-за пазухи блокнот с измятыми страницами.

— Не извольте беспокоиться, ваше благородие. Как приказывали, прибрал я бумажки. Француз уничтожить хотел. Верно, секретное что-то, не по-нашему тут, — добавил он, протягивая блокнот полковнику.

Мандрыка раскрыл блокнот, перелистал его и, закусив губу, исподлобья взглянул на хорунжего.

— Кроме тебя, кто-нибудь видел, что здесь написано?

— Никто, ваше высокоблагородие. — Хорунжий вытянулся под его испытующим взглядом. — Кто видел, тот уже… К-хм. Царствие ему небесное. А я, не извольте беспокоиться, такой грамоте не обучен.

— А ты, Алексей, читал?

— Под ногами они валялись, я мельком лишь взглянул, когда к французу шел. Не до того мне было, — попытался улыбнуться корнет. — А что там?

— Важные бумаги, — уклончиво ответил полковник. — Услуга твоя неоценима. За нее тебе простится многое. — Он на секунду задумался. — Хорунжий, о деле сем прошу подать мне рапорт. Своих казачков не забудьте упомянуть. Все участники дела будут мною представлены к наградам.

— Будет исполнено, господин полковник, — едва совладав с удивлением, отозвался хорунжий.

— Пятеро наших супротив десятка егерей… Конечно же, к награде!

— Шестеро нас было, — поправил его хорунжий. — А господин корнет офицера их в пешем строю достал. Один на один. И все то видели. Если кто и герой — так то он. Кабы не господин корнет, разъезд французский до сих пор по нашим тылам ошивался. Так-то!

На этот раз он без труда выдержал взгляд полковника.

— А ты смел и умом скор, Георгий Иванович, — с улыбкой произнес полковник.

Хорунжий с солидной медлительностью разгладил усы.

— У нас, ваше сиятельство, на Дону все такие.

— Значит, в рапорте отпиши, как сейчас сказывал. — Полковник Мандрыка помедлил и резко, по-командирски, добавил:

— О бумагах не упоминать. Не было их. Ты понял меня, казак?

Хорунжий пошевелил кустистыми бровями и кивнул.

Мандрыка обратился к Корсакову:

— И ты, друг мой, никаких бумаг не видел.

— Как прикажете, Николай Яковлевич. Но до того, как я окончательно про них забуду, позвольте поинтересоваться…

— Алеша, просто забудь! Выбрось из головы. Иначе, на плечах ты ее не удержишь. — Он понизил голос. — Но кому следует, поверь мне, никогда не забудут об оказанной тобой услуге. Вот тому зарок.

Мандрыка протянул руку Корсакову.

Хорунжий заметил некоторую странность в жесте полковника: в ладонь Корсакова тот вложил свою, зачем-то согнув безымянный палец. Но раненый, не обратив на эту странность внимания, слабо пожал протянутую руку командира.

Час спустя ординарец полковника покинул расположение полка, увозя в ташке пакет, с приказом доставить его князю Николаю Ивановичу Новикову в собственные руки.

Никто не знал, что полковник Лейб-гвардии гусарского полка в военное время отрядил ординарца ради письма сугубо статскому человеку, к тому же пребывающем под присмотром властей по подозрению в вольнодумстве и тайном заговоре. Как никто из «братьев» малых степеней посвящения никогда не узнал, что содержалось в пакете, адресованном главе русского масонства князю Новикову. И уж точно не ведал корнет Корсаков, забывшийся тяжелым сном в полковом лазарете, что отныне и навсегда над ним и потомками его простер свои крылья Орденский орел.

И два века без четырнадцати лет текли реки крови, тщась смыть предначертанное в черном кабинете дома князя Козловского. Пока не пришел в мир Совершенный, чтобы сломать печать…

Глава вторая

— «Обиталище мысли, раскрепощенной возникающим на холсте безумием, способно в случае кризиса вывести мечты на уровень невменяемости…». М-да, круто!

Игорь Корсаков зевнул и поднял глаза к потолку. Потолок студии был стеклянный, и сквозь стекло на Игоря смотрели июньские звезды.

Корсаков перелистнул глянцевую страницу журнала и стал читать дальше.

— «Эстетика больного ума умерла, выхолощенная ремесленниками от искусства. Авангард выродился, концептуализм в кризисе, — говорит известный художник Леонид Примак». Ты зачем мне эту мутотень подсунул? — спросил Корсаков, роняя журнал на пол. — Мы водку пьем, или выводим мечты, блин, на уровень невменяемости?

Леонид Примак явно обиделся.

— Думал, ты за меня порадуешься. Знаешь, сколько срубили с меня за разворот? Да ты посмотри, что за публика в этом журнале. Сливки российского общества!

— Ага, йогурт жизни! Я бы за такое глянцевое дерьмо и копейки не дал.

— Чтобы ты знал, это дерьмо называется «паблик рилейшнз». Для темных поясню — связь с публикой.

— Леша, какие, на хрен, «рилейшнз» с нашей публикой! — Корсаков поморщился. — И кому это ты решил мозги запудрить? Свои ребята в Москве тебя все знают, как облупленного. Тоже мне, теоретик искусства! Из тебя такие умные слова даже под пыткой не вытащить. А телки богатые, кто такие журналы покупают, тупы, как пробка от портвейна. Им твоих витийств мысли не понять. Хотел, чтобы все от тебя кипятком описались, надо было написать, за сколько ушло твое нетленное полотно «Путь алмаза „Орлов“ через кишечник красного коня».

— А что, очень даже неплохо ушло, приятно вспомнить, — пробурчал Леонид Примак, терзая зубами вакуумную упаковку с осетровой нарезкой. — Я на те бабки год в Гамбурге жил. Эпохальное полотно, с него фишка и поперла.

Вот об этом и писал бы. Коротко и доходчиво. А то растрынделся, как Горбачев.

— Черт, нож есть в этом доме? — С пластиковой упаковкой во рту Примак покосился по сторонам.

— Тебе лучше знать, — пожал плечами Игорь. — Дом твой.

Примак рванул упаковку зубами, куски рыбы вывалились на брюки. Масло потекло по подбородку, заляпало рубашку.

— Шарман! — прокомментировал Корсаков. — Классно уделался. А еще заливал, что авангард выродился!

Леонид, матерясь сквозь зубы, сгреб осетрину на блюдце и ухватил масляными пальцами бутылку виски.

— Предлагаю усугубить! — предложил он, целясь горлышком в стакан.

— Давай, — Корсаков подставил стакан. — За что пьем?

— За вечную молодость сорокалетних мужчин! — объявил Примак. — Как тост?

— Не хуже предыдущих.

Корсаков критическим взглядом осмотрел Примака. Перевалив за сороковник, Леша явно сдал: обрюзг телом, поблек лицом и заблестел залысинами.

На свой счет Корсаков не беспокоился. Как говаривала бабка, статью пошел в далекого предка, полковника Лейб-гвардии гусарского полка. Волосы Корсакова, хоть и с седыми прожилками, густой гривой падали на плечи, спину не горбил, в теле было сух и жилист. На днях трое гопников в подворотне наехали, раскидал, как щенят. Да и слабый пол на его мужскую слабость не жаловался. И водку пока еще мог потреблять стаканами без катастрофических последствий для организма. С похмелья же рисовалось особенно хорошо. И что отрадно, рука ни чуточки не дрожала.

— А ты, ничего, орлом смотришься! — Леша, оказывается, тоже под тост произвел наружный осмотр.

— Ладно, поехали!

Корсаков первым опрокинул стакан в рот. Проглотил виски одним глотком и, сморщившись от привкуса заморского зелья, полез в банку за маслиной.

— Фу-й! Лешка, ты нормальной водки не мог взять?

— А ты глоточками, Игорек, потребляй. Смакуя, как положено. — Примак продемонстрировал, как надо. Выдохнул и облизнулся. — Вискарь — не водка. Много залпом в себя не протолкнешь.