Многоярусный мир: Ярость рыжего орка. Лавалитовый мир. Больше чем огонь.

Толкаясь и хихикая, компания ввалилась в вестибюль. Джим молчал, лишь хмыкая или через силу улыбаясь в ответ на обращения к нему. «Черная красотка» уже не действовала — наверное, продавец надул Сэма, всучив аспирин или что-нибудь подобное с минимальной дозой бифетамина.

А вот и улыбающаяся Шейла Хелсгетс! Она стояла, прислонившись к стене, и болтала с Робертом «Тараном» Бейсингом, рослым красивым блондином, капитаном футбольной и дискуссионной команд, обладателем чистой и загорелой кожи. Денег полно, разъезжает на «мерседесе», живет на Золотом Холме. Естественно, У них с Шейлой близкие отношения, но надежные источники сообщают, что он ее обманывает. Роберта не раз видели в ночном клубе в соседнем городе, Уоррене, с Энджи «Минет» Кэлорик.

При виде того, как он гладит Шейлу по выпуклому бедру Джима едва не стошнило. Он с шумом захлопнул дверцу шкафчика. Девушка отвела взгляд от Бейсинга и посмотрела на него. Ее улыбка исчезла. А потом она обернулась к Победителю.

Шейла, детка, думаешь, он сам Иисус Христос! Хотел бы я распять его, предпочтительно ржавыми гвоздями, и не только забить их в руки да ноги. Хотя ничего бы это не дало. Все равно она смотрела бы на меня, как на прокаженного.

Джим тихо напевал себе под нос, тащась по коридору к кабинету биологии. Это была его очередная песня под названием «Вот тебе взгляд снизу вверх».

Наступи на меня, назови меня плоским —

Выжми досуха — и назови жмыхом.

Скажи, мол, совсем не классный ты парень!

Падающий молот-небо вбивает меня в землю,

Сшибая перхоть с башки,

И молотит, молотит, молотит меня.

Земляные черви, кроты и погребенные кости,

Бог, дьявол — кто не смотрит сверху вниз на меня,

Вращающегося в земном ядре?

Всякий путь отсюда — вверх.

Невозможно поверить, будто это не ложь.

Для меня все дороги — вниз.

Изругай меня, вываляй в грязи,

Изорви душу в клочья когтями презренья.

Назови оборванцем, зажги свечку

И отслужи по мне обедню.

Он вошел в кабинет вслед за Бобом и Сэмом и занял место в углу. Одноклассники громко переговаривались, швыряя друг в друга бумажные самолетики и шарики из жеваной промокашки. Потом, точно нож гильотины, обрушилась тишина, и все замерли, когда вошел мистер Льюис «Богомолец» Ханкс. Мрачный мужчина лет шестидесяти, раздражительный и религиозный до отвращения — такое описание вполне подходило к мистеру Ханксу. К этому надо добавить, что он был сторонником библейской теории сотворения мира, а преподавал эволюцию — в результате получался озлобленный и несчастный седовласый старик.

Ханкс зачитывал список, отмечая присутствующих и отсутствующих с таким видом, точно производил перекличку душ в Судный день. Произнося фамилию ученика, которого он не любил, учитель морщился, а называя того, кому не грозит попасть в ад для двоечников, — слегка улыбался. Улыбнулся он ровным счетом три раза.

Поручив одному из своих любимчиков отнести список отсутствующих в кабинет директора, Ханкс принялся читать сегодняшнюю лекцию. Речь шла о размножении лягушки. Джим пытался внимательно слушать и даже записывать — как ни странно, тема его заинтересовала. Но у него болел желудок, кружилась голова, к тому же Ханкс обладал заунывным и одновременно скрипучим голосом. Закрыв глаза, Джим представил, будто он едет в запряженной волами телеге с немазаными колесами по плоской безлесной равнине. Вид нагонял на него дрему, но скрип колеса не давал уснуть.

Сидящий рядом с Джимом Сэм Выжак нагнулся к нему и прошептал:

— Сейчас засну. Почему б тебе не сказать ему, что он набит дерьмом? По крайней мере не умрем от скуки.

— А самому слабо? — шепнул в ответ Джим.

— Черт, да я же в этом ни фига не смыслю и смыслить не хочу. Устрой фейерверк. Выдай ему по полной!

Наступившая в классе тишина насторожила Джима. Выпрямившись, он посмотрел на мистера Ханкса. Старикан прожигал его взглядом, и все в классе дружно повернули головы в сторону двух приятелей. Сердце Джима громко застучало. Ну, приятель, ты добился своего!

— Итак, мистер Гримсон и мистер Выжак, — проскрипел Ханкс, — не желаете поделиться с нами своими соображениями по данному предмету?

— Мы ничего не говорили, — сказал Джим таким же скрипучим голосом. Надо же так глупо попасться! Старикашка наверняка сейчас выставит его дураком.

— Ничего, мистер Гримсон? Ничего? Значит, вы отвлекали меня и весь класс, всего лишь произнося бессмысленные звуки? Наверное, подражали обезьянам, от которых вы произошли?

Сердце Джима забилось еще сильнее, и желудок качнулся, переливая кислоту из конца в конец. Стараясь не подавать виду, он встал.

— Ну, — начал он и откашлялся, прочищая внезапно сжавшееся горло. — Нет, мы не подражали обезьяньему языку. Мы...

— Обезьяньему языку? — переспросил Ханкс. — У обезьян нет никакого языка!

— Ну, я хотел сказать... обезьяньим сигналам.

Сэм корчился от беззвучного смеха.

— Когда ваш обезьяноподобный сотоварищ оправится от своего припадка, можете продолжать, — Ханкс, прищурясь, глядел на них сквозь очки, будто астроном, только что открывший некий паршивый астероид, которому абсолютно нечего делать в этой точке пространства.

Сэм перестал трястись и закусил губу.

— Гхм, — снова прочистил горло Джим. — На прошлой неделе, помните, вы говорили, почему, например, э-э, собачьи и человеческие зародыши так похожи. Во всяком случае, на ранних стадиях развития. Вы объясняли, почему у человеческих эмбрионов имеются хвосты, то есть, по эволюционной теории. Сами вы, очевидно, в эту теорию не верите. Если Создатель сотворил все живые существа всего за пару дней, вы говорили, вы попытались объяснить, почему тогда у всех самцов млекопитающих есть соски, хотя они им не нужны, почему, э-э, у нелетающих насекомых есть крылья.

В горле у него пересохло — все смотрели на него. Когда он упомянул о сосках, некоторые захихикали.

— ...также почему у змей имеются рудиментальные... рудиментарные... конечности, хотя они им не требуются так же, как самцам соски, а нелетающим насекомым — крылья. Будь они созданы в один день, не было бы ни этих сосков, ни конечностей, ни крыльев. А вы утверждали, что крылья, соски и конечности были созданы ради симметрии. Господь, мол, был художник и сварганил свои создания симметричными.

Джим нарочно сказал: «сварганил», чтобы позлить Ханкса. К черту последствия! Теперь его голос окреп, и речь лилась без неуклюжих запинок.

— Но это «симметрическое» объяснение, прошу меня извинить, мистер Ханкс, звучит неубедительно. Оно не кажется логичным. Объясните мне, сэр, следующее. Если Создатель был таким приверженцем симметрии, почему же он не снабдил самцов также женскими гениталиями и наоборот? Почему у нас, мужчин, нет вагин, а у женщин — пенисов?

Смех в классе. Мистер Ханкс не выдержал:

— Заткнись и сядь!

— Но, сэр!

— Я сказал, заткнись и сядь!

Джиму следовало бы радоваться — ведь он одержал победу. Но его трясло от ярости. Ханкс — точь-в-точь как отец. Проиграв в словесной битве, он отказывается слушать дальше, пускает в ход право затыкать рот, которое всегда используют старшие против младших.

К счастью, наступившую тишину прервал звонок. Ханкс выглядел так, словно его вот-вот хватит удар, однако он не велел нахальному ученику зайти к нему в кабинет после уроков. Джим тоже чувствовал себя не лучшим образом, но спустя несколько секунд, уже в коридоре, им овладело ликование, правда, смешанное с яростью. Он проучил-таки старого придурка!

Боб Пеллегрино и Сэм Выжак шли рядом с ним через толпу учеников.

— Что толку, если ты выигрываешь каждый спор с этим грязным старикашкой, — спустил его с небес на землю Боб. — Завалит он тебя, как пить дать.

Собственно, почему «грязный»? Неважно, насколько в действительности физически чисты старики — их загрязняет близость к смерти. Старуха Смерть — воплощение распада, и любой, кто рядом с ней, испачкан донельзя.