Облако Магеллана

— Знаешь, — сказал он мне наконец, — кажется, у нас скоро будет каша.

«Каша» на языке пилотов означает поток метеоритов. Известие не очень встревожило меня.

— Ну что ж, — сказал я, — ведь и наш дом, и атомный котел, и укрытие для автоматов рассчитаны с достаточным запасом прочности; часа два, не больше, нам придется потревожиться о них. Но странно, что астрогаторы ошиблись…

Зорин не ответил, но перед самым своим уходом (было уже светло) бросил мне:

— Это не простые метеориты, знаешь ли, а посторонние…

Я остался один. Зорин ушел к самой дальней работающей группе, так что у меня было около часа времени, чтобы обдумать его слова. Как известно, планеты посещаются двумя видами метеоритов. Внутренние метеориты, принадлежащие к самой системе, движутся по замкнутым орбитам, и их скорость относительно нашей планетки не могла превышать нескольких километров в секунду. Зато «посторонние» метеориты, стаи каменных и железных глыб, движущиеся по параболам, могут достигать огромных, сравнительно с телами системы, скоростей — до ста километров в секунду. Радар наш, по-видимому, уловил тень именно такого потока.

Мы приняли некоторые меры предосторожности: с помощью автоматов укрепили добавочными пластинами нашу камеру и крышу атомного котла, большого цилиндра, на три четверти погруженного в скалу в полукилометре от «дома».

Предположение Зорина превращалось в уверенность. Фотоснимки показали в одном из секторов неба маленькое пятнышко — это мчался рой тел таких маленьких, что они давали изображение только в совокупности, а сквозь этот рой просвечивали звезды.

— Может быть, это просто пылевое облако, — сказал Зорин, когда мы обсуждали вопрос, не уведомить ли «Гею» о своих опасениях, и решили не делать этого, так как товарищи не смогут нам помочь и будут только бесполезно тревожиться. Весь последующий день работы шли, как обычно: заканчивалась выемка котлована под второй фундамент будущего атомного котла, укрытие для автоматов было укреплено добавочными щитами, и мы не смогли обезопасить только временную радиомачту, возвышавшуюся над равниной на 45 метров и укрепленную системой натянутых якорями стальных канатов.

Ночью меня вырвал из сна гром такой силы, словно над головой у меня лопнул железный колокол. Койка шевельнулась, словно от толчка. Я сел, спустил ноги и ощутил босыми ступнями мелкую дрожь пола.

— Ты слышишь? — спросил я в темноту. Ответа не было, но я знал, что Зорин не спит.

Через четверть часа взошло солнце, и ландшафт за окном ослепительно осветился. Насколько хватает глаз каменистая равнина взрывалась в десятках мест одновременно. Каменные глыбы дымились, песчаные фонтаны взвивались и падали, иногда тонко звякали осколки, ударившиеся о стену, и снова воцарялась тишина, внезапно разрываемая металлическим грохотом, словно потолок рушился и падал нам на головы: это какой-то обломок разбивался о верхний панцирь камеры.

Через три часа солнце зашло. Метеориты продолжали падать — правда, слабее и реже; планетка заслоняла нас теперь от главного их потока, и те, что падали на ее ночное полушарие, имели только скорость свободного падения, ничтожную сравнительно с космической скоростью потока.

Мы не знали еще, какую кривую описывает поток в пространстве и как далеко простирается, приходилось ждать. Настал день, и почва снова задрожала. Снова на нас обрушивались мощные удары.

День за днем, ночь за ночью в призрачном блеске раскаленных камней и ледяном звездном мраке падал каменный дождь. Почва содрогалась, как живое существо под ударами, стены вибрировали, по всем предметам расползалась лихорадочная дрожь, охватывая и наши тела, — часы протекали в мертвой тишине, то и дело прерываемой звенящим грохотом. Мы были отрезаны. Небо извергало из своей черной глубины целые реки каменных обломков, осыпая ими астероид. Связь с атомным котлом и укрытием автоматов не была нарушена. Когда на третью ночь бомбардировка ослабела, мы вызвали автоматы для продолжения работ. Они вышли, но через какой-нибудь час один из них рухнул, сраженный прямым попаданием, от которого панцирь у него разлетелся, как стекло. Остальные заколебались, прервали работу и вернулись в укрытие: это сработали механизмы самосохранения.

Мы все еще надеялись, что астероид вот-вот выйдет из потока и что адский обстрел прекратится; поэтому мы ни о чем не сообщали товарищам.

Радиостанция находилась на верхнем этаже камеры, и в ее чечевицеобразное потолочное окно раньше было видно черное небо, но теперь автоматическое устройство закрыло его стальным щитком. Тут, наверху, мы разговаривали с товарищами. Так как мы связывались с ними ночью, когда метеоритов бывало меньше и риск прямого попадания снижался, то нам удалось скрыть oт «Геи» все происшедшее. Мы молчали главным образом потому, что корабль находился уже лишь в пяти днях пути от Белой Планеты и все внимание наших товарищей сосредоточивалось на проблеме связи с ее обитателями.

На следующий вечер радиоприем значительно ухудшился. Окончив разговор с «Геей», мы убедились, что главный рефлектор антенны помят, а во многих местах и продырявлен.

— Работы стоят уже три дня, — заметил я, — а теперь мы еще можем потерять связь.

— Автоматы исправят антенну.

— Ты уверен, что они пойдут7

— Да.

Зорин подошел к панели управления и вызвал по радио автоматы. Была уже ночь, метеориты падали реже. Он вслушался и выключил микрофон.

— Идут? — спросил я.

Он остановился посреди каюты, расставив ноги, прищурясь, как борец, приглядывающийся к противнику, и молчал.

— Что делать? — спросил я наконец.

— Подумаем. Пока что попоем.

Мы пели примерно с час. То один, то другой из нас припоминал новые песни. В перерыве между одной и другой Зорин вскользь спросил меня:

— Предохранитель самозащиты можно выключить, верно?

— Только не на расстоянии, — возразил я.

Мы снова пели. Иногда Зорин прислушивался. Потом он встал и оглянулся в поисках скафандра.

— Ты хочешь идти туда? — спросил я.

Он молча кивнул, всовывая ноги в шейное отверстие скафандра. Потом схватил серебристый материал у ворота и, подтягивая его кверху, пробормотал:

— Хорошо еще, что у нас-то предохранителей нет…

— Подождем еще… — начал я, бессильный перед его решимостью.

— Нет. Работа может подождать, а вот антенну исправить нужно. — Он проверил затяжки на плечах, поднял с пола шлем, взял его под мышку и направился к двери.

«Как будто меня тут нет», — мелькнуло у меня в голове. Ощущение нерешительности и беспомощности исчезло, меня охватила какая-то холодная ярость. «Я и сам не хуже», — подумал я, поспешно надевая второй скафандр. Когда я вышел в шлюз, кончая подтягивать ремни, он стоял уже у рычагов выходной двери. Услышав мои шаги, он обернулся и застыл с рукой на рукоятке. Я плотно закрыл внутреннюю дверь, задвинул засовы и встал с ним рядом.

Потолочная лампочка слабо освещала нас обоих — две серебряные фигуры посреди темных металлических стен.

— Что это значит? — спросил он наконец.

— Иду с тобой.

— Это бессмысленно!

— Не думаю.

Он секунду стоял не двигаясь, потом засмеялся по-своему — почти беззвучно — и взял меня за руку. Я противился, чувствуя, что он хочет переубедить меня.

— Слушай. — Он понизил голос. — Ты помнишь, для чего нас послали сюда?

— Помню.

— «Гея» может не вернуться.

— Знаю.

— Кто-то должен остаться, чтобы достроить станцию.

— Хорошо, но почему идешь ты, а не я7

— Потому, что я лучший механеврист, чем ты.

На это мне было нечего ответить. Он взялся за рычаг, но еще раз обернулся ко мне.

— Ты пойдешь, — сказал он, — если мне не удастся. Ладно?

— Ладно. — ответил я, удивленный прямотой этого разговора. — Я буду поддерживать связь с тобой по радио, — добавил я.

Он молча перевел рычаги. Раздался свист воздуха, всасываемого внутрь камеры. Шлюз опорожнялся, стрелка манометра медленно падала к красному нулю, поколебалась над ним и легла на упор шкалы. Зорин нажал на большие рычаги выходного клапана. Тот не открылся. Он проворчал что-то и надавил сильнее. Дверь дрогнула, но еще противилась. Я нажал плечом; она медленно приоткрылась, и к нашим ногам хлынула струя сыпучего песка.