Священный месяц Ринь

– Понял, – сказал Юл. Сдавило горло. – Эти жертвоприношения – это… это…

– Да, – сказал Петров. – Звено симбиотической цепочки.

– Извините, – прошептал Олег, – это значит?.. Да как же это может быть – такое?..

Ему не ответили. Отвечать было нечего.

– Что же делать-то, Господи? – спросил он. – Что же нам теперь делать?!

– Днем бы раньше, – с тоской сказал Юл. – Днем бы раньше… мы бы раскрутили Дворец, и еще можно было бы спасти… Не все, – поправил он себя, – но кое-что – можно было бы… Ввести в Долину солдат…

Все это бесполезно – он знал – но все равно: протянуть еще немного, продержаться… и, может быть, удастся что-то придумать, что-то придумать, не бывает же так, чтобы не было выхода…

– Это мы во всем виноваты, – сказал вдруг Олег и заговорил, захлебываясь и ударяя в пол скованными руками: – Мы виноваты, мы дали им наше понятие греха, не зная, кому даем… не понимая, что происходит здесь, мы думали, что этот мир во всем подобен нашему… Боже, если Ты наказываешь нас, то почему Ты не пожалеешь их?.. Что делать, что делать, что делать?..

– Поздно, – сказал вдруг Петров, и Юл подумал: да, поздно. Не успеть. Он вспомнил то, что мельком успел заметить в монастырском дворе, когда их вели сюда. Это конец. Уничтожением Служителей они не ограничатся – и это будет конец. Игрикхо живут только в этой долине. Больше нигде. Покинутые города… а теперь уходить будет некуда. Все, все. Конец. Торжество гуманизма над древними суевериями. Конец.

От погони он оторвался, потеряла его погоня, и те, которые шли по мосту, не знали о побеге – а то, конечно, обратили бы внимание на шум падения… второй раз, и опять метров с семи, хорошо, на осыпь… если бы и теперь на твердое, не поднялся бы… Не останавливаться, не останавливаться… колени болят, но не останавливаться, иначе не дойти… не дойти… Было почти светло, светлее, чем в лунную ночь на Земле: ребята на «Европе» развернули солнечный парус, и свет от него как бы случайно накрыл Долину Священных Рощ. Спасибо, ребята, догадались, без света было бы совсем худо… вы только не переусердствуйте там, не затейте каких-нибудь десантов… Юл хорошо представлял себе, что происходит сейчас там: на «Европе», в посольстве, в российском представительстве, в Малой прихожей Дворца. Рацию бы мне, рацию, рацию, крокодильчика моего зелененького… монах, обыскивавший его, отстегнул от пояса Юла цепочку с брелоком, а когда Юл запротестовал – усмехнулся, с силой оторвал крокодильчика от колечка с ключами и, глядя Юлу в глаза, протянул ключи… Здесь, на дне ущелья, тоже была тропа – хорошо утоптанная, но узкая, и Юл понял: Петров где-то ошибается. На секунду ему стало легко. Ведь – семьдесят миллионов человек, это по двести тысяч ежедневно, чтобы побывать здесь хотя бы раз в году каждому… на четыреста квадратных километров Долины – по пятьсот человек на квадратный километр… Нет, здесь такой плотности не было никогда… Юл вошел в ритм и двигался «волчьим скоком» – двести шагов бегом, двести шагом. И в этом ритме в памяти прокручивались Песни Паломника – именно прокручивались, написанные синей тушью на желтой шелковой ленте… и вдруг остановились и вспыхнули новым смыслом: «Отец, два возраста священных у твоего чада, два возраста, лежащих между магическими числами: с семи до одиннадцати, именуемый Нежным, и с семнадцати до девятнадцати – то возраст Испытания… Чадо твое в Нежном возрасте укрывай для сна своим плащом паломника, и пусть он видит в снах Рощу, где растут Священные Деревья… Когда же придет срок Испытания, направь его на дорогу, но больше не иди с ним сам…» Теперь все стало на свои места, и припомнился кстати старинный манускрипт: медицинский трактат о железе «трезубец», где говорилось, что в возрасте семнадцати-девятнадцати лет «железа налита кровью и соками так, что стесняет сердце, и лишь дальняя дорога может разогнать кровь…» Главное – дойти, подумал Юл, главное – дойти… он уже примерно знал, как будет действовать: шеф контрразведки Дворца Министр Дьюш – очень неглупый человек… очень неглупый…

Ущелье оборвалось сразу, Юл даже не заметил этого, а почувствовал другое: стало теплее. Странно: густой смрад не мешал ему дышать, не перекрывал горло, как это бывало – просто существовал, и все. Может быть, потому, что нарастал постепенно, а может быть, потому, что другого пути все равно не было. Несколько раз впереди между деревьями возникал красно-желтый свет факелов, но Юл легко уходил от встречи: проснулись, наверное, какие-то древние инстинкты, и сквозь боль проступила телесная радость – от этого ночного, но светлого леса, от пружинящего мха под ногами, от реальной, но преодолимой опасности… он чувствовал себя странно – легким зверем – и очень свободно, так свободно, как, наверное, никогда в жизни… «Вера – как, впрочем, и сама жизнь, – живет и развивается сама по себе, не имея ни цели, ни смысла, и тот, кто желал бы приспособить ее для разрешения мирских проблем, извратил бы природу ее…» Тушхет, мыслитель, реформатор первых лет династии О. Мог бы стать здешним Ганди, но – не успел… «Нельзя отнять у золота его блеск; но если сможешь ты отнять его и нанести на стены дома своего, чтобы сделать красиво, то будет у тебя только блеск на стенах, а вместо золота – ноздреватый камень; и усмехнется над тобой Создатель…» Читайте Тушхета, отец Александр, и вы почувствуете дивный вкус сомнений… впрочем, вы, возможно, уже усомнились… да и может ли честный человек жить, не сомневаясь?..

Он хотел проскочить между двумя группами с факелами, понял, что вылетит сейчас на открытое место, хотел вернуться – там тоже уже были факелы. Он попал в кольцо. Сохраняя в себе звериное, приник к земле, скользнул к купе деревьев Шу, протиснулся между мохнатыми стволами, приник к ним. Теперь его нельзя было увидеть с трех шагов.

Деревья Шу стояли на краю поляны, а в центре поляны росли деревья Игри: как обычно, два больших, а вокруг – с десяток поменьше. Деревья Игри напоминали длинные толстые морковки, растущие наоборот – корнем в небо. Из стволов под прямым углом торчали голые сучья, и только на концах их, как метлы, курчавились ветви с тонкими сухими листьями, шелестящими даже при полном безветрии. На сучьях висели Игрикхо – их было множество. По краю поляны стояли и ходили люди с факелами, звучала неразборчивая речь и – изредка – брань. Потом все зашевелилось, факелы стали подниматься и опускаться, задавая какой-то ритм, а потом Юл увидел – в полусотне шагов от себя – группу иерархов Терксхьюм и с ними – отца Александра! Было там еще несколько православных священников, но Юл на них не смотрел. Он стал выбираться из своего убежища, и тут грохнул первый выстрел, пауза – и началась пальба.

Люди с факелами и ружьями окружили деревья и стреляли вверх и Игрикхо, как перезрелые плоды, срывались с сучьев и падали вниз, на лету раскидывая руки и ноги – и становясь безобразно похожими на людей, потом кто-то, надрываясь, кричал: разойдитесь, разойдитесь! – и сквозь толпу потащили телегу с бочкой, взревел мотор помпы – и из шланга хлынула огненная струя, и три дерева сразу заполыхали огромным костром. Игрикхо, горя, посыпались на землю и бросились бежать сквозь толпу, раздался нечеловеческий вой, снова затрещали выстрелы… один из Игрикхо бежал прямо на Юла, упал и стал корчиться – сквозь охватившее его пламя было видно, как лопается кожа и расползается плоть – но он был еще жив и пытался ползти…

Юл как сквозь воду видел, как наплывает на него – неровно, колыхаясь и покачиваясь – группа иерархов с отцом Александром среди них, как поворачиваются в его сторону головы и как движутся – медленно, преодолевая сопротивление – люди. Факелы пылали, и справа с ревом взлетело вверх пламя горящих деревьев. За иерархами стояли еще кто-то, и Юл не сразу понял, что это студенты – «ведомые Создателем»; факелы и ритуальные синего железа мечи были у них… и то ли показалось, то ли правда – среди многих лиц он узнал отца Никодима – но это было совсем неважно… Юл стоял перед отцом Александром и должен был немедленно, прямо сейчас ему все объяснить – но отец Александр смотрел сквозь него, и в глазах его плясало пламя… в безумных, широко открытых глазах… «Остановитесь! – закричал Юл. – Остановитесь!!!» Отец Александр смотрел на него и не узнавал. В последней надежде прорваться к нему Юл протянул к нему руки – а мысль метнулась сразу в двух направлениях: позвать отца Никодима и объяснить ему все – и обратиться к иерархам и попытаться растолковать, как бы трудно ни было, что такое запах, гормоны и все остальное… Он повернулся к одному из иерархов – и тут боковым зрением увидел мгновенный синий высверк и почувствовал томящую боль в плечах… и земля подлетела и ударила в лицо, и повернулась, замерев косо над головой. Небо, полное звезд, было под ним, и в небо это падал огненный поток, скручиваясь спиралью, и по одному краю неба занималось от пылающих факелов, а на другом краю неба стоял великан, воздевший руки так, будто кричит кому-то далеко – только лица у великана не было, и это было мучительно неправильно, а потом небо стало вздуваться громадным нарывом – великан сделал шаг – черный огонь разрывал небо изнутри и готов был прорваться, и прорвался – великан сделал еще шаг и стал падать вперед – и хлынул, затопляя все в мире – и из шеи великана ударили черные струи, и Юл закричал в ужасе и бросился бежать, но двинуться не смог и крика своего не услышал…