Башня птиц

5

Кто-то ходил в темноте, поскрипывал половицами, шмыгал носом, всхлипывал, пришепетывал, шлепал босыми ногами, и временами чьи-то мягкие лапы касались Егора. Веки у Егора тяжелые, открыл глаза с трудом, разлепил ресницы и увидел, что лежит он на кровати, в той самой квартире, откуда ушел после развода. Ночь на дворе, луна в окно смотрит, тихо вокруг.

- Нина! - позвал Егор. - Нина, где ты? Я проснулся!

И увидел, что кто-то наклонился над ним, серый и расплывчатый в полутьме, щетинистый, мягкий, ресницы как пух свалявшийся. Моргает, сопит, зубы скалит, руки протягивает.

- Кто ты? - вскочил Егор на ноги.

И страшно самому, к стенке прижался, кулаки сжал. А тот губы разжал, зашамкал и заговорил ватным голосом:

- Не бойся. Домовой я. Живу я здесь, один на весь город остался, плохо мне одному. Человека живого искал, насилу нашел, скучно мне без людей, голодно. Дай тюри, Егор, есть хочется.

- Какой еще тюри? - разозлился Егор. - Уже и в городе от вашего племени нет покоя. Где Нина?

- Нет никого, - говорит домовой, а сам все всхлипывает, нос рукой утирает и улыбается сквозь слезы. - Умерли, наверное, все, ты один остался. Дай тюри, Егор, или пирога. Голоден я.

Отстранил его Егор рукой, с кровати встал, по комнатам прошелся. Все на месте, одежда его на стуле висит, толстым слоем пыли покрытая. Холодильник открыл, а там все плесенью заросло, видно, электричества нет давно. Краны заржавели, пыль и запустение в доме. Выглянул в окно, и тошно ему стало. Ни звука, ни гудения машин, ни света окон. Пусто и сумрачно, как в степи.

Вышел Егор на улицу, она вся мусором завалена, крапива растет под окнами, асфальт тополиными ростками растрескан, и ни одно окно не горит, ни одна тень за стеклом не шевельнется. Совсем жутко ему стало, побежал по улице, закричал, эхо от пустых домов отражается - нет никого. Улица в шоссе перешла, а шоссе в лес привело. И рассвело. Солнце встало, малиновки поют, кузнечики под ногами порскают. И так уж одиноко Егору, как никогда раньше. И слышит вдруг человеческие голоса. Побежал он туда, выбежал на большую поляну, а там - люди. Ходят неторопливо, разговаривают. И выходит ему навстречу Нина, светлая, тонкая, руки ему на плечи кладет, в глаза смотрит, И чуть не заплакал Егор, прижался к ней, легкой, теплой, живой.

- Как хорошо, - говорит, - что ты жива и люди живы.

- А мы и не люди вовсе, - смеется Нина. - Мы теперь лешие. И я тоже. Ты один и остался человеком.

Худо стало Егору, на землю повалился, лежит, плачет, землю кусает, а Нина стоит рядом на коленях и гладит его по голове.

- Хочешь, - говорит она, - я в яблоню превращусь? Или в птицу? А может быть, в рыбу? Хочешь?

Замотал головой Егор, сказать слова не может. И встала Нина, засмеялась, корешки из ног пустила, листьями оделась и стала яблоней.

И чувствует Егор, что и сам он в землю ногами входит, меж камешков корнями путь ищет, ввысь вытягивается, расчленяется на ветки и листья, и стал он тополем, и хорошо ему и тревожно...

- Не плачь, Егор, - сказал кто-то. - Спишь, а плачешь. Все лицо мокрое.

Это Маша склонилась над ним, она прикасалась пальцами к его щекам, слезы утирала, успокаивала. И Егор почувствовал себя таким уставшим, таким слабым и маленьким, что даже говорить ничего не хотелось. Он лежал на спине, смотрел в небо неподвижно и плакал без звука, одними слезами. И Маша вновь изменила свое обличье, и уже не девочка это, а взрослая женщина с тяжелой русой косой, заплетенной вокруг головы, и мониста позванивают на груди при движении. И лежит Егор на поляне, среди высоких ромашек, и шмели гудят, и ни облачка в небе, и медом пахнет.

- Посмотри, Егор, - говорит Маша, - разве плохо у нас? Посмотри вокруг и слезы осуши.

- Эге-ге! - послышался рядом голос Лицедея. - Ты вот скажи, Егор, зачем к нам в лес пришел? Что тебе, своего города не хватает? Мы же к вам не ходим.

Егору и спорить не хотелось, и поворачиваться было лень, чтобы хоть на мужика посмотреть, - в каком он там виде появился. Но плакать перестал, вытер слезы, на солнце высушил.

- Что с вами говорить, - сказал он немного погодя. - Мы никогда не поймем друг друга. Живите, как хотите, и нам не мешайте. Покажите дорогу к людям. Мне от вас больше ничего не надо.

- Да мы-то вам ничем не мешаем, - сказал мужик откуда-то из ромашек, - а вот вы нам, ох, как мешаете! Так за что же вас любить и миловать?

- Так я за всех людей отвечать перед вами должен? Ну и делайте, что хотите, только я вам так просто не дамся.

- Нужен ты нам, - пренебрежительно сказал Лицедей. - Захотели бы, давно тебя на корм травам пустили. Живи уж.

- Спасибо уж, - в тон ему ответил Егор и встал.

- Разве мы не можем договориться? - спросила Маша.

- О чем? Что вы от меня хотите? Или скучно вам, поговорить не с кем? Валяйте разговаривайте.

Лицедей оказался маленьким, ростом не больше ромашкового стебля, он сплел гнездышко в зарослях травы и сидел там, закинув ножку за ножку.

- А вот то меня, Егор, забавляет, что вы всю природу под себя приспособить вознамерились. Все, что есть в ней живого, все своим считаете. Вот того же медведя в цирке всякой своей ерунде учите. Штаны на него наденете, шляпу, на велосипед посадите и радуетесь. И сказки-то ваши все глупые. Те же люди, только имена звериные. А зачем вы это делаете? А я скажу, зачем. Видеть вам забавно, когда зверь на человека похож. Хоть и похож, а все глупее человека. Вот тем и смешон. Разве это не издевательство?

- Послушай, ты, лешак, - сказал Егор, отряхивая пыльцу, - нет, не издевательство. А совсем наоборот. От одиночества это нашего, от несправедливости, что только мы одни на земле и не с кем больше слова перемолвить. Вот и зверей наделяем людским образом, языком и поступками человеческими. А ваше племя никогда людей не любило, недаром издавна вас нечистью зовут. Нечисть и есть нечисть. Что от вас доброго на земле?

- А от вас? - быстро вставил Лицедей.

- Да, люди много зла причинили и себе, и природе, но и добра не меньше. А вы - ни то ни се, ни доброе ни злое, ни черное ни белое.

- А вот ты и не прав! - воскликнул Лицедей, подскакивая в гнездышке. - Мы и то, мы и се, и доброе, и злое, и черное, и белое, и рыба мы, и зверье мы, и трава, и букашки - все это мы. В природе нет зла и нет рамок, в которые вы ее втискиваете. В ней все едино. И мы с ней - одно целое.

- Оставайся с нами, Егор, - просто сказала Маша. - Хочешь, таким же будешь, как мы?

- С вами? - Егор даже присвистнул. - Да на кой черт я вам, и вы мне для чего сдались? Вот уж спасибо. Невелика радость в гусеницу превратиться да травку жевать с утра до утра, или птичкой стать да с ветки на ветку перепархивать... Не хочу быть ни деревом, ни дятлом, ни медведем. Не хочу быть ни лешим, ни чертом, ни богом, ни ангелом. Мне и в человеческом обличье хорошо живется. Я - человек, и выше меня нет никого на Земле.

- А ты попробуй, Егорушка, - сказала Маша, - может, и понравится.

- Нет, - ответил Егор, - не понравится. Не нуждаюсь я в вашей милости.

Подбросил в воздух топор, ловко поймал его одной рукой. Зайчик блеснул на лезвии.

- Ночью, - сказала Маша, - ночью все увидишь и поймешь.

- Эге, - согласился и Лицедей, - ночью, может, и поймешь. Не опоздай на праздник, Егор. Гордись, ты первым из людей увидишь его. И знаешь, почему? А потому, что ты уже и не человек вовсе. Ты только думаешь, что ты человек, а на самом деле - едва-едва наполовину. Вот и цацкаемся с тобой, на свою половину перетягиваем. И перетянем, вот увидишь, еще как перетянем!

- Я только тогда перестану быть человеком, когда умру. Пока я жив - я человек, а жить я собираюсь долго. Ясно?

- Ночью, - повторила Маша, утончаясь и пригибаясь к земле, - ночью, повторила уже тише, покрываясь коричневой шерсткой, - ночью, - и стала косулей, посмотрела на Егора влажным глазом и медленно пошла к лесу и уже ничего не сказала.