Башня птиц

- Ну, как же так, Егорушка? Почему ласки мои отвергаешь? Разве я не люба тебе? Ну, обними меня, приголубь, холодно мне, ох, как холодно.

Рука скользнула по лицу, и он едва успел ударить по ней, но тотчас же с треском разорвался ворот рубахи, и он на мгновение ощутил прикосновение льда под мышкой.

- Ах ты, подлая! - сказал сквозь зубы Егор и стал яростно размахивать ножом, описывая круги на уровне груди.

Но это не помогло. Ледяные руки касались его то тут, то там, и один раз он ощутил прикосновение твердых губ на щеке - словно жидким азотом капнули. Девушка смеялась, беззлобно, звонко, но в этом смехе звучала такая уверенность, что Егору наконец-то стало страшно. Ведь она только играет со мной, подумал он, пока лишь играет, а я, взрослый мужик, не могу справиться с ней. А что же будет, когда она и в самом деле проявит себя во всей своей силе?..

- Что тебе надо? - прохрипел он, задыхаясь от усталости. - Что я тебе сделал? Зачем ты меня мучаешь?

- Не отвергай меня, - сказала девушка. - Обними.

- Утром, - ответил Егор, - вот рассветет, и обниму.

- Нет, только ночью.

- Я устал. К чертям собачьим такие объятья, от которых мороз по коже. Дай развести костер, и я соглашусь.

- Нет, милый, нет.

И что-то холодное, тяжелое, словно глыба льда, навалилось на Егора, придавило к земле, и напрасно он пытался освободиться. Собственное бессилие бесило пуще всего, он обхватил руками то, что навалилось на него, и ощутил женское тело, холодное и влажное. Струи воды полились на лицо, от них исходил запах рыбы и водорослей. Преодолевая отвращение, захлебываясь, он размахнулся и с силой ударил ножом в это тело. Нож легко, как в воду, вошел в спину и звякнул по пряжке ремня. Тогда он отбросил его, схватил эту спину руками и стал мять ее, ледяную, аморфную, тягучую, липкую, пытаясь оторвать от себя, хотя бы по частям.

- Крепче, милый, крепче, - шептала девушка, - ах, как тепло, родимый.

Струи переохлажденной воды хлестали по лицу, словно волосы девушки. Егор уже не обращал внимания на ее поцелуи, морозившие кожу, он мял ее спину, бока, сминавшиеся под руками, превращающиеся в холодные, скользкие бугры, но так и не мог избавиться от тяжести. И тут он заметил, что тело ее стало теплее, а сам он замерз и усталые руки закоченели.

- Ты убьешь меня, - сказал он, - зачем тебе это?

- Согрей меня, и я уйду, - прошептала она и поцеловала в губы. Поцелуй показался теплее, чем прежде.

Егор захлебывался, задыхался, руки онемели, а тело потеряло чувствительность. И казалось ему, что лежит он на дне реки, и многометровая толща давит на него, вымывает тепло, растворяет тело, уносит по течению, уничтожая его целостность и неделимость. И он приготовился к смерти и выругался отчаянно, но гортань издала только короткое бульканье.

И тут заиграл рожок за рекой. И Егор увидел, что ночь светлеет и мало-помалу перетекает в утро.

И еще он увидел лицо девушки, прильнувшее к его лицу. Оно было красивым, но словно бы слепленным из густого тумана, белое, оно высвечивалось в темноте фосфоресцирующим пятном, и прозрачные глаза смотрели на него бездумно и спокойно. Он боднул лбом это лицо и вцепился зубами - последним оружием обреченных, в левую щеку. Теплая плоть свободно пропустила зубы, и они сомкнулись, коротко клацнув.

И снова заиграл рожок, громче и напевнее. Уже можно было различить силуэты деревьев на фоне неба, и реку, и камни на берегу. Егор расслабился, силы иссякли, он чувствовал только зимний холод, проникший внутрь и морозящий дыхание.

Девушка стала легче, лицо ее прояснилось, руки в последний раз прошлись по его груди, и он ощутил облегчение. Она выпрямилась, и он увидел ее всю. Еще нечеткие контуры тела были красивыми и стройными, длинные текучие волосы стекали струями под ноги, взгляд был равнодушен и глубок. Егор попытался встать, но тело не подчинилось ему. Холод проник внутрь и не уходил. Казалось, что он невесом и тела его не существует.

- Ты согрел меня, - сказала девушка, - ты растворился во мне. Теперь ты мой, ты наш.

Она отдалялась от него, ступала неслышно в сторону реки, и он увидел, как смутные волны покрыли ее ноги, и только всплеск реки сообщил об ее уходе.

Потом он потерял сознание или просто заснул, но когда очнулся, то уже был день и мутное солнце стояло в зените. Он полежал на спине, отогреваясь, вспоминая о событиях ночи как об ушедшем, но все еще близком кошмаре. Он поднял руку и провел по лицу. Рука оказалась чужой, сухой и морщинистой. Егор испугался, хотел вскочить, но тело не послушалось. Рука скользнула ниже и, отделившись от тела, ушла в сторону. Егор проследил ее растерянным взглядом. Это и в самом деле была не его рука, а того самого эвенка, что пас волков. Желтолицый, словно высохший, с двумя жидкими косичками, он смотрел на Егора равнодушным взглядом, поджав сухие губы.

- А, волчий пастух, - сказал Егор тихо. - Воды дай, пить хочется.

Эвенк отошел, сел поодаль и стал чинить кнут.

- Ты по-русски понимаешь? - спросил Егор. - Воды дай, слышишь, воды!

Показал губами, как пьют воду, пощелкал языком, скосил глаза в сторону реки.

- Лежи, - сказал эвенк тонким гнусавым голосом, - помрешь скоро, однако. Мавка из тебя все тепло взяла, так помрешь.

- Вот и дай напиться перед смертью.

- Не дам, однако.

- Трудно тебе, что ли? Река ведь близко.

- Глаза есть. Вижу. Все равно помрешь.

- Что я тебе сделал, старик?

- Ничего не сделал. Мертвец что сделает?

- А ты не хорони меня заживо! - зло сказал Егор.

Эвенк бесстрастно доплел косицу кнута, легко поднялся и ушел. Издали донеслись его песня и разноголосица волчьего воя.

Злость придала Егору силы, он перевернулся на бок и докатился до близкого берега. Окунул лицо в воду, напился, медленно разминая затекшее тело, подставляя его под солнечные лучи, иззябшее, выстуженное изнутри. Сильно хотелось есть, и когда он смог встать, то первым делом добрел до близких зарослей борщевика и, нарвав сочные, водянистые стебли, стал жадно жевать.

Полежал на животе, сняв рубашку, впитывая тепло кожей, проследил взглядом солнце, катившееся к закату, и решил, что так или иначе, но надо жить, надо идти дальше, надо искать людей. Плеснула рыба, он настороженно обернулся и увидел, что большой таймень выбросился на берег и бьется о гальку. Егор вскочил, знал, что все равно упадет от слабости, но рассчитал свое падение так, чтобы прижать рыбу животом.

- Отдариваешься? - спросил Егор реку. - Ну, ладно, черт с тобой, мы еще поквитаемся, красотка. Я вернусь сюда. Если выживу, конечно.

Пересчитал спички - осталось восемь. И мнилось ему, что с каждой убывающей спичкой уходят от него жизнь, тепло, надежда на спасение. От сырости головки отсырели и слиплись. Он нежно разделил их, положил на теплые камни, грел в ладонях, дышал на них, терпеливо ждал.

Тайменя съел сырым.

Взошел на пригорок, осмотрелся, искал дым пожара. Но тайга от горизонта до горизонта вздымалась сопками, зелеными, густо поросшими, нетронутыми человеком. Тщательно обулся, сложил подсохшие спички в коробок, а нож подвесил так, чтобы удобно было быстро выхватить его. Следя за краснеющим солнцем, навалил окатыши в пирамидку, чтобы запомнить место.

- Эй, Мавка! - прокричал он на прощанье реке. - Выгляни, красотка, попрощаемся!

Река несла свои воды, звенела на перекатах и не отзывалась. Только вдали, за сопками, рожок проиграл печальную мелодию и оборвался на высокой ноте.

На следующий день Егор понял, что окончательно заблудился. Он не слишком-то надеялся на то, что будут искать его, но все-таки насторожился, когда утром услышал далекий стрекот вертолета. Шум моторов отдалился, исчез и больше не появлялся. По-видимому, Егор ушел слишком далеко от места пожара, и в этих местах его уже не искали, не думали, что он сможет преодолеть такое расстояние. И сам он никак не мог понять, почему за ту ночь, когда он бежал по тайге на зов невидимой девушки, он ушел так далеко, что казалось невозможным пройти за несколько часов добрую сотню километров.