Червь времени (Подробности жизни Ярослава Клишторного)

Почему же так холодно? Слава дохромал до скамейки и сел рядом с сестрой. Она тихо шмыгала, толкалась острым как спица локтем, но он чувствовал - внеплановую бурю ему удалось погасить в зародыше. Хорошо еще, что это на нее дома не нашло, или в школе.

Слава вытряхнул из пачки все сигареты, поочередно их перенюхал, пять из них безжалостно растер между ладонями, не поленился подняться, дотащиться до открытого подвала и выбросить туда заварку вперемешку с ошметками папиросной бумаги. Вернулся обратно и почему-то трясущимися руками зажег нефальсифицированную цигарку. Пару раз затянувшись, он спросил Катьку:

- Ну что, будешь? - и протянул ей дымящийся "БТ".

- С ума сошел? - проворчала Катька, оттолкнув его руку. - Тут же наша училка бродит.

Но потом она воровато огляделась, выхватила сигарету, забежала в подъезд, откуда буквально через секунду выскочила с надутыми щеками и красными слезящимися глазами. Вставив оставшийся фильтр в не успевшие сомкнуться Славины пальцы, она сделала глотательное движение, а затем с невыразимым наслаждением медленно выдохнула никотин вверх, в сочащиеся дождем облака. Слава поневоле залюбовался сюрреалистическим зрелищем и щелчком отбросил бычок в лужу.

- Неужели так холодно? - раздался задумчивый голос.

Катька от неожиданности выпустила весь дым сразу, непонятно как уместившийся в ее тщедушном теле, делаясь похожей или на дракончика, страдающего изжогой, или на странную личность с буржуйкой в животе. Слава попытался рукой разогнать табачную тучу, но потом пожал плечами.

Это был Мишка, которого не то чтобы уж совсем не стоило принимать во внимание, но и уделять его догадкам и намекам время и действие пожалуй не стоило. Он появился из ихнего же подъезда, хотя жил в соседнем доме и по всем детским ритуалам должен был дожидаться Катьку на той стороне, или старательно обойти дом. Задняя дверь сквозного подъезда довольно часто ритуально заколачивалась неизвестно из каких соображений, разве что в подтверждение известной шутки о том, как можно отличить русских за границей (все они лезут в одну дверь), но взрослые жильцы вроде не возражали, а до детей никому заботы не было. Вполне естественно, что молодое поколение против этого сильно сопротивлялось, а так как право голоса не имело, то самостоятельно пришло к испытанному методу борьбы за права угнетенных и обездоленных - к терроризму, в данном случае - против этой конкретной двери.

Дверь ломали, отбивали, снимали с петель, поджигали и поливали кислотой. Затем ее чинили, забивали, одевали на петли, тушили и спрыскивали щелочью. Жалобы родителей, соседей, Катьки и компании настолько надоели Славе, с наступлением холодов почувствовавшему кайф от отсутствия в подъезде сквозняков, что он раздобыл краску и снабдил дверь с двух сторон надписью большими буквами: "Дорога для ослов". По действенности она была сродни волшебному заклятью, хотя взрослые опять морщились, читая каждый раз эту дурость.

- Ты что - осел? - хмуро пошла Катька в стратегическое наступление.

- Вроде этого, - невозмутимо отпарировал мальчишка, перехватывая тяжеленный сине-желтый портфель, словно набитый как минимум противотанковыми минами.

- Ладно, пошли, ишак, - смилостивилась вредная Катька, отдала ему свою ношу, чтобы как-то компенсировать развивающееся у дружка искривление позвоночника, и поскакала в обход дома, мимо Вовкиного и Валькиного балкончиков, забежав по пути на горку, где шел высокий зеленый деревянный забор, отделяющий городок от немецких садово-огородных участков. Толстый дружок спокойно шел сзади.

Проводив их взглядом, Слава рассмеялся и закурил очередную сигарету. Почему-то опять попался чай.

Спешить не стоило. Считается, что нельзя быть постоянно счастливым. То есть, конечно же можно, при определенных и явно фантастических условиях, но кому и зачем это нужно? Здесь имеется своя очень большая бочка дегтя - так устроен человек, что осознает свое счастье в девяносто девяти процентах постскриптумом, когда оно задрало лапки к верху и почило в бозе. Реанимация, увы, бесполезна. И вообще, как-то приучены мы к скоротечности, мимоходности и убогости нашего счастья. Все наше счастье в том, что несчастья быстро проходят, или становятся привычными.

Подумаем о себе, родном. Можно ли из этого нечто полезное выудить? Притупляются ощущения, признаем честно, здорово притупляются. И приходится такому близкому, родному, любимому лезть под чью-то очередную юбку, колотить сестренку, пакостницу этакую, напарываться на железки, или того хуже - запускать руки в огроменную дерьмовую кучу, вонь от которой доносится и сюда. Опять же, приводим себя к общему серому знаменателю (смотри выше или раньше). Тупик. Ловушка. Подспудно ломаешь над этим голову вот уже... неважно сколько дней-лет, но возвращаешься, а точнее - воспроизводишь все то же поведение. Хочешь насладиться теплом - замерзни. Хочешь есть с аппетитом - голодай. Хочешь дикого, необузданного секса - воздерживайся. Хочешь отдохнуть - бегай до изнеможения.

Все-таки хитрые были эти монахи, не дураки, дело знали. Можно и от мыслей греховных получать кайф неземной. Главное тело держать в строгости, душу усмирять, а уж тогда шальная мысль о еде, о тепле, о женской попке не хуже грозового разряда по центру удовольствия будет.

Слава открыл дипломат, оценивающе осмотрел устрашающую кучу учебников и тетрадей, сразу же покрывшиеся капельками влаги, словно вспотели в душной атмосфере тесного чемодана. Он вытащил "Литературу" и захлопнул узилище. Несчастная книга многое претерпела на своем веку - ей явно не везло на хозяев, превративших обложку с портретом Толстого в нечто изъеденное то ли зубами, то ли особой формой книжного рака. Страницы, не потерявшие на кончиках белизны из-за редкого использования книги по прямому назначению, были, тем не менее, превращены в доски объявлений, глупых и неприличных комментариев, как правило с использованием, в основном, пиктографического письма и фаллических символов, а также в картинную галерею карикатур на классиков, переделанных из их же портретов, причем фантазия питекантропов зацикливалась только на добавлении бород, усов и первичных половых признаков. Бессознательное так и перло оттуда. Тут никакого Фрейда и Юнга не надо - весь психоанализ как на ладони, то бишь на листе. Он открыл последнюю страницу, где в табличке должны были быть имена и фамилии бывших владельцев, но они, на свое счастье, ограничились коряво написанными псевдонимами Колян и Толян, причем из дат выходил потрясающий срок их пребывания за партой. Столько не живут.

До этого он как-то не рассматривал свои учебники - лежат себе стопкой, ну пусть и лежат, рассыхаются. Но теперь книжный полутруп вызывал смесь омерзения, жалости и решимости действовать. Реанимация, массаж сердца, искусственные легкие и почки, перекись водорода и клей уже ничем не помогут умирающему. Он сделался ненужным сам себе, но остальные продолжают заботиться о нем, привязывают к себе только из мелкого чувства, чувствишка продлить собственное спокойствие. Не внешнее, а какое-то глубинное и полностью эгоистичное - убежденность в бессмертии окружающих. Пусть растение, пусть блевотина и экскременты, но все же жизнь, жизнь... А достоин ли он жизни? Так ли он умен? Хороший ли сеятель? Каков урожай? Судя по противной шершавой бумаге, убористому тексту, мельканию фамилий Герцена и Чернышевского, глупым вопросам и впечатанным жирным шрифтам истинам в последней инстанции, то не очень.

Берем первый лист, титул, так сказать, и, взвесив его на языке, особых претензий не имеем. Все четко и ясно, единственное такое место в учебнике. С легким сердцем его оставляем и приступаем к введению, Введению, "Введению". Оно похоже на отвесный, неприступный горный кряж - глаза срываются со строк и ничто не может заставить удержаться на покрытой льдом стене, никакие страховки в виде собственного пальца, водящего по буквам и опережающему взгляд. Ну что тут поделаешь? Надо смело сказать: "Долой!". Чушь и ерунда. Кто сказал, что учебники учат?! Боже, как противно она рвется, как неприятно ее брать, словно влажными руками залезаешь в сухую землю.