Хирургическое вмешательство

— Я убью, — сказал Энгу. Голова его судорожно дёрнулась и упала набок, как у разбитого параличом.

— Почему? — так же тихо спросил Анса.

Тот засмеялся лающим смехом.

— Я не могу, — ответил второй бог и развёл худыми как кости руками.

Ансэндар опустил голову. Ксе показалось, что даже просто стоять перед убийцей ему тяжело; под яростным светом Неботца беловолосый стфари мало-помалу выцветал, как переводная картинка.

— Я знаю, что тебе тяжело, — сказал Анса. — Я сам принимал кровь. Тогда. В последние месяцы.

— Я заметил, — сказал Энгу, оскалив серые зубы.

— Ты уверен, что твоя воля на самом деле — закончилась?

Лицо нкераиз исказила гримаса муки; он хрипло, запалённо вдохнул, подавившись воздухом, и засмеялся снова.

— Девяносто девять, — сказал он.

— Что?

— У них умно придуманные законы — женщина не человек… Чтобы попасть сюда, они заклали девяносто девять беременных. Беременных девочками, конечно.

Ансэндар вздрогнул и отступил; глаза его расширились от ужаса.

— Не может…

— Не ради силы, — по-волчьи усмехаясь, перебил Энгу. — Пройти за тобой след в след было не настолько трудно. Моя воля закончилась. Я убью.

Менгра-Ргет — мёртвый Лудра лу-Менгра — поднял молот, не дожидаясь дальнейших слов. Тонко заржали кони, запряжённые в колесницу мёртвой Леннаради.

«Пусть будет сражение, — сказал где-то неизмеримо далеко Жень. — Пусть начнётся. Так надо».

Что происходило потом, понял бы, вероятно, только настоящий, старый и опытный верховный жрец, пришедший к своему сану после долгих лет практики. Охваченный невыносимым волнением Ксе повиновался рефлексу и сделал то, что сделал бы, будучи шаманом, и что сейчас не должен был делать ни в коем случае.

Он попытался нырнуть в стихию и прислушаться к её мыслям.

…Всё вокруг смешалось, покатилось колесом, сворачиваясь в слепящую точку — свет, равнина, оба океана, земной и небесный, жутко-беззвучные многоцветные вспышки… Словно в ту минуту, когда Даниль показывал искусственным богам свою власть, пропало существующее в тонком плане подобие слухового восприятия. Оно не имело отношения к физическому звуку, являясь, скорее, прямым восприятием смыслов — на этом основана телепатия, и потому-то Ксе понимал, о чём говорит нкераиз Энгу. Одуревший от дикого буйства Матьземли, жрец перестал что-либо осознавать и оттого оглох.

Единственное, что по-прежнему оставалось надёжным, неколебимым в катящемся в тартарары мире, обжигало Ксе бок.

Жреческий нож.

Ксе схватился за него, как утопающий за соломинку; взгляд прояснился, головокружение прошло, и жрец обнаружил себя сидящим на берегу, наполовину в воде.

Оба океана, нижний и верхний, сотрясал шторм.

Ксе выбрался на сухое место, оставив Матьземлю с её тревогами, и вытащил нож. Металл его более не был тёмным — он сиял золотом, и золото это как будто плавилось в руках Ксе, но не обжигало уже, а лишь дарило теплом.

«Жень, — мысленно окликнул верховный жрец. — Не пора?»

И всё стихло.

Свет померк.

— Я здесь бог, — произнёс ломающийся мальчишеский голос. — Мне принадлежат все войны на этой земле.

Жень шёл по берегу как был — босиком, в камуфляже и с автоматом под мышкой. Неосязаемый ветер развевал его волосы, горящие золотым огнём. В эту минуту мальчишка был настолько великолепен, что Ксе не сдержал восхищённого вздоха. Он-то, Жень, единственный был здесь настоящим богом, полноценным, частью мира, и не понять этого было нельзя. Стопятидесятимиллионный культ стоял за ним; сияние силы рвалось из него, как из недр живой звезды — свет, и ослепляло бы, не будь Ксе его частью.

Стфари склонили головы. Энгу шарахнулся в сторону, но по серому лицу его мелькнул призрак улыбки.

— Что, — сказал Жень довольно, — съели?

Ксе не мог не улыбнуться.

Жень подбоченился.

— Властью даровать победу достойному я дарую её Ан… — божонок вовремя прикусил язык: распоряжаться судьбой равных себе он не мог. Но закончил он так же величественно, властно и холодно: — народу стфари.

Энгу усмехнулся.

А потом боги разом обернулись, услышав что-то, явленное только им. Ксе, любовавшийся Женем, даже не успел встревожиться.

…его выбросило из тонкого мира, как из поезда на полном ходу. Жрец повалился назад, на ковёр, как и рассчитывал, но все прежние головокружения показались шуткой по сравнению с тем, что накатило сейчас: Ксе съехал в снег. Он перевернулся лицом вниз, утыкаясь лбом в холодное, тающее, и на миг стало легче… потом мучительная тошнота скрутила внутренности, желудок подкатил к горлу, Ксе вырвало и рвало до тех пор, пока внутри не закончилась даже желчь, и судороги не стали сухими. Поглощённый мукой, он корчился, суча ногами; он угодил бы ими в костёр, если бы тот не угас — мгновенно, точно накрытый гигантской ладонью.

С трудом дыша, Ксе поднял голову. Поискал вслепую горсть чистого снега, провёл по лицу.

И услышал.

— Прошу прощения, — мягко, ровно сказал смутно знакомый голос; он шёл откуда-то из поднебесья, отражался эхом со всех сторон, и, казалось, перемешивался с воздухом. — Все вы оказались здесь по ошибке. Пожалуйста, не беспокойтесь.

Ксе подавился желчью, и сквозь мучительный спазматический кашель услышал последние слова Координатора:

— Вас скоро не станет.

Сильные руки куда-то тащили Ксе, пихали его и тормошили; головная боль, потерявшаяся во мгле обморока, вернулась, и жрец застонал.

— Ксе! — взвыл над ухом Жень, чуть не плача, — ну Ксе! Ну что ты… что с тобой… ну пожалуйста, проснись…

Жреца разобрал смех, но его снова перебило кашлем; вялым движением Ксе вывернулся из рук Женя, сел на снег. Вокруг было, о радость, чисто, и Ксе смог умыться.

— Что? — хрипло выдохнул он, поднимая глаза на перепуганного божонка.

— Тут… тут они! — прошептал Жень, сунувшись к самому лицу Ксе, так что тому пришлось легонько толкнуть пацанёнка в грудь.

— Кто? Те, кто был… тогда?

— Хуже! — в ухо ему сказал Жень, тревожно сопя. — Вообще — они! Все! Понимаешь… понимаешь…

Его одолевал страх, близкий к панике, и как ни был Ксе сейчас измучен, равнодушен ко всему, кроме головной боли, но даже он заражался от мальчишки этим страхом.

— Что?

— Я правду говорил! — громко, обиженно сказал Жень. Ксе поморщился, и божонок предупредительно понизил голос: — Я действительно сейчас могу Великого Пса отогнать, — жарко зашептал он. — Но тут… тут что-то такое… я даже не знаю, как такое называется! Такого не бывает, Ксе, понимаешь, вообще в принципе не может быть! Они… вообще — все!

— Ох, — сказал жрец. Жень был чрезвычайно современный бог. Ксе и в лучшие-то времена иной раз с трудом понимал сказанное подростком на его оригинальном диалекте, а сейчас, больной и разбитый, просто не имел сил вдумываться в слова.

— Ксе, — почти всхлипнул Жень, — что же делать? Ксе! Они же убьют!..

Тот снова вздохнул, приложив к векам онемевшие от холода пальцы.

— А то сам не догадываешься, — сказал ворчливо.

Жень засопел.

— Даниль нас пошлёт, — мрачно предрёк он.

Ксе покачал головой и скривился от приступа боли.

— Перетерпим как-нибудь, — сказал он. — Пусть сначала пошлёт, а потом поможет. Жень, я не вижу ничего и мобильник, кажется, потерял, позвони ему…

Тот, хлюпая носом, послушно зашарил по карманам. Ксе поднял лицо, щурясь. Восток уже просветлел, и жрец недоумённо спросил себя, сколько же прошло времени, пока он наблюдал схватку в тонком мире — семь часов, восемь? Казалось, не более получаса. Впрочем, это вышло даже удачно. Даниль наверняка ещё спит, но разбудить человека рано утром всё-таки не то, что разбудить его посреди ночи. Только бы аспирант не отключил мобильник и нигде его не забыл, как в тот раз…

— Даниль? — тихо сказал Жень; голос божонка сорвался. — Даниль, ты… слушай, тут… тут опять эти. Даниль, пожалуйста…

Динамик телефона был настроен на максимальную громкость, и Ксе услышал ответ Сергиевского — чёткий и совершенно не сонный. От сердца отлегло.