Рифтеры (Сборник)

«Может, нам повезет. Может, все окажется не настолько плохо. Кто знает, гель мог и сам выбрать сегодняшнюю ночь…

Пожалуйста…»

Патриция Роуэн уже видела землетрясения прежде. Сдвиг породы в Перу случился, когда она была в Лиме по делам проекта «Подъем»; моментная магнитуда того толчка достигла девяти. Каждое окно в городе взорвалось.

Тогда ей не удалось увидеть последствия разрушений. Она попала в ловушку, сидя в отеле, когда сорок шесть этажей стекла рухнули на улицу внизу. Здание оказалось хорошим, ему недаром выставили пять звезд: окна вестибюля выдержали. Роуэн вспомнила, как смотрела из лобби на темно‑зеленый ледник осколков высотой в несколько метров, забитый кровью, обломками и кусками искалеченных трупов, зажатыми между раздробленными частями. Одна коричневая рука торчала как раз перед окном вестибюля, корчась в трех метрах над землей. У нее не хватало трех пальцев и тела. Первые лежали в метре от ладони, больше похожие на сосиски, парящие над землей, но Патриция так и не смогла понять, чьим останкам, если такие вообще были, когда‑то принадлежала эта конечность.

Она вспомнила свое удивление, почему рука оказалась на такой высоте от земли. Вспомнила, как ее вырвало в корзину.

Здесь такого, естественно, произойти не могло. Это было Тихоокеанское побережье Северной Америки: существовали стандарты. Каждое здание на материке в сейсмоопасной зоне имело окна, которые в соответствии с проектом при землетрясении взрывались внутрь. Не идеальное решение, особенно для тех, кому не посчастливилось бы в этот момент оказаться в комнате, но самый лучший из доступных компромиссов. В помещении стекло не достигало такой скорости, какую могло развить, падая с небоскреба.

Малое благо.

Если бы существовал какой‑то другой способ стерилизовать необходимый район. Если бы Бетагемот по своей природе не жил в неустойчивых зонах. Если бы корпы Н’АмПасифик не имели права использовать ядерное оружие.

Если бы только голосование не было единогласным.

«Приоритеты. Миллиарды людей. Жизнь такая, какой мы ее знаем».

И все равно решение далось очень тяжело. Тактически оно выглядело очевидным и правильным, но приказ удержать команду «Биб» в карантине на станции и, в конце концов, пожертвовать ими оказался очень трудным. И теперь, когда они каким‑то образом сбежали, было…

«Нелегко? Нелегко обрушить землетрясение в 9,5 баллов на головы десяти миллионов людей? Всего лишь нелегко?»

Для этого не находилось слов.

Но каким‑то образом она это сделала. Единственная этическая альтернатива. Это все равно оставалось малым убийством по сравнению с тем, что надо было предпринять в случае…

«Нет. Я сделала это для того, чтобы никаких другие случаев не было».

Может, именно поэтому она собралась с силами и отдала приказ. А может, каким‑то образом реальность просочилась из мозга до самых кишок и вдохновила на необходимые шаги. Что‑то там определенно ее ударило.

«Интересно, что бы сказал Скэнлон?»

Спрашивать его было уже слишком поздно.

Разумеется, она ему так ничего и не сообщила. Даже такого желания не возникло. Сказать ему, что им все известно, что его секрет вышел наружу, что он опять потерял всякое значение, – это казалось хуже, чем убить его. Она не хотела причинять вред этому несчастному человеку.

Часы снова прозвенели:

– Коррекция.

«Господи, господи».

Процесс начался там, внизу, за пределами света, под тремя черными километрами воды. Безумных гелей‑камикадзе прервали посреди их бесконечных воображаемых игр: «Забудьте о ерунде. Пора взрываться».

И, возможно, потрясенные, они сказали: «Не сей час, это неправильное время, слишком большой ущерб». Но это уже не имело значения. Другой компьютер – в этот раз тупой, неорганический, программируемый и полностью надежный – послал необходимую последовательность цифр, и гелей лишили командования, не обращая внимания на то, что они думают.

А может, зельцы просто отдали честь и встали в сторону. Может, им было наплевать. Кто знает, о чем там думают эти монстры?

– Детонация, – объявили часы.

Город померк.

Бездна рванула вперед, черная и голодная. Один изолированный участок дерзко засиял в неожиданной пустоте: наверное, госпиталь, включил резервные генераторы. Несколько частных автомобилей, антикварные реликвии на самообеспечении, порхали, как мотыльки, на неожиданно ослепших улицах. Сеть Быстротранса тоже еще светилась, только слабее, чем обычно.

Роуэн взглянула на часы: с момента решения прошел всего час. Только час с тех пор, как их заставили. Почему‑то казалось, что минуло больше времени.

– Тактическая информация от Сейсмической станции тридцать один, – сказала она. – Дешифровать.

Глаза наполнились данными. Карта со вспомогательными цветами развернулась в воздухе перед ней, изрезанное шрамами дно океана, вскрытое и растянутое по вертикали. Один из рубцов трясло.

За виртуальным дисплеем, по ту сторону окна, один район города слабо замерцал. Подальше к северу засветился еще один сектор. Подчиненные Роуэн лихорадочно переправляли энергию с плит Горды и Мендосино, с экваториальных солнечных ферм, с тысяч маленьких дамб, разбросанных по Кордильерам. Но на это понадобится время. Больше, чем у них сейчас есть.

«Возможно, мы должны были их предупредить».

Даже объявление за час до взрыва могло многое изменить. Недостаточно времени для эвакуации, но, по крайней мере, можно хотя бы успеть снять фарфор с полок. Достаточно, чтобы выстроить линию резервов, неважно, понадобятся те или нет. И куча времени для паники на всем побережье, если бы хоть слово выскочило наружу. Вот почему даже ее собственная семья понятия не имела о причине внезапного путешествия на восток.

Дно океана пошло рябью на глазах Роуэн, словно сделанное из резины. Плавающая прямо над ним прозрачная плоскость, представляющая водную поверхность, разбрасывала вокруг круги. Две ударные волны перегоняли друг друга на экране, за ними следовали подземные толчки. Они двигались к Каскадной субдукционной зоне, вонзились в нее, разослав малые толчки, которые дрожью под прямыми углами прошли по сдвигам породы. Какое‑то время та словно сомневалась, и Роуэн даже позволила себе надежду, что землетрясение остановилось.

Но потом вся территория начинает скользить, медленно, тяжеловесно, поначалу почти неразличимо. Внизу, на границе Мохоровича [46], пальцы, пятьсот лет цеплявшиеся за обрыв, начинают с болью разжиматься. Обрушиваются пять веков сдерживаемого давления.

Следующая остановка. Остров Ванкувер.

Что‑то невероятное происходит в проливе Хуан де Фука. Сборщики бурых водорослей и супертанкеры почувствовали невозможные изменения в глубине водяной колонны под собой. Если на борту есть люди, то у них осталось несколько мгновений поразмышлять, насколько бесполезным бывает девяностосекундное предупреждение об опасности.

У Полосы оказалось больше времени.

Тактический дисплей, естественно, не разменивается на детали. Он изображает коричневую рябь, захлестывающую прибрежный почвенный горизонт и продвигающуюся вглубь континента. Он не передает, как океан поднимается холмами от берега. Не демонстрирует, как уровень моря встает на дыбы. Не показывает, как тридцатиметровая стена воды размазывает пять миллионов беженцев в желе.

Но Роуэн все равно видит это.

Она три раза моргает, глаза щиплет. Послушный дисплей исчезает. В отдалении красные проколы скорых и полицейских мигалок сверкают тут и там на решетке, погрузившейся в кому. Она не знает, виноваты ли в этом зазвучавшие сирены оповещения или они просто на дежурстве. Расстояние и звукоизоляция блокируют любой сигнал.

Пол начинает нежно подниматься.

Поначалу это кажется почти колыбельной, туда‑сюда, но постепенно, раскачиваясь, колебания обретают все большую амплитуду, которая чуть не сбивает Патрицию с ног. Здание жалуется со всех сторон, бетон рычит, трется о балки, и это больше чувствуется, чем слышится. Роуэн раскидывает руки, балансирует, обнимает пространство. Не может заставить себя закричать.