Источник забвения

Потом он стал вспоминать.

Это было семь лет назад: он вдруг получил повестку в суд.

Огромное здание, многочисленные коридоры, залы, кабинеты, вестибюли, таблички «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Визин впервые оказался в таком учреждении; он с трудом нашел нужный ему кабинет, предъявил повестку, в которой значилось, что он вызывается в качестве свидетеля по делу… А дело заключалось в том, что двое студентов украли из лаборатории спирт и распили его в каком-то притоне: сомнительное сборище, пьяная драка, кого-то изувечили… На следствии студенты заявили, что занимаются в его, Визина, лаборатории, в его группе; им нужен был его, профессора, доктора наук, известной личности, авторитет, заступничество, чтобы как-то выкрутиться или, по крайней мере, отделаться полегче. Никакой «визинской группы» не существовало, а просто-напросто доброхотный преподаватель химии Герман Петрович Визин отличил их, предложил прирабатывать в лаборатории по вечерам, а не охотиться за случайными заработками, столь важными для студента; к тому же, работа в лаборатории избавляла их от необходимости делать и сдавать лабораторные работы по предмету, предусмотренные учебным планом. Да, он их отличил, они казались ему толковыми ребятами, он был старше их на какой-нибудь десяток лет. Особенно он выделил одного видного, красивого и способного парня, с которым в неофициальной обстановке был даже на «ты», которому прочил блестящее ученое будущее, каковое в свое время прочили и ему самому. Звали этого студента Александром Звягольским.

Накануне инцидента, днем после занятий, они действительно работали в лаборатории. В одном из шкафов хранился спирт, шкаф надежно запирался, но что значат какие-то там замки для современных молодых искателей истины, которая In vino?..

Его очень раздражил, возмутил вызов в суд, — какие-то, понимаете, пустяки, какой-то вздор, а его дергают, — он даже накинулся на Алевтину Викторовну: спирт был на ее ответственности. Однако как только он оказался в здании суда, раздражение сменилось тягостным, томительным чувством — все здесь было незнакомо, загадочно, даже фантастично и до такой степени чуждо ему, что он сразу же потерял всякую уверенность и впервые подумал, что происшедшее достаточно серьезно. В какие-то минуты он и себя ощущал чуть ли не преступником. Потом он пережил приступ остолбенения, когда узнал, что его любимый Звягольский, этот красивый и талантливый юноша, эта бессомненная звезда в будущем, был уже судим: сразу после школы он год находился в колонии за хулиганство…

В коридоре толпились, расхаживали, уединенно стояли, притулясь к стене или подоконнику, какие-то странные люди со странными лицами, в странных одеждах. Кто они, откуда? Почему он, любивший прогуляться пешком, не встречал их на улицах, в магазинах, в кафе, почему не видел в студенческих и иных аудиториях? Или они собираются именно в этом здании? А может быть, дело в том, что — октябрь, люди только что сменили летние одежды на осенние, на улице слякотно, идет дождь, и потому так мрачно все, так приглушенно, так призрачно… И какое может быть веселье или хотя бы обычное уличное выражение лиц, когда в зале за стеной идет суд?..

Вон та разноцветная компания молодых людей, коротко и отрывисто переговаривающихся, по всему — договаривающихся, помятые физиономии, глаза бегают по сторонам, кто-то покуривает в рукав…

Одинокая женщина с тяжелым отсутствующим лицом, безжизненные отвислые губы, коричневые подглазицы, темный платок, темный поношенный плащ — как на похоронах…

Вызывающая пара, он и она, — яркая, ухоженная, нагловатые усмешки, претенциозность, уверенность; у нее — избыток бижутерии, у него бицепсов…

Ковыляющий туда-сюда мужичок с тростью, тщедушный, потрепанный, безуспешно пытающийся отыскать собеседника…

Приземистая, полная старушка в джинсах и плюшевом допотопном полупальто…

Какое-то соплячье…

Еще одна женщина неопределенного возраста, в темных очках, простоволосая, небрежно причесанная; к ней то и дело кто-нибудь подходит, что-то спрашивает, отходит… Их немало здесь, людей неопределенного возраста…

Парень с пластырем над бровью; рядом — две остролицые, тонкогубые, похоже — мать и сестра…

Тихий человек в углу, в надвинутой на глаза шляпе, кожаная куртка расстегнута, на лацкане пиджака видны орденские планки; читает газету…

Лица, лица…

И что-то у всех одинаковое, отмеченное одной печатью — подневольности какой-то, что ли, скрытой или явной, настороженности, надежды… «Надежда, — подумал Визин. — Кто-то, кажется, изрек так: моя надежда в том, что я надеюсь, ничего не сбудется из того, на что я надеюсь… А как выгляжу я?..»

К нему нерешительно приблизилась одинокая женщина в черном, дряблые губы ее задрожали, задвигались; она понимает, что это, конечно, бестактно, но она знает, что он — их преподаватель, Алеша так всегда отзывался, он, конечно, виноват, так нелепо, неожиданно все, и она виновата просмотрела, он всегда был таким домоседом, серьезным, уравновешенным, у него столько книг по химии, и может быть, эту историю со спиртом не нужно особенно выпячивать, они ведь могли и без того спирта выпить где-то, знаете, как это теперь у современной молодежи, и потом — этот подвал, как они туда попали, они ведь принесли с собой не только спирт… Визин постарался выдавить из себя что-то вроде того, что сделает все возможное, что надо успокоиться… Она, извинившись униженно, отошла… Алеша — это был второй, друг Звягольского…

Лица в коридоре. Лица затем в зале суда — все те же: странные, чуждые. И преимущественно — женщины, И все судейские — тоже женщины.

Визин с трудом узнал своих подопечных. Они вначале избегали встречаться с ним глазами, а потом, словно им что-то впрыснули, стали пялиться откровенно, требовательно, настойчиво, почти развязно. Особенно Звягольский. «Мы, химики, коллега, должны…» — вертелось в голове у Визина, когда он отвечал на вопросы судьи, прокурора, адвоката… Потом ему предложили сесть, и он выбрал место подальше от других и стал слушать, что и как говорят эти подходящие один за другим к судейскому столу странные личности…

Мать Алеши, размазывая по дряблым щекам слезы, почти не могла говорить. «Вы живете в пригороде и держите домашний скот?» — жестко спрашивала-констатировала судья. «Да». — «Корову тоже держите?» Кивок-поклон. «Удои хорошие?» — «Хо… хоро…» Поклон. «Это потому, что бы любите корову, хорошо ее кормите, ухаживаете за ней, не так ли?..» Слезы, слезы… Господи, при чем тут корова, вон и в зале уже смешки… «Корову вы любите, а почему сына не любите? Где он по ночам пропадал? Сколько лекций пропустил?.. А если бы корова на ночь из дому пропала?..»

А потом он узнал о первой судимости Звягольского…

И все время в речах — и судейских, и свидетелей, и особенно адвокатши мелькали эти слова: «Улица Лебедева, 7, квартира 18, полуподвального типа, частичные удобства…» Там все и произошло. Визин попытался себе представить такую квартиру. Представил. Сколько раз он проходил мимо окон, которые лишь наполовину высовывались из-под тротуара. Эти, что ли, полуподвальные?.. Кажется, были шторы, висели кашпо; по вечерам, когда оттуда лился под ноги свет, волей-неволей манило заглянуть — благо не все занавешивались; виделось внутреннее убранство; столы, шкафы, ковры, стеллажи с книгами; как-то даже подумалось, что там, должно быть, уютнее, чем на холодном пятом этаже… Но адвокатша упирает и упирает на «полуподвал», «вход со двора», «невнимательность домоуправления…»

Он не стал дожидаться объявления приговора; было ясно, что этой парочке не отделаться легким испугом… Он шел, подняв воротник, отворачиваясь от хлесткого дождя. «Мы химики, коллега, — думал он, — должны бы поинтересоваться, в каком соотношении находятся наша наука и квартира номер 18 полуподвального типа… Возможно, существуют и подвального типа. Кто из нас, коллеги, знает их терминологию? Как бы там ни было, а научный прогресс не достиг подвалов, он им там пока ни к чему, разве что в виде спиритуса…»

Студентов исключили из института; им дали по два года «исправительных работ с отбыванием наказания в воспитательно-трудовой колонии усиленного режима…»