Панорама времен

— Доктор Бернстайн?

— А? — Гордон задремал перед экраном осциллографа. Он быстро бросил взгляд на резонансные линии, но их ничто не искажало. Хорошо, значит, ничего не упущено. Только после этого он взглянул на стоявшего перед ним худощавого человека.

— Я из Ассошиэйтед Пресс. Готовлю большую статью по результатам, полученным Рамсеем и Хассингером. Знаете, их доклад вызвал серьезную озабоченность общественности. Я подумал, что вы могли бы посмотреть на тот вклад, который внесли сотрудники другого факультета, и…

— Почему вы обратились ко мне?

— Я не мог не заметить, что во время доклада и ответов на вопросы профессор Рамсей все время поглядывал на вас. Вот я и подумал, не могли ли вы оказаться “другим источником”, о котором говорил Рамсей?

— Когда он это сказал?

— Вчера, когда я брал у него интервью.

— Ерунда.

— В чем дело, профессор? Мне кажется, вы чем-то озабочены.

— Нет, ничего. Мне нечего вам сказать.

— Вы в этом уверены, профессор?

— Я уже сказал, что мне не о чем с вами говорить. Пожалуйста, уходите.

Корреспондент открыл было рот, но Гордон показал большим пальцем на дверь:

— Уходите, я сказал, уходите!

Гордон работал каждый день, постепенно собирая предложения из обрывков. Сигналы приходили без всякой последовательности. Техническая информация повторялась многократно, возможно, для того чтобы ее обязательно правильно поняли, несмотря на ошибки передачи и приема. “Но почему? — думал он. — Эта информация подтверждает мои предположения. Но ведь должно быть разъяснение к этому тексту”. Должно быть какое-то рациональное объяснение всему этому. Однажды вечером ему приснилось, что дядя Герб наблюдает за тем, как он, Гордон, играет в шахматы на Вашингтон-сквер. Он смотрел, как Гордон передвигал по клеткам фигуры, хмурился и повторял с упреком:

— Избави Боже от рационального объяснения.

В понедельник, 5 ноября. Гордон приехал на работу поздно, задержавшись из-за бессмысленного спора с Пенни по поводу каких-то незначительных домашних дел. По дороге он включил радио. Среди главных новостей сообщалось, что Мария Гепперт-Майер из Университета Ла-Ойи получила Нобелевскую премию по физике. Гордона так ошарашила эта новость, что он только-только успел прийти в себя, чтобы повернуть на аллею, ведущую к университету. Сзади раздался громкий гудок “линкольна”, а его водитель — тот самый человек в шляпе, который ездил днем с включенными фарами, — наградил его сердитым взглядом. Майер получила премию за создание модели оболочки ядра. Вместе с ней разделили награду Юджин Вигнер из Принстона, а также Йоханнес Йенсен из Германии, который параллельно разработал эту модель.

В этот день после обеда в университете состоялась пресс-конференция. Мария Майер вела себя очень скромно и застенчиво отвечала на обрушившийся на нее град вопросов. Гордон тоже пришел на пресс-конференцию. Вопросы в основном задавали глупые, но этого следовало ожидать. Добрая женщина, которая остановила его однажды, чтобы поинтересоваться результатами работы, в то время как факультет его игнорировал, теперь стала обладательницей Нобелевской премии. У Гордона это никак не укладывалось в голове. Неожиданно у него возникло ощущение, что все начинает сходиться в этом месте и в это время. Исследование, выполненное здесь, имеет важное значение. Еще Кэрроуэн с их загадкой квазаров; порядок расположения частиц Гелл-Манна; видение Дайсона, Маркузе и Мария Майер; а также новость о том, что сюда направляется Джонас Салк, чтобы построить новый институт. Ла-Ойя стала связующим узлом.

И очень хорошо, что он оказался здесь.

Глава 30

Сила сигнала вдруг резко возросла. В послании содержались целые параграфы по теории Вилера-Фейнмана. Гордон позвонил Клаудии Зиннес, чтобы узнать, получила ли группа в Колумбийском университете те же самые результаты.

— Нет, по крайней мере в течение последних пяти дней, — сообщила она. — Во-первых, сломалось оборудование, во-вторых, заболел гриппом тот аспирант, который этим занимался. Я думаю, он переутомился.

— Вы хотите сказать, что ничего не получили?

— В эти дни — ничего.

— А вы сами не могли бы этим заняться?

— Я займусь завтра. У меня очень много других дел.

— Да, конечно. Я бы хотел только получить подтверждение, и все.

— Но у вас уже сейчас есть такое подтверждение, Гордон. Я имею в виду сам эффект.

— Важен не только сам эффект. Клаудиа, еще раз просмотрите полученные ранее сигналы. Подумайте о том, что они могут означать.

— Гордон, я не уверена, что мы знаем достаточно, чтобы…

— Хорошо, я согласен. Большинство полученных мною данных — фрагменты, обрывки предложений. Но в них чувствуется какая-то логика.

— Сначала данные, Гордон. Потом мы, может быть, создадим какую-то теорию, — сказала она безапелляционным тоном преподавателя, который он помнил еще со времен аспирантуры.

— Правильно. — Он по собственному опыту знал, что там, где дело касалось экспериментальной физики, с ней лучше не спорить. Она имела достаточно жесткие взгляды в науке.

— Я обещаю начать завтра.

— Хорошо, но сигнал к утру может исчезнуть.

— Не будьте настырным, Гордон. Завтра мы снова приступим.

Оно пришло три часа спустя, после полудня, шестого ноября: имена, даты, распространение цветения. В обрывистых фразах чувствовалось напряжение. Какие-то предложения оказались неразборчивыми, буквы кое-где пропущены. Однако один большой абзац рассказывал о том, как эксперимент начался и кто им занимался. Эти предложения были длиннее, стиль имели почти повествовательный, как будто кто-то сообщал все, что пришло ему в голову.

ТАК КАК МАРКХЕМ УМЕР А ЧЕРТОВ ТУПИЦА РЕНФРЮ ПРОДОЛЖАЕТ СВОЮ ТЯГОМОТИНУ У НАШЕГО МАЛЕНЬКОГО ПЛАНА НЕТ БУДУЩЕГО И ПРОШЛОГО Я ПОЛАГАЮ СЛОВА НЕ ПОМОГУТ НО ВЕЩЕСТВЕННЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА МОГЛИ БЫ СРАБОТАТЬ ЕСЛИ…

Далее последовали неразборчивые шумы. Длинный абзац исчез и больше не возвращался. Затем снова возникла жесткая биологическая информация. В ней пропадали слова. Шумы поднимались, как разбушевавшиеся морские волны. В стаккато последних предложении прослеживалось отчаяние.

Когда Гордон вошел в кухню, Пенни увидела, что выражение его лица изменилось. Она вопросительно подняла брови.

— Сегодня я получил. — Он и сам поразился той легкости и простоте, с какими произнес эти слова.

— Получил что?

— Ответ, Господи!

— Ой ой!

Гордон протянул ей ксерокопию лабораторной тетради.

— Значит, действительно все оказалось так, как ты думал?

— Очевидно. — В его голосе звучала спокойная уверенность. Он не чувствовал острой необходимости рассказывать что-либо о результатах. В душе не возникало никакого волнения, которое, как он предполагал, обязательно в таких случаях. Он получил факты, и они говорили сами за себя.

— Мой Бог, Гордон!

— Да, тут уж действительно помянешь Господа. В комнате воцарилось молчание. Она отложила листок в сторону и принялась потрошить цыпленка.

— Теперь им придется повысить тебя в должности.

— Я уверен, что так и будет. — В его голосе прозвучало удовлетворение.

— И может быть, — она бросила на него взгляд исподлобья, — ты снова станешь таким, что с тобой можно будет жить.

Фраза началась за здравие, а вот закончилась… Гордона передернуло.

— Ты, конечно, не могла сказать как-нибудь по-другому.

— Всему есть предел. Гордон.

— Угу.

— Я еще пока не являюсь твоей маленькой законной женушкой.

— Да, ты мне это очень ясно показала недавно.

Она фыркнула и так сжала губы, что они побледнели. Потом вытерла руки бумажным полотенцем и включила радио. Передавали музыку Чубби Чеккера. Гордон подошел и выключил приемник. Пенни посмотрела на него, но ничего не сказала. Гордон аккуратно сложил ксерокопию и положил в карман.

— Я, пожалуй, пойду почитаю, — сказал он.