Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

– Не положено, – сказал полицейский от двери.

– Еще чего не хватало! – возмутился Тизенгаузен. – Ни в одном цивилизованном обществе подозреваемых не морят голодом!

– А кто их морит? – удивился полицейский.

Лидочка вынула один пирожок и протянула Андрею.

– Съешь по дороге.

– Я пошел, – сказал Андрей.

– Нет, так не годится, – расстроился Лев Иванович. – Попрощайтесь, дети!

Андрей поцеловал Лидочку в щеку.

– Черт возьми! – выругался Лев Иванович, готовый пустить слезу.

Андрей отпустил руку Лидочки. Она перекрестила его.

– Будь осторожен, – сказала она.

Лев Иванович отвернулся. Поручик Тизенгаузен вытащил серебряную расческу и начал поправлять пробор.

Андрей пожал руки обоим военным.

– Господин Берестов, – сказал комендант, – если следователь Вревский будет спрашивать, где вы были, отвечайте, что я снимал с вас допрос по поводу дезертиров.

– Разумеется. Я помню.

– Дай я тебя поцелую на прощание, сынок.

Комендант поднялся на цыпочки и чмокнул Андрея в губы.

Поручик Тизенгаузен щелкнул каблуками, прозвенел шпорами и подал худую холодную руку.

Полицейский посторонился, пропуская Андрея в дверь. Ладонь он держал на эфесе шашки.

Андрей обернулся. В прямоугольнике двери вслед ему сочувственно смотрели три человека. Как будто в пантомиме, где в финале актеры замирают.

Андрей спустился по лестнице и, выйдя наружу, задержался. Сунул руку в карман.

Полицейский неожиданно толкнул его в спину и грубо, беря реванш за долгое ожидание в коридоре, сказал:

– Руку вынь!

– Что же это такое! – возмутился Андрей, останавливаясь. – Я не могу вынуть носовой платок?

– Не знаю, что у тебя там. Иди.

Полицейский возвращал себе авторитет, потерянный в комендатуре. Не вынимая руки из кармана, Андрей пошел к проходу, что вел мимо комендатуры к полицейскому управлению. Он поднял голову и увидел, что Лидочка стоит у окна и смотрит вниз. Рядом с ней никого не было.

Андрей нащупал на портсигаре шарик. «Боже мой – какая она предусмотрительная, – подумал Андрей. – Я бы никогда не догадался настроить машинку».

– Сказал тебе – руку вынь! – рявкнул полицейский.

– Какую руку? – Андрей обернулся к нему и, глядя в его маленькие, настороженные глаза, нажал на шарик. Шарик поддался пальцу, и тут же окружающая действительность исчезла.

И Андрей начал проваливаться в знакомую уже, бесконечную пропасть.

На этот раз падение было куда более долгим и страшным – нечто могучее вертело Андрея, как щепку в потоке, причем вращение было не мерным и последовательным, а меняло направление так, что внутри все холодело и сворачивалось, как на высоких качелях… к горлу подкатывала дурь. А потом все пропало…

Андрей очнулся от удара – ибо, не удержавшись на ногах, он упал на каменную дорожку, что тянулась за комендатурой.

Было утро. Солнце поднялось невысоко, и в проходе за комендатурой была морозная тень, тогда как второй этаж здания был ослепительно освещен солнцем.

Если все правильно, то сейчас конец 1916 года, сказал себе Андрей и обернулся – нет ли там полицейского…

Лев Иванович, преисполненный сочувствия к дочери доброго знакомого, бубнил за спиной о том, что суд может посмотреть на это дело иначе, а хороший адвокат камня на камне не оставит…

Лидочка стояла вполоборота к нему, чтобы видеть, что происходит за окном. Когда в проходе показались Андрей и его конвоир, Лидочка подалась вперед, но, к счастью, Лев Иванович, который преодолевал сложное придаточное предложение, не заметил этого движения. «Ну, – шептала беззвучно Лидочка, – вот сейчас! Еще шаг, и будет поздно». Андрей взглянул наверх, но окно было закрыто и вряд ли он увидел Лиду. Рука его была в кармане. Рот полицейского открылся – он кричал что-то. Андрей обернулся к нему… что случилось? Неужели не действует машинка?

И в то же мгновение Андрей исчез.

Как будто лопнул большой мыльный пузырь. Лидочке даже почудился хлопок воздуха, который устремился в оказавшееся пустым пространство.

Хоть Лидочка ждала этого мгновения, даже торопила его, страшилась, что оно не наступит, исчезновение Андрея было столь окончательным и сказочным, что Лидочка в ужасе отпрянула от окна.

– Что случилось? – перебил сам себя Лев Иванович. – Ты слушаешь меня? Может, тебе лучше уйти? Пойди, отдохни, скажи маме, чтобы дала тебе валерьянки, скажешь?

Лев Иванович повел Лидочку к двери и потому не слышал приглушенных стеклом криков полицейского. Что касается Тизенгаузена, то он тем более ничего не слышал, потому что любовался Лидочкой и тешил себя абстрактными надеждами на то, что Андрея, хоть он и добрый малый, повесят и тогда можно прийти к Лидочке с искренними утешениями.

Тизенгаузен проводил Лидочку до выхода, посоветовал ей держаться молодцом, так как все образуется, и склонил, целуя ручку, слишком прямой пробор.

– Простите, – сказал он.

– Да? – Во взгляде Лидочки и напряженности ее фигуры читалось столь откровенное нетерпение, что Тизенгаузен только сказал:

– Желаю вам всего наилучшего.

Хотя собирался спросить, не играет ли Лидочка в лаун-теннис, которым он так увлекался.

Лидочка поспешила прочь по улице, хоть оснований теперь для спешки не было, Андрей, дай Бог, уже ждет ее в шестнадцатом году. Ноги сами бежали, и лиловый, обшитый по краю кружевом зонтик все время норовило вырвать встречным ветром.

Мать встретила Лидочку сразу десятью вопросами, и та ответила лишь:

– Все хорошо, мамочка, я тебе потом расскажу.

Она прошла к себе, закрыла дверь и осмотрелась…

Вроде все готово. Можно прощаться.

Сначала надо попрощаться с вещами, со стенами комнаты, с видом из окна, с беседкой в саду, с этим, особого цвета, небом 1914 года… Бог знает, какого цвета оно будет через два года.

– Как хорошо, – сказала себе Лидочка, – что Андрюша уплыл.

Она села за свой письменный стол и вытащила из сумки письма.

Мама постучала в дверь:

– Ты есть будешь? Ты ведь голодная убежала.

– А папа обедать придет? – спросила Лидочка, не открывая двери.

– Придет, обязательно придет. – Мать сразу осмелела и приоткрыла дверь. – А как Андрюша? Как он выглядит? Он очень осунулся?

– Ма-ма! – строго сказала Лидочка. – Я же просила.

Евдокия Матвеевна расстроилась и закрыла дверь с легким стуком, чтобы показать, насколько она недовольна бездушием дочери.

Первое письмо – для глаз следователя Вревского, хотя адресовано оно маме:

Об этом письме Андрей не знал – она расскажет о нем позже, при встрече. Если бы Лидочка постаралась ему объяснить свой план за те минуты, что были в ее распоряжении, Андрей стал бы возражать. Но Лидочка была убеждена, что это первое, лживое, хитрое письмо требуется написать обязательно. В ином случае их будут искать, ждать возвращения Андрея и уголовное дело не закроют. Так объяснил старый адвокат Розенфельд. В случае же, если следствие убедится, что его жертва мертва, об Андрее забудут.