Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.7

– Ну вот, еще пять минут потеряли, – сказала Лидочка, отстраняясь наконец от Андрея.

– Не важно.

– Сейчас все важно, – сказала Лидочка.

– Как ты это устроила?

– Лев Иванович – старый приятель папы, – сказала она. – Он военный комендант Ялты. Ты догадался?

– Нет, я понял, что он какой-то начальник, но какой – нет, не догадался.

– Я заставила папу вчера вечером пойти к нему. Они в преферанс всегда играют. Сначала я думала, что он может вмешаться, но, конечно же, Лев Иванович не может вмешаться. Знаешь, что мне помогло, – оказалось, в армии и среди местной знати Вревского не выносят. И его штучки… А поручик Тизенгаузен – он имеет на Льва Ивановича большое влияние – при слове «полиция» просто подпрыгивает до потолка. Папа мне сказал, что Вревский начал расследовать какие-то дела, связанные с военной кассой, и нашел нарушения – с тех пор они страшные враги. Но это все не важно… Главное, что Лев Иванович согласился устроить мне с тобой свидание. Но, конечно же, не в угодьях Вревского, а у себя. Он своей властью приказал доставить тебя к нему как свидетеля по делу дезертирства двух солдат – ну ты знаешь уже, наверное… тех, кто убежал от Коли Беккера.

– Знаю.

– Тебе сказал Вревский?

– Да, он допрашивал меня ночью. Одного нашли…

– Лев Иванович мне рассказал. Его люди ездили в горы и проводили опознание. И привезли шкатулку. А потом вчера ночью прибежал Коля Беккер. Он в панике – он сообразил, что мог повредить тебе, потому что проговорился, что видел тебя в обществе этого Тихона в Симферополе. Он говорит правду?

– Конечно, правду, – сказал Андрей. – Зачем ему неправду говорить?

– Я теперь уже никому не верю, – сказала Лидочка.

Дверь осторожно приоткрылась, и в нее заглянул полицейский.

– Брысь! – крикнула на него Лидочка, и полицейский, крайне удивившись, захлопнул дверь. – Я должна тебя огорчить, – сказала Лидочка.

– Меня уже трудно огорчить.

– Прокурор подписал санкцию на твой арест. Обвинения в твой адрес ему кажутся убедительными. Ввиду твоей особой опасности для окружающих мерой пресечения избрано тюремное заключение. То есть тебя сегодня переведут в тюрьму и больше не выпустят.

– Я тоже так понял, что не выпустят, – сказал Андрей, стараясь удержаться на обломках эйфории. Но обломки уже скрылись под водой.

– Лев Иванович ничего сделать не может. Ночью я говорила с Розенфельдом.

– Это еще что за птица? – спросил Андрей.

– Это лучший адвокат в Крыму. Он сказал, что твоя участь усугубляется военным временем.

– Почему?

– Да потому, что твои сообщники – дезертиры. Розенфельду известно, что из твоего дела решено сделать урок военного времени.

– При чем тут военное время?

– Сейчас они вернутся. Лев Иванович мог дать мне только пятнадцать минут. Десять прошло. А если придет Вревский – не будет и этих минут. Андрюша, у нас нет выхода!

Лидочка расстегнула сумку и достала оттуда тужурку Андрея.

– И все же я надеюсь, что поймают второго дезертира и все уладится, – сказал Андрей. Он надел тужурку.

– Может быть. А может быть, и нет. И еще более вероятно, они все равно сделают тебя руководителем банды. Погоди… не перебивай. В кармане твоей тужурки лежит табакерка.

– Что это даст! – возразил Андрей. – Я уже сбежал на четыре дня, и стало еще хуже. Если бы я вместо того уплыл на лодке в Болгарию, было бы лучше.

– Ты должен уйти вперед больше, понимаешь – не на три дня, а на год, на два.

– И что? Очнуться снова в тюрьме? Или в этом кабинете?

– Ни в коем случае! – испугалась Лидочка. – Ты же подведешь Льва Ивановича. Он столько для нас сделал!

– Ты права. И его, твоего отца… всех подведу. Но если я сделаю это в тюрьме, то очнусь через три года в той же камере!

– Тебя поведут обратно через двор. С тобой будет только полицейский. Ты должен исчезнуть в заднем дворе, между комендатурой и управлением. Смотри. Отсюда видно.

Лидочка показала за окно – оттуда был виден проход, которым Андрей огибал комендатуру. С одной стороны прохода была стена здания, с другой – ряд кустов, за ними – зеленый забор.

– Если будут разбираться, решат, что ты прыгнул через забор, – сказала Лидочка. – Это твой любимый способ убегать от правосудия.

– На несколько дней?

– Нет, на два года, – сказала Лидочка.

– Почему?

– Ты можешь меня раз в жизни послушаться? – спросила Лидочка. – Если бы ты меня всегда слушался, ничего бы не было.

– Я с тобой не так давно знаком.

– Два года! Два года – это срок с долгим запасом. К осени 1916 года мировая война кончится.

– Она кончится раньше. Неужели ты допускаешь, что она протянется еще два года?

– По крайней мере не больше. Это раз. За это время вся история с убийствами станет древним воспоминанием. И мы вернемся в мирное, нормальное, спокойное время. Когда не стреляют, не рвутся снаряды и люди не ненавидят друг друга.

– Мы вернемся? – только сейчас сообразил Андрей. – Ты хочешь сказать, что ты согласна плыть со мной?

– А как же иначе? – Лидочка даже приподняла брови от удивления. – А ты что, хочешь, чтобы я два года старела и встретила тебя старой девой двадцати лет от роду? Да я за эти два года убегу с гусаром.

– И не мечтай, – сказал Андрей. – Я не позволю тебе остаться.

– Вот видишь, как ты заговорил. Слушай. Сейчас придут. С минуты на минуту придут. Времени нет. Табакерка у тебя в правом кармане тужурки. Запомнил? В правом кармане. Она настроена так же, как моя. Тебе надо только нажать на шарик.

– А ты?

– Я буду смотреть в окно. Если все получится хорошо, я вернусь домой, а ночью пойду следом за тобой.

– Ты не сразу вместе со мной?

– Я должна быть уверена, что все прошло правильно. Мало ли что случится, мало ли что… К тому же у меня дома все вещи. И письма.

– Какие письма?

– Андрей, я не перестаю тебе удивляться. Письмо моей маме, что мы ночью уплываем, потому что тебе удалось бежать и оставаться здесь нельзя. Письмо твоей тете, что с тобой все в порядке…

Не переставая говорить, Лидочка начала ворошить бумаги на столе коменданта, вытащила чистый лист, взяла со стола перо, окунула его в чернильницу, изображавшую бочонок в лапах бронзового медведя, и протянула Андрею:

– Пиши, я чуть не забыла. Пиши: «Дорогая тетя, мне приходится уехать, потому что иначе меня обвинят в преступлении, которого я не совершал. Не жди от меня вестей в ближайшее время. Я жив и здоров. Как только очищу себя от подозрений, сообщу тебе. Твой любящий племянник…» и подпись.

Андрей покорно склонился над столом и написал требуемое.

– Место встречи – платан на набережной. В шесть вечера, – сказала Лида. Андрей кивнул. Когда он подписывался, дверь открылась. Вернулся Лев Иванович. Он выглядел виновато.

– Простите, дети, – сказал он, – но вам пора расставаться. Я видел автомобиль, на котором приехал господин Вревский.

– Но это же афронт! – воскликнул поручик Тизенгаузен, также вошедший в кабинет следом за комендантом. – Он конфисковал вчера автомобиль, притом совершенно незаконно, и уже на нем разъезжает. Я бы на вашем месте, Лев Иванович, задал бы в соответствующей инстанции вопрос: по какому праву следователь Вревский разъезжает на реквизированном моторе?

– Ах, оставьте, – отмахнулся комендант. – Лучше не связываться с этими крючкотворами.

– Как так не связываться! – вскипел Тизенгаузен. – У вас, военного коменданта, нет своего автомобиля, а какой-то следователь разъезжает, словно градоначальник, генерал Думбадзе.

– Ну ладно, ладно, – сказал комендант. – Андрею Сергеевичу пора идти.

Лидочка взяла бумагу, которую подписал Андрей.

– Это прошение на высочайшее имя, – сказала она.

– Правильно! – согласился Лев Иванович. – Надо принимать меры.

Полицейский, видно, почувствовав, что пришел его час, широко открыл дверь в кабинет и замер в дверях.

– Андрюшенька, – ахнула Лидочка, – я совсем забыла. Мама прислала пирожков с капустой.