Последний довод павших или лепестки жёлтой хризантемы на воде(СИ)

Японцев уцелело пять тысяч с небольшим. Понимая, что такими силами не удастся перекрыть все улицы и подходы к городу, японское командование приказало создать завалы на основных направлениях и минировать всё, что можно.

Своих зарядов не хватало, поэтому приходилось использовать различные захваченные у американцев снаряды, мины и даже бомбы, усиливая дополнительным зарядом взрывчатки противопехотные мины, что резко повышало трудозатраты, осложняло маскировку. Порой происходили неприятные случаи самоподрыва.

Павел опробовал одну из трофейных винтовок с оптикой, подобрав к ней патроны, но со своей „Арисакой“ расставаться всё же не пожелал. Не смотря на все достоинства американской штурмовой винтовки, он находил её несколько непривычной и даже неудобной. Зато для ближнего боя выбрал себе скорострельный пистолет-пулемёт, чем-то смахивающий на „Узи“, компактный и лёгкий. Минусом было наличие единственного запасного магазина, хоть ему и отвалили с полсотни патронов россыпью. Кстати „Узи“ в этой свалке тоже обнаружился, но „израильтянин“ за руку совсем не зацепился, слишком широким хватом ручки и…, неустойчивостью, что ли….

Капрал из спецотряда, видимо фанат всего такого стреляющего железа, показывая свою подготовку по вражескому оружию, объяснял ему и тактико-технические данные и калибр, даже достоинства и недостатки выбранного им оружия, сетовал на малое количество добытых гранатомётов и ещё всякого замудрённого в названии зенитного и противотанкового оружия. Как понял Павел, весь это огнестрельный металлолом в основном пополняли выпотрошенные полицейские участки. Тут же в подвале подземной парковки, был устроен импровизированный тир.

„Спецотряд! Вот откуда такая осведомлённость про современное оружие. Хотя это один чёрт ничего не объясняет, — про себя подметил Павел, — ладно, не буду заморачиваться. Пока понаблюдаю“.

Потом снова появился унтер и, собрав всех свободных бойцов, приказал им отправляться на помощь минёрам.

Солдаты были с ног дог головы увешаны как своим так и трофейным оружием, поэтому от большинства амуниции на время пришлось избавиться, оставив её под присмотром часового — приходилось перетаскивать порой громоздкие и тяжёлые взрывные устройства.

Армия США хоть и отступила, но успокаиваться не собиралась. В небе, теряясь в облаках, слышался гул вертолётов или самолётов, каким-то образом они выискивали себе цели — бухали взрывы или неожиданно выбивали дробь крупнокалиберные пули. Доставалось как японцам, так и мирному населению.

Павел видел, как автомобиль, набитый под завязку гражданскими людьми, бешено виляя, мчался по дороге, по нему открыли стрельбу из винтовок, но вдруг машину накрыло сверху. Огненный клубок, протянув ещё несколько метров, остановился. Никто даже не вывалился из салона. А сверху продолжали молотить из чего-то крупнокалиберного, корёжа асфальт, разбрасывая в разные стороны осколки. Укрыться в домах пришлось и японцам, оставив несколько трупов на дороге.

Иногда было слышно, как характерно работающий вертолёт, опускается совсем низко, и если его удавалось разглядеть в облачности и дыму, к нему устремлялись трассеры. Почти сразу в ответ, огневую точку накрывало взрывом, поэтому на эти провокации зенитные расчёты реагировали всё реже.

Вообще Пашке от увиденного иногда становилось не по себе. Отношение к смерти у японцев своеобразное, а если они сами не цепляются за жизнь, то ценить жизнь противника не думали и подавно.

С пленными американскими военнослужащими было почти всё понятно — таковых оказывалось очень мало. Их кончали ещё на поле боя. Конечно кого-то (если видели командирские знаки отличия) тащили на допрос. Как правило, очень короткий.

Довелось ему понаблюдать. Что спорить — они в Афгане тоже не особо церемонились с „духами“, когда стали терять своих, когда уже сами озверели. Но….

И любить пиндосов у Павла повода особо не было, но он видел, что большинство пленённых не упёртые фанатики, и лапки к верху тянули, едва запахнет жаренным.

А вот японцам видимо просто не куда было, так сказать, складировать пленных. То бишь не хотелось возиться, их проще было устранить.

Из троих пленных морпехов солдаты безошибочно выдернули измызганного кровью и грязью офицера, потащив к командованию. Оставшихся рядовых какой-то инициативный капрал на невообразимом английском попытался допросить сам. Те его почти не понимали. Капрал психовал, шипел, плевался, хватался за меч, а если к этому присовокупить манеру речи японца — получалось сплошное „барбамбия кергуду“.

Эти два бравых мордоворота-янки, вполне возможно успевшие порезвиться в оккупационном Ираке, изрядно перетрухнули, на инстинкте ссутулились, чтобы не напирать своим ростом на коротыша-азиата, в глазах у которого уже начинало сверкать бешенство. Америкосы лопотали на своём, вполне адекватно шли на контакт, готовы были не только всё выложить, но даже активно сотрудничать. Павел по-английски — вполне бегло, но влезать поосторожничал.

Зарубил капрал их почти буднично и быстро — первый ещё стоял с кривой болью на лице, а клинок уже свистел ко второму.

Это был единственный случай с пленными увиденный Пашкой так близко. Другое дело с гражданскими. Ему иногда казалось, что у некоторых из наивных обывателей напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.

Надо сказать, что поначалу японские солдаты достаточно терпимо относились к гражданским, смотря на них как на нечто мешающее, путающееся под ногами. Он даже слышал, как какой-то офицер отчитывал вытянувшего матросика с провинившимся лицом, вещая что-то о приказе командования относительно мирного населения.

Так вот, помимо тех, кто просто носился в панике по улицам во время боя, тех, кто сразу ломанулся вон из города и даже тех, кто хватался за свои „Ремингтоны“, находились такие (естественно во время затишья) кто пытался пробиться к японскому командованию со своими возмущениями и претензиями.

Солдаты в основном терпеливо (возможно имели приказ об источниках информации) доставляли некоторых персонажей к офицерам.

Пашке довелось услышать и про Гаагскую конвенцию и естественно про демократию и даже про то, что они (японцы) „свиньи неблагодарные“, дескать, они же (американцы) „открыли второй фронт и спасли японцев от фашизма“. Во как!

Понятно, что терпения у без и того взвинченных офицеров надолго не хватило. Возмущённо ропщущих „телят“ вытолкали на улицу, при этом одному несчастному изрядно попортили штыком шкуру. И никаких гражданских штаб больше не принимал. Новость об изменении отношения руководства к населению быстро разошлось по рядовому составу, и обозлённые потерями солдаты уже не церемонились.

Павел все эти подробности(с пленными морпехами и придурковатыми гражданскими) наблюдал в течении какого-то получаса, пока отирался в оружейной, организованной при штабе. Потом, когда его определили в помощь сапёрной бригаде, и он оказался на простреливаемых улицах, уже в полном масштабе мог лицезреть неприглядные картины.

Ужас для гражданских был в том, что их в городе было просто очень много, и у какого-нибудь придурка нет-нет, да и появится мысль высунуть свой любопытный нос. А у солдат, озадаченных приказами командиров, руки не доходили до прикладов или просто пинков под зад, поэтому постреливал часто, порой милосердно добивая штыком.

Нагруженный рюкзаком с минами, тяжело шлёпая по мелким лужам за сержантом-минёром, поглядывая по сторонам, Павел неожиданно представил:

„Вот сейчас в мире доминирует европейская культура (даже не так — англосаксонская), как ни крути, проникая и в азиатский регион, и к мусульманам и к латносам. Не сказать, что в плане гуманизма и человеколюбия у них всё идеально. Да и шли к этим критериям не один век (долгая экспансия, выигранные войны и тому подобное…).

А вот если бы в войне с Штатами победили японцы и бусидо распространился бы по паре континентов? Страшно представить! Более жутко могли бы выглядеть только порядки при ацтекских жрецах с жертвоприношениями и всей остальной сопутствующей жутью“.