Бог после шести(изд.1976)

— Нашей современной молодежи, — сказал он, как бы между прочим наливая себе и Виктору, — свойственны некоторые гамлетовские замашки. И меня это радует. Представляешь?

— Почему это радует?

— А очень просто. Страдание Гамлета — это муки материально обеспеченного человека. Ведь у принца не было страха перед невзгодами объективного мира. Он знал, что всегда — и это надо понять, — всегда будет сыт, одет и найдет кров над головой. Нищета и безработица принцу не грозили. Поэтому мучения его относятся к области высокой морали. И поэтому очень субъективны. Как же здорово должны быть уверены в своем материальном благополучии наши молодые люди, если они находят силы, время и средства, чтобы повторять гамлетовские переживания! Значит, все в порядке, Витенька? Кое-чего мы достигли за эти годы! Если тебе нечего есть, ты не думаешь о том, быть или не быть, а ищешь кусок хлеба. Гамлетизм — показатель материального прогресса. Вот тебе новая концепция знаменитого шекспировского образа. А?

— Директорская концепция, — хмуро сказал Виктор. — Не хлебом единым, вот что существенно. И понял я это не дома, где много хлеба, а в армии. Ясно? В армии! Не в здоровом теле — здоровый дух, а наоборот: здоровый дух делает здоровым любое тело. А молодежь ругать — толку мало. Ругали ее при греках, ругали при римлянах, ругают сейчас.

— Я не ругаю, балда! — сказал Николай Николаевич. — Я радуюсь.

— Ругаете. В скрытой форме. Хвалите за недостатки, а это и есть антипохвала, то есть ругань.

Виктор покачал головой. Нет, точно, ему не работать под началом своего выдающегося родственника. Он поднял рюмку и сказал:

— За благополучие этого дома!

Тост вызвал понимание и согласие, к нему присоединилась и Валя.

После обеда Николай Николаевич и Виктор закурили и уселись на мягком пружинистом диване под огромным туркестанским ковром, где разместились не сабли и кинжалы, а блюда и в них — крошечные автомобильные покрышечки. Николай Николаевич посматривал на Виктора глазами чистыми, влажно блестящими после сытного обеда и молчал. Виктор глядел в сторону.

С точки зрения Николая Николаевича перед ним сидел пышущий здоровьем двадцатилетний оболтус, требовавший в лучшем случае хорошего нагоняя. И только странная дымчато-тоскливая, чем-то опасная тень, временами застилавшая глаза Виктора, останавливала Николая Николаевича от решительных слов. Он тихонько засмеялся, Виктор удивленно глянул на него.

— А ведь я знаю, что ты думаешь обо мне, — сказал, улыбаясь, Николай Николаевич. — Точно знаю.

— Да нет, — смутился Виктор. — Я о вас совсем не думал. У меня своих дел много.

— И одно другого хуже, не правда ли? — еще светлее улыбнулся Николай Николаевич.

— Возможно, — согласился хмуро Виктор. — Может, оно и так. Не всем же быть удачниками…

— Такими, как я? Ловкими и… нахальными? — подхватил Николай Николаевич!

— Да нет, — смутился Виктор, — я не то хотел сказать.

— Да чего уж там “не то”! Именно то! Вернее, именно это. Да ты не волнуйся, я не обижаюсь. Это мое хобби — быть уверенным в себе, не ныть, а действовать.

— Вам хорошо! — лениво отбивался Виктор.

— Да, мне очень хорошо! Мне бывает иногда так сладко, что выть волком хочется. Но, во-первых, выть неприлично, а во-вторых, это делу еще никогда не помогало. Поэтому я предпочитаю, стиснув зубы, действовать. Кстати, и тебе это рекомендую. Поступать сходным образом.

— Мне еще нужно разобраться во многом, — насупившись, ответил Виктор. — Я окончательно ничего не решил. Вот с работы ухожу.

— Думаю, что это глупость, — сказал Николай Николаевич, выпуская к потолку такую узенькую, ровную струйку дыма, будто она образовалась, проходя сквозь игольное ушко. — Но дело твое. У тебя еще есть время. Не так уж много, но есть. Осмотрись, подумай и тогда решай. Один раз и навсегда. На всю жизнь.

— Это страшно — на всю жизнь, — сказал задумчиво Виктор.

— Да, — кивнул Николай Николаевич, — страшновато, но необходимо, иначе останешься в дураках. А ты, я думаю, не захочешь выглядеть дураком. И вот тогда-то, когда примешь последнее решение, приходи. Будем думать, что делать. А сейчас рано. Не созрел ты еще, в глубине своей не созрел. Чего-то тебе хочется, а сам не знаешь, чего. Так что давай подождем. Подождем и посмотрим.

Виктор вдруг подумал, что Николай Николаевич не такой уж неприятный человек. Есть в нем деловая доброта: поможем, сделаем, выхлопочем. Что ж, это не так уж плохо. Виктор поблагодарил и стал прощаться.

После ухода Виктора Николай Николаевич прошел на кухню. Жена перемывала гору обеденной посуды. На покрасневшие руки била дымная струйка горячей воды.

— Сделали мне одно предложение, Валя, — сказал он. — Перспективная должность в новом министерстве. Солидное положение.

— А разве сейчас у тебя не солидное? — встревожилась жена.

Николай Николаевич поморщился:

— Не в том дело. Там размах другой. Масштабы. Ну, и соответствие, конечно, иное. Подумать стоит.

— Смотри, — осторожно заметила она, стряхивая капли с рук. — Тебе видней, но нужно все обдумать.

— Что и говорить, обдумать надо, — согласился Николай Николаевич и собрался уходить.

— А как насчет Вити?

— Подождем, — не оборачиваясь, сказал он. — Подождем. Не устоялся еще парень. Пусть сам.

В своем кабинете Николай Николаевич присел за письменный стол, большой и очень чистый. На лакированной поверхности стола отражался красный телефон, малахитовый чернильный прибор, подаренный к Новому году.

Директор сидел и курил, ожидая звонка с завода. Должны были звонить из строящегося полуавтоматического цеха. Уже не первый год тяжким грузом лежало это строительство на финансах завода, на совести директора. Николай Николаевич обещал своему начальству исправить положение и был уверен, что обещание выполнит. Но позвонили ему не из автоматики — у трубки оказалась Анна Петровна. Разговаривая с тещей, он ощущал сильное, тщательно сдерживаемое раздражение.

— Преждевременно, Анна Петровна, преждевременно. Парень сам должен понять, что ему нужно. Помочь — поможем, но нянчиться не будем. Сопли утирать двадцатилетнему мужику не годится. И непедагогично и бесполезно. А на будущее — пожалуйста. Я в вашем распоряжении… Все, что в моих силах.

Он положил трубку и облегченно вздохнул. Виктор со всеми его крохотными проблемками растворился, растаял. Текущие, важнейшие заботы овладели директором, и тревога ушла из его сердца.

5

Виктор поставил кружку на мраморную доску высокого стола и огляделся. В пивной было дымно и шумно. Под потолком плавал дым и разноголосый шум. В баре запрещалось курить, и никто этого правила явно не нарушал. Но дым возникал как бы сам собой, точась сквозь темные одежды мужчин, образуясь из сгустков их крепких выдохов.

Соседями Виктора по столику оказались личности незначительные: мозглячок с покрасневшим носиком и крепкий круглолицый мужчина, который истово пил пиво, делая большие глотки и закусывая тоненькими, нежно просвечивающими розоватыми ребрышками воблы. Рыба лежала на серой промасленной бумаге беспорядочной грудой и, видимо, вызывала неудержимую зависть мозглячка, у которого даже чуть подергивалась щека, обращенная к этой прославленной пивной закуске. Мужчина, однако, никакого внимания на эти маловыразительные поползновения не обращал и пил свое пиво в эгоистическом одиночестве.

Не испытывая интереса к случайным собутыльникам, Виктор глядел поверх их голов на присутствующих.

И здесь он увидел Татьяну.

Девушка появилась в дверях неприметно, будто нарисовалась, а не вошла. Розовое свежее лицо, горящие потаенным любопытством и веселым страхом глаза сразу привлекли внимание. Близстоящие примолкли и уставились на нее. Таня смутилась.

Виктор подошел к ней и, взяв за рукав, подвел к своему столику.

— Ты как меня нашла?

— Мать сказала. Должно быть, говорит, в нашей пивной, это у него клуб вечерних размышлений. Ну, я и мотнула сюда. А здесь… Интересно, одни мужики…