Большое время [= Необъятное время]

Мы все чокнулись и поприветствовали его, а Сид прикрикнул на Эриха:

– Убери ноги с мебели, мужлан неотесанный! – а потом ухмыльнулся и заорал, обращаясь ко всем трем гусарам. – Насладитесь досугом, отдыхающие! – и Мод с Марком тоже получили свою выпивку, причем Марк расстроил Бура, отказавшись от фалернского вина и предпочтя ему шотландский виски с содовой, и после этого языки у всех развязались.

У нас было что обсудить. Шел обычный треп про войну: «Змеи закладывают минные поля в Пустоте»; «Не могу я в это поверить, как это можно заминировать ничто?» – и о том, чего нам здесь не хватает например, бурбона, заколок для волос и стабилитина, который живо привел бы Марка в порядок – и что с кем стало: «Марсия? А, ее здесь больше нет». (Ее унесла Буря Перемен – тело позеленело и разложилось в пять секунд, но не буду же я об этом рассказывать.) А еще надо было рассказать Марку про Брюсову перчатку, и мы снова корчились от хохота, вспоминая этот эпизод, а римлянин в ответ вспомнил про гонца, который весь долгий путь мучился животом, потому что ему небывало повезло – вместо обычной соли ему нечаянно выдали сахар. Эрих поинтересовался у Сида, нет ли новых девушек-призраков на складе, а Сид выставил свою бороду, как старый козел (каковым он и является): «И ты посмел в этом усомниться, похотливый германец? У меня есть замечательные прелестницы, среди них графиня-австриячка из Вены времен Штрауса, и если она не украсит наше общество… М-м-м…»

Я ткнула пальцем в грудь Эриха между сверкающими пуговицами с изображенными на них черепами.

– Ты, крошка фон Гогенвальд, представляешь собой угрозу для нас, настоящих девушек. Слишком уж ты интересуешься этими полусонными призраками.

Он назвал меня своим маленьким Демоном и сдавил в объятиях изо всех сил, стараясь переубедить, а затем предложил, чтобы Брюса познакомили с Галереей Искусств. Мне показалось, что это прекрасная идея, но когда я попыталась отговорить его самого от участия в экскурсии, он уперся. Нужно, видите ли, проявить внимание к Брюсу и Лили. Об ударе саблей напоминала только тонкая красная полоска на щеке Брюса; Лили смыла запекшуюся кровь.

Наша Галерея впечатляет. Это куча рисунков и скульптур, и особенно всяких странных безделушек. Все это сделано отдыхающими здесь Солдатами из того барахла, которое они понатащили с Войны Перемен – медных патронов, осколков стекла, обломков древних горшков, склеенных в футуристические конструкции, переплавленного золота инков, которое заново чеканил кто-то из марсиан, клубков сверкающей проволоки с Луны. Здесь были рисунок темперой на покрытом трещинами толстом кварцевом диске, который когда-то служил иллюминатором космического корабля, и шумерская надпись, высеченная на кирпиче из стенки ядерного реактора.

В Галерее множество всякой всячины и я каждый раз обнаруживаю что-нибудь, чего никогда не видела прежде. Я всегда волнуюсь, когда думаю о тех парнях, которые все это сделали, и о том, что они думали, о древних временах и местах, откуда они пришли, а иногда, когда у меня скверное настроение, я прихожу сюда и смотрю на все это, а настроение еще больше ухудшается; так что наконец появляется желание встряхнуться и выйти отсюда в нормальном состоянии духа. Только здесь пишется история Станции, и меняется она на удивление мало, потому что вещи, которые находятся в Галерее и чувства, которыми они наполнены, лучше, чем что-либо иное, противостоят Ветрам Перемен.

Ну а пока что разговор Эриха со мной свелся к обсуждению моих больших ушей, которые я пытаюсь скрыть под своей мальчишеской стрижкой; а я тем временем раздумывала, как это ужасно, что существуют не только изменения, но и Изменения. Невозможно быть уверенным, что твое настроение или мысль, пришедшая в голову – действительно твои собственные, а не результат того, что прошлое изменено Пауками или Змеями.

Ветры Перемен могут принести не только смерть, но и все, что угодно, вплоть до самых причудливых фантазий. Они дуют гораздо быстрее, чем бежит время, но никто не может точно сказать, насколько быстрее, и что именно принесет с собой тот или иной порыв Ветра, как далеко распространится его действие и когда оно затихнет. Большое Время – это вам не малое время.

И еще, что касается Демонов, все мы боимся, что изменится наша личность, и что кто-то иной по-хозяйски влезет в твою шкуру, а ты об этом и не узнаешь. Считается, правда, что мы, Демоны, способны сохранять свое сознание вне зависимости от Изменений; потому-то мы и Демоны, а не Призраки, как другие Двойники, не говоря уже о Зомби или Неродившихся; и, как верно сказал Бур, среди нас нет великих людей. Вообще нас очень мало мы относимся к редкому сорту людей – поэтому Паукам приходится вербовать нас, где бы они нас не нашли, не задумываясь о том, кем мы были и что мы знали и умели раньше. Иностранный Легион Времени – странный народ, всегда на заднем плане, невзирая на заслуги. Наш цинизм и наша ностальгия всегда при нас. Мы так же легко приспосабливаемся к обстоятельствам, как метаморфисты с Центавра и обладаем такой же крепкой памятью, как шестирукие обитатели Луны – одним словом, Люди Перемен, сливки общества.

Общества проклятых.

Но иногда я задумываюсь, действительно ли наша память так хороша, как мы полагаем; что, если все прошлое было когда-то совершенно другим, чем мы помним, а мы забыли, что мы это забыли…

Как я уже говорила, созерцание Галереи навевает дурные мысли, и поэтому я сказала себе, «Возвращайся-ка к своему паршивому комендантику, детка» и мысленно дала себе крепкого пинка.

Эрих держал в руках зеленый кубок, на котором были нарисованы золотые – не то дельфины, не то космические корабли – и говорил:

– Как мне кажется, это доказывает, что этрусское искусство происходит от египетского. Согласен, Брюс?

Брюс, еще весь сияющий от общения с Лили, переспросил его:

– О чем ты говоришь, дружище?

Лицо Эриха стало мрачным, как Дверь, и я порадовалась, что гусары убрали свои сабли вместе с киверами, но, прежде чем он успел вспомнить свои немецкие ругательства, к нему подплыл Док, находившийся в такой стадии опьянения, что казался загипнотизированным трезвенником. Протянув руку, как марионетка, он изъял у Эриха чашу и сообщил:

– Прекрасный образец Средне-системного Венерианского искусства. Когда Эйгтайч завершил работу над ней, он сказал мне, что невозможно глядеть на нее и не ощутить, как над тобой плещутся волны Северо-Венерианского мелководья. Но после инверсии она, наверное, выглядела бы еще лучше.

Любопытно… Кто вы, юный офицер? Nichevo, – он аккуратно поставил чашу на ее полку и покатил дальше.

Дело в том, что Док наизусть знает все, что есть в Галерее, лучше любого из нас, он ведь старейший здешний житель. Другое дело, что он выбрал неудачное время для демонстрации своих познаний. Эрих порывался последовать за ним, но я его удержала:

– Спокойно, Kamerad, вспомни о перчатках и сахаре, – и он довольствовался тем, что пожаловался мне:

– Это «nichevo» звучит так уныло и безнадежно, ungeheuerlich. Я уже говорил тебе, Liebchen, что не следовало бы брать русских на работу к Паукам, даже в качестве Развлекателей.

Я улыбнулась ему и сжала его руку.

– Да, Док не очень-то нас здесь развлекает.

Он усмехнулся мне в ответ как-то по-овечьи, лицо его смягчилось, и в голубых глазах на мгновение вновь мелькнула нежность.

– Мне бы не надо все время так огрызаться на всех, но временами, Грета, я становлюсь просто брюзгливым старикашкой, – это не вполне соответствовало действительности, потому что ему тридцать три года и ни днем больше, хотя волосы у него почти совсем седые.

Наши голубки переместились тем временем еще на несколько шагов и почти уткнулись в экран Хирургии. Если бы мне пришлось выбирать место для того, чтобы скромненько, по-британски почмокаться, то о Хирургии я подумала бы в последнюю очередь. Но Лили, похоже, не разделяла моих предрассудков, хотя, помнится, как-то говорила, что ей пришлось повертеться в полевом госпитале Паукообразных до того, как ее перевели на Станцию.