Двойное отражение, или Эпизоды иной жизни Александра Грибоедова

Сколько мне известно, ни разу, нигде, ни при каких обстоятельствах "государственные люди" наши не называли имени того, кто свинцовою точкой завершил родословие Романовых. Поправь, ежели неправ. Слухи - что, слухи были. И уж, тем паче, имя Лунина поминалось в сплетнях единожды. Однако... сей беллетрист называет его. Ужели правда? Знавал я Лунина. Слыхал я, что он и вовсе не объявлялся в Санкт-Петербурге. А также доходили до меня известия, что принял он постриг в одном латинском монастыре в Польше. Ну да оставим все эти сомнения на совести автора. Коли лжет, воздастся ему по лжи его. О другом, о другом подумал я, читая сей opus. Что есть казнь смертная, свершаемая над отдельным членом человеческого сообщества? Справедливость? Воздаяние? Защита? Допустим. Хотя... но - допустим. А знаешь ли, сейчас вот, сию минуту подумалось мне - хорошо бы, кабы и слухов не было. Некто... и точка. Сумбурно я пишу, брат, сумбурно. Так вот, помнишь ли, ранее писал я тебе о томике арабских легенд, купленном мной у букинистов? Есть там небольшая пиеса под названием "Лицо палача". Хотя, если говорить с откровенностью, не думаю, чтобы изысканный арабский рассказчик дал своей балладе столь грубое и прозаичное имя. (А что это именно баллада, в оригинале пиеса поэтическая, так за то голову готов заложить.) Скорее, сие название дал немецкий переводчик или переложитель. Но это - так, к слову. А почему я вспомнил эту легенду, сейчас ты поймешь. Вот о чем говорится в ней. Стража Багдадского Калифа схватила некоего злодея. Злодея отчаянного, обагренного невинной кровью от макушки до пяток. Даже паломников, свершавших хадж в Мекку, сей негодяй грабил и жесточайшим образом убивал. Ну, Калиф (не сказано его имени, но, похоже, славный Гарун аль-Рашид) приговорил злодея к отсечению главы, позволив, однако, изъявить последнее желание - как то водилось в оны дни по всему миру, а в иных варварских странах и поныне водится. Злодей пожелал, чтобы палач, когда будет его казнить, открыл бы свое лицо. Праведный судья немало был удивлен подобным странным желанием, однако бородою Магомета поклялся его исполнить. Итак - настает день казни. Толпы обывателей Багдада стекаются на площадь к дворцу Калифа, а тут уж, на помосте, укрытом алым ковром, - плаха и огромный изогнутый меч, острый, как бритва. Звучат трубы, стража выводит злодея. Тот совершенно спокоен, ни одна черточка в лице не дрогнет. Навстречу осужденному выходит палач - огромного росту, обнаженный по пояс, но в глухом клобуке с прорезями для глаз. Сии два лицедея последней комедии сходятся у плахи. Один спокойно встает на колени, другой же, прежде чем взять в руки страшный меч свой, медленно стаскивает клобук, обнажая голову, отбрасывает его в сторону, и все окружающие видят его лицо. Миг... другой... третий... Палач медлит. Калиф, наблюдающий казнь, недоуменно хмурится. Толпа ропщет. Палач медлит. В конце концов осужденного уводят, ибо палач так и не смог заставить себя взяться за меч. Почему? Потому, видимо, что, свершая казнь с закрытым лицом, чувствовал себя лишь орудием правосудия. Открыв же лицо, показав всем и, прежде всего, осужденному свой лоб... глаза... нос... морщины, шрамы, прыщи, как бы перестал быть таковым, превратился всего лишь в человека, который готов отнять жизнь у человека же. Превратился в убийцу.

7.

Три дня, последовавшие за военным советом, принесли беспорядочные хлопоты свите и штабу Цесаревича. Грибоедов бесцельно ходил по дому, по усадьбе, слушал и не слышал, смотрел и не видел. Окружающим он казался рассеянным и ненужным, лишним, они старались не замечать его, он был занозой, неприятным и непонятным включением, инородным телом. Сам Грибоедов чувствовал себя скверно, к бесцельному ожиданию прибавились легкий жар, ломота в суставах. Имела ли хворь причиной холод и сырость, царившие во флигеле, или переутомление последних недель, но он махнул рукой на всю суету и сборы-не сборы и на несколько дней слег в постель. Управляющий имением, взявший в обязанность опекать единственного статского (он просто боялся показываться на глаза Великому Князю и военным), принес, по просьбе больного, несколько книг из библиотеки отсутствующего хозяина поместья. Тот, видимо, отечественную словесность не жаловал, имел слабость к французской. Книги были: Парни, Расин, Ронсар и прочие. Стихов Грибоедов читать не стал; обнаружив томик Вольтера, взялся было за фернейского насмешника, но вскоре отложил и его. Чтение не отвлекало, чтение раздражало. Гладкие фразы, изящество, остроумие - все это казалось неуместным и неприятным, как смех на поминках. Отвлекало легкое полузабытье, то и дело накатывавшее на него и мягко размывавшее сознание. В минуты бодрствования вспоминался военный совет - каким-то комком, путаницей лиц и мундиров. Комок топорщился шпорами, гудел бесконечно-бессмысленным словом тарабарского наречия. Усилием воли он отгонял это досадливое гудение и вновь погружался в забытье. Так продолжалось два дня. На третий день, в послеобеденное время, больного, в очередной раз, навестил управляющий. Он с неодобрением покосился на нетронутый обед, покачал головой. Грибоедов закрыл глаза, притворился спящим. Но управляющий вдруг сказал: - Вы, ваше превосходительство, поели бы чего, а то сил не достанет. Вам, я чаю, скоро в Петербург отправляться. Это было неожиданно, так что Грибоедов перестал притворяться, открыл глаза: - С чего вдруг? Управляющий замялся. - Да вот... - он запнулся. Грибоедов выжидательно смотрел на него, и старик заговорил снова, видимо, ему и самому очень хотелось поделиться с гостем новостью. - Случилось, сударь, случилось, - он прокашлялся. - Вести из Петербурга нынче пришли... Грибоедов сел на кровати. - Какие вести? - спросил он. - Кто прибыл? Управляющий неловко пожал плечами. - Военные как будто. Трое. Я, ваше превосходительство, их только из окна и видел. - А что - Великий Князь посылал в столицу? Управляющий приблизился к постели, оглянулся зачем-то и, понизив голос, торопливо заговорил: - Да ведь то-то и оно, ваше превосходительство, что приехали не из наших, а из тех. Из мятежников, стало быть. Вот ведь какая штука. Их ведь его высочество тотчас под караул-то и посадил, а сейчас все наши у него. И вроде к походу приказано готовиться, а Константин Павлович гневны-с... Наклонившись к гостю, старик сказал едва слышным шепотом: - Брата его высочества, Николая Павловича, вроде как жизни решили... Позже Грибоедов, вспоминая эти дни, понял, что втайне давно был готов к этому известию, ожидал его. Все же на какой-то миг он словно застыл от слов управляющего, и лицо его - он почувствовал - передернуло судорогой. Управляющий испуганно отшатнулся. - Ваше превосходительство, водички вот, водички вот выпейте, - забормотал он. - К черту, - сказал вдруг Грибоедов ясным спокойным голосом. - К черту водичку. Не сочтите за труд, сударь, пришлите моего лакея. И - благодарю за заботу. - Не следовало бы вам вставать сейчас, ваше превосходительство, управляющий с сомнением покачал головой. - Больны ведь вы, слабы. Вот и лицо, не в обиду будь сказано, желтое и прозрачное, ровно воск. Уж полежали бы. Хоть до вечера. Грибоедов холодно взглянул на него. Старик замолчал, кивнул головой и вышел из комнаты. Одевшись, он не сразу отправился в дом, к Великому Князю: его не приглашали, возможно, не хотели тревожить больного, хотя, скорее, он просто раздражал всех (и Константина в том числе) своим присутствием. Следовало решить: идти ли к Великому Князю самому, без приглашения, или же сидеть здесь до вечера, и пусть все идет, как идет. Он ближе пододвинул кресло к камину, сел. Протянул к огню зябнущие руки. - Да-а, Алексей Петрович... Нешто война в России? Внезапная злость охватила его при очередном воспоминании о генерале Ермолове. Знал, знал старый лис, куда посылает своего чиновника! Сам-то небось выжидает, словно ничего не произошло. Приказ Великого Князя выполнен, Великий Князь... Неожиданная мысль заставила Грибоедова выпрямиться. А ведь уже не Великий Князь! Ежели управляющий не ошибся, не принял за правду досужие сплетни (ах, уж эти мне военные! почище девиц сплетни любят!), то, стало быть, отныне, Константин Павлович - Император Всероссийский, Самодержец... И на трон возвели его мятежники! Грибоедов расхохотался, и в смехе его не было ни грана веселья, невеселый получился смех, леденящий самого смеющегося. Ах, господа мятежники, инсургенты российские! Как просто у вас все получается. Николай убит, престол - Константину ("Ура, Константин!"), манифест о свободах, конституция, и... Веселись, Святая Русь, воля тебе дарована законным государем! А того не подумали, господа инсургенты, что, может быть, силой возвести на престол не лучше, чем силой свести с него. Константин в бешенстве, надо полагать. Ему, категорически от власти отказывающемуся, власть эту силой навязывают. Ну, держитесь, благодетели... "Парламентеров, возможно, пуля ждет, - подумал Грибоедов. - Хорошо, если не петля..." Он поднялся со своего места, накинул на плечи шубу. Какие там, к черту, приглашения, до обид ли сейчас!.. В двери столкнулся со стариком. - Что?.. - почувствовал, как сел голос, как схватили горло ледяные пальцы. Управляющий был бледен, на лице выступил обильный пот. - Что? Говорите... - Беда... - выдохнул старик. - Беда, ваше превосходительство. Эполеты с них сорвали, в парк повели. Руки за спиной скручены... - Кого повели? - тупо спросил Грибоедов, словно не понимая, что управляющий лишь подтвердил его давешнюю мысль. - Да этих же, из Петербурга... - В парк? - медленно повторил Грибоедов. - В парк... Ну да, конечно же, в парк... Куда же еще... - Он провел рукой по лицу, едва не сбив при этом очки. - А что - Великий Князь у себя? Собственно, для чего он спросил это? - Не ведаю, - управляющий пожал плечами. - Х-хорошо... - Не ходили бы вы сегодня, батюшка, - сказал управляющий. - Слабы вы еще, вон лицо какое. И руки дрожат. Это, ваше превосходительство, лихорадка. Беда просто. Отлежаться вам следует, чайку с малиной. А? Грибоедов вздохнул. - Ничего-ничего, - он улыбнулся. - Тут идти-то... - Он отстранил управляющего и решительно направился к выходу. Ступени скрипели под ногами так, что казалось - вот-вот рассыпятся, и это ощущение нисколько не улучшало настроение. День был пасмурным, тусклым. Мокрый снег множеством ног превращен был в грязное месиво. У крыльца господского дома толпились солдаты. Грибоедов, поднимаясь по ступеням, механически отметил, что лица у многих были растерянными. В передней он остановился. От быстрой ходьбы перехватило дыхание. Передняя была полна офицерами. Его заметили, и негромкие разговоры смолкли, словно присутствие нового человека вспугнуло собравшихся. Грибоедов отыскал глазами молодого адъютанта, подошел к нему. - Здравствуйте, корнет, доложите Великому Князю - статский советник Грибоедов просит принять его незамедлительно, - отрывисто сказал он. Корнет замешкался. Грибоедов сделал вид, что не заметил этого. - Его Высочеству доложили, что вы серьезно больны, ваше превосходительство, - смущенно пробормотал корнет. - Ерунда, простуда... Так вы доложите, я жду. Корнет не двигался с места. - Его Высочество не принимает, - сказал он. - Мне кажется, вам лучше вернуться к себе, ваше превосходительство. Грибоедов коротко глянул на него, и лицо адъютанта стало пунцовым. В эту минуту дверь отворилась, и на пороге появился Константин. Взгляд его остановился на Грибоедове. - Вы, господин Грибоедов? - он нахмурился. - Ко мне? Грибоедов молча кивнул. - Что ж, прошу. В кабинете Константин сел за стол, некоторое время молча смотрел в исписанный лист бумаги, потом, не глядя на посетителя, сказал: - Я слушаю вас. Удивительно, но он казался абсолютно спокойным, даже более спокойным, чем сам Грибоедов. И руки, лежащие на столе, были неподвижны. И голос тих и бесцветен. Грибоедов вдруг обнаружил, что не знает сам, о чем следует говорить с Великим Князем, и что, собственно говоря, заставило его прийти сюда. - Ваше Высочество, - сказал он. Его голос, в отличие от голоса Константина, заметно дрожал, и это уже было весьма неприятным обстоятельством. - Ваше Высочество, я хворал. - Да, мне доложили. - За это время случилось что-то... - Грибоедов запнулся. Константин поднял голову и холодно посмотрел на него. - Господин Грибоедов, - тихо сказал он. - Почему, собственно, вы хотите знать все? Ежели вы и прикомандированы к войскам распоряжением генерала Ермолова, это не значит, что я избрал вас своим советником. Надеюсь, вам понятно? - Да, Ваше Высочество, - голос Грибоедова уже не дрожал, но был столь же тих. - Я понял и прошу простить меня... Но позвольте спросить: какова судьба... - он вновь запнулся, но продолжил: - Какова судьба парламентеров? - Не парламентеров, сударь, - холодно ответил Константин. - Бунтовщиков. Мятежников. Цареубийц!.. - выкрикнул он вдруг с такой силой, что Грибоедов вздрогнул. - Ступайте, господин Грибоедов, - промолвил он обычным голосом. - Вы больны. Вам следует отдохнуть. Грибоедов шел от Цесаревича, чувствуя неприятную, предательскую слабость. Перед ним расступались. Он смотрел под ноги, не желая ни с кем встречаться взглядом. Когда он вышел на крыльцо, из парка донесся звук ружейного залпа.