Тумак Фортуны или Услуга за услугу

— Третье сегодня, Василь Петрович, третье, готов на Библии присягнуть,

— заблеял он, истово крестясь и полязгивая вставной челюстью. Его снова заколотило.

— А газета должна быть за четвертое, — запальчиво заявил я, недобро на него взглянув.

Не надо было мне произносить этих последних слов, теперь я это понимаю. Иваныч вдруг взвизгнул, вытаращил зенки, схватился за штаны и со словами «Ой, батюшки!» пулей вылетел из подъезда. Хлопнувшей дверью меня обдало густым ароматом бесплатного общественного сортира. М-да, подумал я, мысленно разделяя несчастье горемыки-почтальона, желудок мой — враг мой. Это уж точно.

Газету было жалко. Я так толком ничего и не понял: либо Иваныч что-то перепутал, либо все это дедморозовские штучки. Но факт оставался фактом: газеты не было. Я своими собственными глазами видел, как этот старый засранец пропустил мой почтовый ящик. И все же…

Иваныч Иванычем, а Дед Мороз Дед Морозом. Чем черт не шутит, может, в мешке этого занзибарского чудотворца наряду с детскими игрушками и руководство по материализации завтрашних газет припасено, а? Дай-ка, думаю, взгляну я в ящик-то.

И взглянул, мысленно посмеиваясь над самим собой.

Газета была на месте.

Дрожащей рукой я отпер свою ячейку и извлек заветную газету на свет Божий.

«МК», четвертое января, четверг.

Зря я, выходит, Иваныча до поноса довел. Зря.

Глава седьмая

Ежели человеку что-то очень надо, или же он хочет что-то такое купить, о чем мечтал, быть может, еще с самых пеленок, или вообще чокнулся на какой-либо идее-фикс, то такой человек будет переть напролом, пока своего не добьется. А добившись, зачастую забрасывает приобретенную вещь в пыльный угол и забывает. Вычеркивает, можно сказать, из памяти. А почему, спрашивается? Отвечаю: потому что мое . Чувство собственника удовлетворено — и баста, теперь хоть трава не расти. Важна не сама вещь, а лишь ее приобретение, потому-то и любим мы класть глаз на чужое, когда свое есть ничуть не хуже. Прискорбно, конечно, да только от натуры своей куда денешься?

Помню, был у меня кореш, Федька Крапивин, вместе за одно партой штаны протирали. На заре своей молодости страстно мечтал он поступить в институт. И поступил, вот ведь где парадокс зарыт! А поступив, тут же плюнул на всю учебу, и через год Федьку из института со свистом вышибли. А почему, спрашивается? Потому, отвечаю, что целью его была не учеба в институте, а только поступление в него. Ему бы надо было сразу переключиться на иную цель, да он расслабился, впал в эйфорию (как же! в институт поступил! это ж не каждому дано), ударился в пьянки-гулянки, а там пошло-поехало, завертело Федьку, засосало, чем дальше, тем глубже. Канул на дно и выбраться уже не сумел. Диву потом давался, как только его цельный год там терпели!

К чему это я прошлое ворошить удумал? А вот к чему.

Зря я, говорю, обидел старика Иваныча, и зря, выходит, он в штаны наложил. Обложался, как нынче говорят. Попер я на него все равно что танк на изгородь, а ради чего, спрашивается? Ради какой-то вшивой газетки, которую так и так читать не стану. И не стал, потому как не в состоянии был в тот день глядеть на печатную продукцию. Но — раз мое, значит, вынь да положь, а не положишь, так я сам тебе в штаны наложу, и не один раз. Потому как мое, а все что мое — священно и охраняется государством, блюдется, так сказать, законом и Генеральным нашим прокурором. Иначе бы мы давно уже к коммунизму пришли.

Психология, мать твою, и пляшем мы под ее дудку все равно что крысы под нильсову флейту. Еще немного — и захлебнемся в собственном дерьме. Вон Иваныч, бедолага, уже…

Однако хорош треп разводить, пора переходить к делу. Дело-то ведь ждать не будет, обтрепись ты хоть до посинения.

Тяжело мне пришлось в тот день, третий день нового года, скрывать не стану. И не мне одному: весь наш цех боролся с тяжким недугом, имя которому

— похмельный синдром. Боролись честно, с поднятым забралом, не прибегая к помощи спиртного. Колян в этом отношении бывал чрезвычайно суров. «Никакой опохмелки, — строго твердил он, — потому как опохмелка есть вторая пьянка. А вторая пьянка подряд на производстве — это уже криминал». И мы блюли сей завет нашего бригадира-философа пуще всенародно принятой Конституции. Ослушников не было никогда, за это я башкой ручаюсь.

А потом пошли дни полегче. Пьянок больше не было (сто пятьдесят грамм после работы не в счет), жизнь потекла ровнее и спокойнее, без встрясок, затмений и диких выходок.

Газеты я получал ежедневно, но читать их не читал. Я и раньше-то не большой был охотник до газетного чтива, а в нынешнее смутное время меня вообще от них тошнит. Просто рвать и харчи метать хочется, когда в руки попадает какая-нибудь газетенка. Какую ни возьмешь — всюду склоки, грызня, мордобой, грязь да дерьмо. Целые тонны дерьма, особенно когда дело касается политики, межпартийных дрязг и внутрипарламентской возни. Вот вам простой, можно даже сказать — тривиальный пример: едва лишь всенародно избранная Дума приступила к исполнению своих нелегких обязанностей, как наши шибко ретивые депутатики тут же, обильно потея и брызжа слюной, принялись решать наинасущнейший вопрос о предоставлении им, то бишь депутатикам, нового здания парламента! Это ж в какие ворота лезет, а, скажите мне на милость? И чем же, спрашивается, эти толстозадые и жирномордые избранники народа лучше тех, кого полгода назад выкуривали из Белого дома?

Я никогда не был ни левым, ни правым, ни коммунистом, ни демократом, ни тем паче монархистом. Ни ельцинистом, ни руцкистом, ни травкинистом, ни вообще никаким «истом». Я сам по себе, сам по себе партия, сам себе голова. Может быть, и дурная голова, но зато своя собственная. Так на хрена мне в таком случае все это ваше бульварное чтиво?! Ответьте мне, господа газетчики, осветите мне, так сказать, мой вопрос во всей его полноте. Ага, не можете! А почему, спрашивается? Да потому, отвечаю, что о хорошем вы писать просто-напросто разучились, плохого же в нашей жизни и без вас хватает. И даже с избытком, это я вам точно говорю.

Но право личной собственности священно, и потому каждый день, идя на работу, я вынимал из почтового ящика личную мою собственность, дедморозовский, так сказать, презент, и аккуратно запихивал в карман пальто. Там она, собственность, и покоилась до конца дня, пока вечером я не сносил ее, свеженькую, в наш домашний сортир, где она и истаивала по мере нужды, ежели таковая возникала. Как ни верти, а все ж таки экономия на туалетной бумаге.

Как-то в самой середке января со мной приключилась неприятность: на мое исконное право собственности кто-то нагло и подло покусился. Словом, спускаюсь я как-то к своему почтовому ящику, и что же я замечаю? Ящик вскрыт, газету как языком слизнуло. Какой-то подлец утянул мой новенький «МК» и теперь визжит, поди, от радости и ловкости своих поганых рук. Такое у нас иногда случается: вскрывают ящики и воруют газеты, журналы и тому подобную макулатуру. Я мигом вскипел от ярости и праведного гнева. Попадись мне только этот типчик, я враз ему ручонки-то его поганые повынимаю, аж по самые плечи. Силушкой меня Бог не обидел, и слов я на ветер, как водится, не бросаю.

Весь день я пребывал в чужой тарелке, а к вечеру созрел у меня нехитрый план. Утром, думаю, изловлю ворюгу, так сказать, на месте преступления и свершу над ним суд праведный и скорый. Триста раз заставлю прокукарекать, а потом сдам в ментовку. Пущай органы с ним канителятся, глядишь, срок припаяют за хищение личного имущества. А как же иначе? Это что ж получается, всякая мразь будет мои газетки тяпать, а я, выходит, на эдакое хамство должен сквозь пальцы глядеть? Нет уж, я на самотек такое дело не пущу. Выслежу гада и сдам куда следует.

Как и было задумано, утром следующего дня я засел в кустах напротив своего подъезда и принялся ждать. Ящик почтовый был у меня как на ладони, и любого, кто к нему приблизится с целью воровства, живьем я из подъезда не выпущу, это уж как пить дать.