Война по понедельникам (сборник)

Но Иосия оказался более понятлив и наблюдателен, чем Бабаев решил по первому впечатлению.

— Интересная у вас одежда, — заметил он, разглядывая куртку, на которой лежал Митрохин, десантные штаны Игоря, высокие шнурованные ботинки. — Никогда такого не видел. Специальный отряд, да? — Иосия заговорщически подмигнул. — Интересно, как вы сюда попали?

Игорь хотел снова промолчать, но неожиданно для самого себя сказал:

— Я не могу ответить на твой вопрос.

— Понимаю и принимаю, — паренек оглянулся, еще понизил голос. — Условия игры, да? Полная секретность? Но откровенно говоря, Игорь, все ваши секреты теперь ни к чему. Да и все наши социалистические условности теперь ни к чему. Кончилась эпоха… — он помолчал. — И знаете, Игорь, я никогда не считал его чем-то более высоким, выше всех остальных людей. Да и как человек он мне не слишком нравился. Нет-нет, не подумайте, что я теперь хочу оправдаться и примазаться. До пятнадцати лет я считал его воплощением Бога на Земле, но что простительно ребенку, непростительно взрослому человеку, правда? И спасибо отцу: он меня научил независимости мысли, умению здраво оценивать происходящее. Но то, что я оказался здесь, не его вина. Все из-за бардака этого распроклятого… И я вот что думаю: давно кто-нибудь должен был сделать это . Может, теперь только и начнется нормальная жизнь. Ведь каждую ночь собирались… каждую ночь ждали — сейчас придут… Отец полгода по краю ходил… А теперь Усатого нет, и все по-другому будет, вот увидите. Думаю, за неделю все уладится. Придут разумные люди…

Игоря больно укололи эти слова Иосии. Мальчишка, безусловно, многого не понимал: его папаша (скрытый антисоветчик, враг!) совсем задурил ему голову. Но как он может, как он смеет говорить такое?! И не о ком-нибудь — о Вожде, величайшем человеке славной эпохи?! Как у него только язык повернулся сказать такое?

И Бабаев не сдержался:

— Заткнись! — выкрикнул он так громко, что на них разом посмотрели все многочисленные обитатели тесной камеры. — Заткнись! Замолчи, предатель, подонок…

Иосия отодвинулся, побледнел. Губы его задрожали.

— Сам ты… — выплюнул он сквозь зубы и встал, чтобы отойти.

Но место его уже заняли, и другого более-менее свободного пятачка в переполненной камере не наблюдалось — разве что вблизи параши. Тогда он снова сел, но сел теперь так, чтобы быть к Игорю спиной; руки он скрестил на коленях.

Зашевелился Митрохин. Игорь склонился над ним, и вдруг Митрохин открыл глаза. С трудом, но узнал Бабаева:

— Игорек… ты… здесь… тоже здесь… — было видно, как больно ему говорить; запекшиеся губы его едва шевелились; голос был тихим, срывающимся.

— Да, я здесь, Сева, — ответил Игорь, пытаясь улыбнуться.

— Игорек… я видел… ты там…

Бабаев заметил, что Иосия, чуть повернув голову, внимательно прислушивается. Но на это Игорю было наплевать: главное — Митрохин заговорил. Он жив и, может быть, выживет.

— Вода… пить… есть вода…

— Сейчас, сейчас, — Игорь засуетился. — Эй вы там! — крикнул он, обращаясь к тем из заключенных, кто сидел у небольшой бадьи с теплой солоноватой водой. — Передайте воды!..

— Ему нельзя давать пить, — заметил Иосия. — В таком состоянии вода для него — яд. У меня отец — хирург, я знаю…

— Я сказал тебе, — недружелюбно оборвал паренька Бабаев. — Заткнись!

— Ну заткнусь, — агрессивно отвечал Иосия, — а толку-то? Он же твой друг — пусть подыхает?!

Игорь смерил Иосию презрительным взглядом. Но когда прибыла, передаваемая из рук в руки, плошка с водой, поить Митрохина, несмотря на его мольбу, он поостерегся, а только смочил лицо старлея мокрой тряпочкой, лоскутом от рукава собственной нижней рубашки.

— Подожди, подожди, — приговаривал Бабаев, — пить тебе нельзя, — он смочил Митрохину и губы, заметив при этом, что Иосия продолжает наблюдать за ним и снова улыбается.

Вспышка внезапной нетерпимости к этому парнишке у Игоря погасла, но он никак не ответил на улыбку.

— Игорек… — зашептал Митрохин; глаза его блестели, выдавая сильный внутренний жар. — Игорек… ты помнишь… ты был там, да?.. Он жив?.. Скажи мне, он жив?..

— Кто?

— Товарищ Сталин…

— Он жив, — солгал Игорь, и отметил, что Иосия одобрительно качнул головой, поддерживая эту праведную ложь.

— Значит, все хорошо… все хорошо, курсант… вольно… можно оправиться… — Митрохина затрясло; горячими пальцами он схватил Игоря за руку. — Как холодно… как здесь холодно… А я-то подумал было: кончено все… кончился Корпус… Все на волоске висело… на волоске, Игорек… ты… представить не можешь… Нас перебросили… в последний момент… Уже рушилось все… У нас был приказ… остановить коррекцию… Ошибка… сбой в «Эталоне»… или диверсия… Враги… они, знаешь… Люба… Люба… Я не вижу тебя, родная… Где ты, Люба?.. — глаза его закатились; он снова бредил.

Ночью Митрохин умер. И Игорь, задремавший все-таки в неудобной сидячей позе, проспал этот момент. А когда проснулся, то даже не понял сразу, почему горячие пальцы любимого старлея, до сих пор сжимавшие его руку, теперь холодны. Но когда все-таки понял, то закричал, чем немедленно разбудил соседей, вызвав поток вялой сонной брани.

Утром Игоря повели на первый в его жизни допрос. Имени его ни охрана, ни следователь не знали. Потерялись в суматохе последних дней и сведения о том, откуда и как Игорь попал сюда в камеру: люди, которые знали это, были уже мертвы. Потому «голубые фуражки» просто вошли и приказали Игорю идти с ними. Куртку корректора Бабаев оставил под телом Митрохина. А когда он уходил, Иосия, что-то там про них со старлеем сообразивший, приподнявшись и не глядя в его сторону, шепнул:

— Назовись мной. В бардаке не разберут.

И хотя Игорь перед тем и не допускал подобной возможности, он поступил именно так, как посоветовал ему Иосия Багрицкий.

17 октября 1966 года (год Лошади)

Основной вектор реальности ISTS-63.18.K

Ей сказали, что это будет сеанс психотерапии. Она кивнула безучастно.

Ее провели в кабинет и велели сесть в кресло. Потом на какое-то время оставили одну.

Она огляделась. Высокий потолок, паркет, драпировки: белое, голубое, красное. Всадник, поражающий копьем уродливого зверя, — герб. Ей нужно было привыкать к этой новой для нее реальности, к новым декорациям, к новой атрибутике мира; это являлось главной ее задачей на ближайшие годы при условии, конечно, если собиралась она жить дальше. Но пока не решила еще она, а стоит ли ей жить?

Звеня шпорами, в кабинет вошел врач-психотерапевт. В другом состоянии она удивилась бы: вошедший внешним своим видом ничем не напоминал врача — скорее, он был похож на кавалергарда времен Екатерины Великой: усы, эполет на левом плече, палаш, ордена — все честь по чести. Но и это ей было безразлично. Врач в белом халате или кавалергард — какая, в сущности, разница? Кавалергард уселся в свободное кресло напротив Веры и с минуту, прищурясь, молча ее разглядывал, изучал.

— Здравствуйте, Вера, — сказал наконец он с заметным акцентом. — Здравствуйте, дорогая моя. Как вы себя чувствуете?

Голос его оказался на удивление мягким и, несмотря на акцент, приятным. Вера недоверчиво посмотрела на кавалергарда. Тембр и интонация, с которыми он начал беседу, неожиданно напомнили ей манеру беседы отца. Кавалергард улыбнулся ей, подкручивая ус.

— Merci, — сказала она сделав усилие. — Я чувствую себя хорошо.

— Меня зовут Михаил, — представился кавалергард. — Если полностью, то — Михаил фон Шатов, барон Приамурский. Но вы можете называть меня просто Михаилом. Мне это будет приятно. Да и вам должно быть проще. Я назначен вашим лечащим врачом и в первую пору — наставником. По всем интересующим вас вопросам обращайтесь ко мне без стеснения. Я постараюсь ответить на любой из них. Конечно же, в пределах своей компетенции. Но прежде, Вера, нам нужно познакомиться поближе. Вы не возражаете?

Она молча покачала головой. Лечащий врач, наставник… Верой снова овладевала апатия: какая разница, кто он и зачем он?