Вахта Арамиса, или Небесная любовь Памелы Пинкстоун

- Знают ведь, - засмеялась Симона, - как облупленную знают. Ну, признаюсь. Не я. Мама. Сунула на космодроме.

Мама - это была не совсем мама. Это была мать Николая Агеева. Все невольно перестали жевать.

- Ешьте, медам-месье, ешьте, - сказала Симона. Связь была.

И каждому показалось, что именно это и было самым главным за последние несколько дней. Вот это далеко не достоверное известие, что агеевцы живы.

- Связь была великолепна. Приняли целых полслова: "...получ..." По всей вероятности, "благополучно".

-- Строго определяя, это не связь, а хамство, - сказала Ада.

Ираида Васильевна улыбнулась и кивнула: ну конечно же, "благополучно". Другого и быть не может. Для таких людей, как Симона и Николай Агеев, все вcегда кончается благополучно. Потому что они умеют верить в это неизменное "благополучно". И хотя сидящие за столом перебирают сейчас десятки слов, которые могли быть на месте коротенького всплеска, чудом принятого Землей, - все равно для Симоны из всех этих слов существует только одно.

"Если бы так было с ними... - думала Паола, подпершись кулачком. Если бы два года не было связи с "Бригантиной"... Она не любит своего Агеева. Она просто относится к нему, как жена должна относиться к мужу. Странно, для всего люди напрйдумывали разных слов, даже больше, чем нужно, а вот для самого главного нашли одно-единственное; называют этим словом все, что под руку попадет, - даже обидно... А может, пришлось бы придумывать для этого самого главного столько слов, сколько людей на свете, - нет, в два раза меньше: для каждых двух... А то ведь, наверное, всем кажется, что только у тебя - настоящее, а все остальные - это так, привычка, или делать нечего, или, как говорит Симона, "сеном пахло"... чушь всё. Всё чушь и всё - неправда. А правда начнется тогда, когда дрогнет пол под ногами и замурлыкают огромные супранасосы, и бесшумно, незаметно даже - снизу или сверху, появится синтериклоновая перегородка, и снова все качнется, и еще, и еще, и когда остановится - это будет значить, что "Бригантина" приняла трап".

- Чай стынет, - сказала Симона, - можно приниматься за пироги.

- С чем бы это? - полюбопытствовала Ираида Васильевна.

- Великорусские. Посконные. Сермяжные. Что, я не так сказала? - Симона умудрялась выискивать где-то совершенно невероятные слова. - Вот, убедитесь. С грибами и с визигой.

- Да, - задумчиво сказала Ада, - эпоха контрабанды на таможенной станции. И много их там у тебя?

- Хватит, - сказала Симона и ткнула кнопку вызова дежурного робота. Надо припрятать на черный день - имею в виду гостей.

Дверь приподнялась, вкатился "гном". Он бесшумно скользнул к Симоне и остановился, подняв свой вогнутый, словно хлебная корзиночка, багажник. Симона принялась перегружать туда свои пакеты.

- Снесешь в холодильник, киса, - приговаривала она вполголоса, - да чтобы через неделю можно было достать не раскапывая лопатой. А то всегда завалишь...

Паолу немного раздражала манера Симоны говорить с роботами. Ну зачем это, если они все равно ничего не слышат?

Видно, и Симона думала о том же:

- Эх ты, черепаха навыворот. И когда я вас переведу на диктофоны - Она нагнулась и стала набирать шифр приказа. - Говоришь с ним, как с человеком, а он - ни уха ни рыла. Кстати, какой у нас номер очереди на универсальный?

Паола вскочила:

- Я сама.

Схватила пакеты в охапку, побежала на кухню. Универсальный...

Когда-нибудь его доставят на станцию, и тогда "благодарю вас, мисс, но услуги стюардессы на станции больше не нужны".

Паола вернулась к столу, села пригорюнившись, - одной рукой подперла подбородок, другой поглаживала скатерть.

- Ну что, Паша, взгрустнулось? - Ираида Васильевна наклонила голову, одним глазом глянула Паоле в лицо. "Словно большая, добрая кура", подумала Паола. - Или, может, обленилась за отпуск? Работа в тягость?

- Да разве я работаю? Смеетесь! - Паола судорожно сдернула руки со скатерти, под столом стиснула кулачки. - Разве так должна работать стюардесса? Вот на пассажирских ракетах, если что случается - стюардесса разве с командой? А? Она с пассажирами. До самого конца. (Ада улыбнулась, еще ни на одной пассажирской ракете до "самого конца" не доходило.) Я, конечно, мало что могу, но ведь главное, чтобы люди чувствовали - о них заботятся, с ними рядом живой человек, а не такой вот паразит. - Паола кивнула на "гнома", все еще покачивавшегося за креслом Симоны.

Симона взорвалась:

- Прелестно! Господа, бумагу мне с золотым обрезом и лебединое перо. Мы пишем рекомендацию мисс Паоле Пинкстоун на предмет ее перехода на рейсовую космотрассу. И чтоб там без паразитов. Мисс не выносит представителей металлической расы.

"Ну зачем она так? - подумала Ираида Васильевна. - Она же знает, что на пассажирские ракеты берут только самых хорошеньких... Даже у нас. Уж такая традиция. А на "Бригантине" за стюардессу этот Мортусян. Так что никуда Паша не уйдет. Что же обижать девочку?"

- Трогательно, - сказала Ада, - а мы, выходит, не люди? Нам не нужно человеческой заботы?

Паола вспыхнула.

- Ох, глупости вы все говорите. - Ираида Васильевна подошла к Паоле, тяжело опустила руки ей на плечи. - Счастливая ты, Паша.

Паола вскинула на нее глаза, но Ираида Васильевна молчала, да говорить и не надо было, - все и так поняли, что, собственно говоря, осталось досказать:

"Счастливая ты - тебе есть кого ждать". Все это поняли, и наступила не просто тишина, а тишина неловкая, нехорошая, которую нужно поскорее оборвать, но никто этого не делал, потому что в таких случаях что ни скажешь - все окажется не к месту, и всем на первых порах станет еще более неловко. И только потом, спустя несколько минут, все сделают вид, что забыли.

- А знаешь, откуда твое счастье? - Ираида Васильевна стряхнула с себя эту проклятую тишину, но не захотела, вовсе не захотела, чтобы все забывали, и улыбнулась грустно, и сложила руки лодочкой, и поднесла их к уху, словно в них было что-то спрятано, малюсенькое такое. - Вот когда мы были маленькими, играли в "белый камень":

Белый камень у меня, у меня,

Говорите на меня, на меня...

- А что, Маришка у тебя играет в белый камушек? - обернулась она к Симоне.

- Да вроде бы - нет.

...Кто смеется - у того, у того,

Говорите на того, на того...

- И какие льготы предоставляло наличие белого камня? - осведомилась Ада.

- Уже не помню... Кажется - счастье какое-то.

- Да... - задумчиво сказала Паола. - До счастья я немножко не дотянула. Пинкстоун - это не белый камень. Розовенький.

- Все равно, - сказала Ираида Васильевна,-все едино - счастье, - и улыбнулась такой щедрой, славной улыбкой, будто сама раздавала счастье и протягивала его Паоле: на, глупенькая, держи, всё тебе - большое, тяжелое; а та боялась, не брала, приходилось уговаривать...

- Вызов, - сказала Симона и резко поднялась.

Все пошли в центральную рубку. Паола собрала со стола, понесла сама, здесь, с половинной силой тяжести, все казалось совсем невесойым. Шла мурлыкая, песенка прилипла, потому что была такой глупенькой, доверчивой:

Кто смеется, у того, у того...

Симона вышла из центральной, остановилась перед Паoлой. Блаженная рожица, что с нее возьмешь?

- Дура ты, Пашка; вот что, - сказала она негромко.

. Паола остановилась и уж совсем донельзя глупо спросила:

- Почему?

- Долго объяснять. Просто запомни: со всеми своими распрекрасными чувствами, со всей своей развысокой душой один человек может быть совсем не нужен другому. Вот так.

"Зачем они все знают, зачем они все так хорошо знают..." - с отчаяньем думала Паола.

Тут взвыли генераторы защитного поля, но сигнала тревоги не было, вероятно, подходило небольшое облачко метеоритной пыли.

- Не осенний ли мелкий дождичек... - сказала Симона и побежала в центральную.

Паола повела плечами, словно действительно стало по-осеннему зябко, и пошла упо коридору, как всегда, по самой середине, где под белой шершавой дорожкой - узенький желобок. Приоткрыла дверь своей каюты - потолок тотчас же стал затягиваться молочным искристым мерцанием. Не думая, протянула руку вправо, почти совсем приглушила люминатор. Оглянулась. Напротив, поблескивая металлопластом, - дверь одной из кают, что для "них".