Нечто подобное

Мы с Чаком — «Сыны Службы», с каким-то жутким ощущением подумал Винс. В эксцентричной униформе, маршируя вниз по улице, выслушивающие насмешки. И все верующие — во что? В окончательную победу? В Гольтца, который похож на крысолова из фильма? Он съежился от этих мыслей. И все же сама идея запала ему в душу.

Проснувшись в своей квартире на самом верху дома «Адмирал Буратино», худой и лысеющий Чак Страйкрок, старший брат Винса, близоруко сощурился на часы, чтобы выяснить, нельзя ли было еще немного поваляться в постели. Но этот предлог не имел никакой силы: на часах было 8.15. Время вставать… Машина, продающая последние новости, громко рекламирующая свой товар на улице, разбудила его. К счастью, вовремя. И тут вдруг, к своему величайшему изумлению, Чак обнаружил, что в его постели был кто-то еще. Он раскрыл глаза шире и, стараясь не двигаться, стал рассматривать очертания той, а то, что это была женщина, он понял сразу по разметавшимся темным волосам той женщины, что была рядом. Это была молодая женщина, знакомая ему женщина (ему стало легче — а может, и наоборот?). Джули! Жена его брата Винса! Этого еще не хватало. Чак сел в постели. Так, разберемся, обратился он сам к себе поспешно. Вчера вечером — что же происходило здесь вчера вечером после ВСЕХ ДУШ? Появилась Джули, не так ли? Совершенно обезумевшая, с чемоданом и двумя пальто и стала рассказывать бессвязную историю, которая в конце концов свелась к одному простому факту: она официально порвала с Винсом, ее ничто больше с ним не связывало и она была свободна в своих поступках. И вот теперь она здесь. Но как? Этого он не мог вспомнить. Ему всегда нравилась Джули, но это ничего не объясняло. То, что она сделала, касалось ее личной тайны, внутреннего мира ценностей и отношений, а не его лично, не чего-либо реального, вещественного.

Однако вот она, Джули, все еще крепко спит; физически здесь, но, подобно моллюску, она ушла в себя, свернулась калачиком и спряталась в раковине, что было неплохо, так как для него все это казалось кровосмешением, несмотря на ясность закона в этих вопросах. Она для него была скорее членом его семьи. Он никогда не заглядывался на нее. Но прошлым вечером после нескольких рюмок — а, вот в чем дело: он не мог больше пить. Или нет, он мог, и когда он выпил еще, с ним произошли разительные перемены, которые, казалось, были только во благо: он стал смелым, решительным, открытым, превзошел сам себя, вместо обычного своего молчаливого, угрюмого состояния. Но вот зато какие были последствия. Взгляните, во что его втянули.

И все же где-то глубоко в душе он не слишком возражал. То, что она появилась здесь, было ему комплиментом.

Но в следующий раз, когда он встретится с Винсом, проверяющим удостоверение личности у входа, ему будет неловко, потому что Винс захочет обсудить этот вопрос на глубоком, значимом, серьезном уровне, напрасно распаляясь в интеллектуальном анализе основных мотивов. Какова была истинная цель Джули — покинуть его и прийти сюда? Почему? Начнутся онтологичекие вопросы, такие, что одобрил бы Аристотель, телеологические изыскания в стиле того, что они когда-то называли «конечная цель». Винс шел не в ногу со временем; все это стало бессмысленным, никому не нужным. Надо бы мне позвонить шефу, решил Чак, и сказать ему — попросить у него позволения прийти позже. Мне нужно уладить все с Джули: что теперь делать и что делать дальше. Сколько она здесь останется и будет ли давать деньги на расходы. Главные нефилософские вопросы практической натуры.

Он приготовил кофе и сидел на кухне, потягивая его, в пижаме. Наладив телефон, он набрал номер шефа, Мори Фрауенциммера. Экран стал бледно-серым, затем белым, как бы в тумане, стали вырисовываться части тела Мори. Мори брился.

— Да, Чак?

— Привет, — сказал Чак и услышал, как явно гордо звучит его голос. — У меня здесь девчонка. Так что я опоздаю.

Это был мужской разговор, не имело значения, кто была эта девчонка; не следовало вдаваться в такие подробности. Мори не стал спрашивать, на лице у него появилось непроизвольное восхищение. Затем — осуждение. Но восхищение было первым. Чак ухмыльнулся: его не волновало осуждение.

— Черт с тобой, — сказал Мори. — Но тебе лучше появиться в конторе не позже девяти. — Все его интонации говорили: если бы я был на твоем месте; я тебе завидую, черт бы тебя побрал.

— Ага, — сказал Чак, — появлюсь, как только смогу. — Он взглянул на кровать и Джули. Она сидела. Возможно, Мори ее видел. А может, и нет. В любом случае пора было закругляться. — Пока, Мори, старина, — сказал Чак и повесил трубку.

— Кто это был? — сонно спросила Джули. — Это был Винс?

— Нет, мой шеф. — Чак поставил еще воды, чтобы сварить кофе для Джули.

— Привет, — сказал он, снова подходя к кровати и усаживаясь рядом с Джули. — Ну как ты?

— Я забыла свою расческу, — прагматично ответила Джули.

— Я куплю тебе расческу в холле у фармацевта.

— Да, такие жалкие, маленькие пластмассовые штучки.

— Хм, — сказал он, испытывая какое-то сентиментальное чувство по отношению к ней и понимая, что она ему нравится. Вся эта ситуация — она в кровати, он сидит рядом в пижаме — была одновременно и горькой и приятной; она напоминала ему о прежней, последней семейной жизни, закончившейся четыре месяца назад.

— Привет, — сказал он, похлопывая ее по бедру.

— О Боже, — сказала Джули. — Лучше бы я умерла. — Это не прозвучало как его вина, она не осуждала его, это было сказано без всяких эмоций, как будто она подводила итог их вчерашнему разговору. — Зачем это все, Чак? — сказала она. — Я люблю Винса, но он такой глупый, он никогда не повзрослеет и не научится жить. Он всегда играет в какие-то игры, где он олицетворение современной организованной общественной жизни, человек-учреждение, целомудренный и простой, в то время как он не такой. Но он молод. — Она вздохнула. Этот вздох охладил Чака, потому что это был холодный, жесткий, однозначно отрицающий вздох. Она списывала со счетов другое человеческое существо, она отделяла себя от Винса с таким минимумом отрицательных эмоций, как если бы она вернула книгу в библиотеку.

Боже мой, подумал Чак, этот человек был твоим мужем, ты любила его. Ты спала с ним, жила рядом с ним, знала все что можно о нем — фактически знала его лучше, чем я, а он был моим братом гораздо дольше, чем ты жила на свете. Женская плоть на самом деле очень жестка, подумал он. Страшно жестка.

— Мне надо на работу, — нервно сказал Чак.

— Это мне там кофе варится?

— Да, конечно.

— Принеси, пожалуйста, его сюда, Чак.

Пока он ходил за кофе, она оделась.

— А что, старина Кальбфляйш выступал сегодня утром? — спросила Джули.

— Я не знаю. — Ему не пришло в голову включить телевизор, хотя прошлым вечером он прочитал в газете о предстоящей речи. Ему было наплевать, что собирался говорить старик, о чем бы ни шла речь.

— Тебе действительно нужно бежать в свою маленькую фирму и работать? — Она в упор смотрела на него, и он, может быть, впервые в своей жизни увидел, что у нее был прекрасный естественный цвет глаз и блеск отполированной поверхности камня, которые можно было заметить только днем. У нее был необычный квадратный подбородок и немного большой рот, который она часто кривила, что придавало лицу какое-то трагичное выражение. Ее губы были неестественно красны и чувствительны, что отвлекало внимание от тусклокоричневого цвета волос. У нее была хорошая фигура с округленными формами, и она хорошо одевалась: то есть она шикарно выглядела во всем, что бы ни надела. Казалось, любая одежда ей подходит, даже хлопковые платья массового производства, с которыми другие женщины испытывали бы трудности. Теперь на ней было все то же вчерашнее платье оливкового цвета с черными круглыми пуговицами, дешевое платье, и все же она в нем выглядела элегантно, иначе не скажешь. У нее была аристократическая осанка и вся ее конституция. Об этом говорили ее подбородок, ее нос, отличные зубы. Она не была немкой, но она была с севера, возможно, шведка или датчанка. Взглянув на нее, он подумал, что она отлично выглядит. Ему казалось очевидным, что она останется такой всегда и не увянет с годами. Казалось, ее не сломить. Он не мог представить ее неряшливой, толстой или вялой.