Ачи и другие рассказы

— Проклятый идол! Возьми свое золото! — в смертельном ужасе прохрипел Александр, швырнул мешок и опрометью бросился из пещеры…

V

Когда Владимир по судорожному подергиванью веревки понял, что Александр возвращается обратно, он вздохнул, с облегчением…

Наконец-то долгожданная цель достигнута!..

Но что это… Выстрел!.. Еще и ещё… Засада!..

Шаманы стерегут сокровище своего истукана!?

Владимир выхватил револьвер… В черном отверстии показался Александр…

Боже!.. Что это?!..

— Проклятый идол!.. Возьми свое золото!.. — хрипит Александр, пятясь спиной к пропасти…

— Боже!.. Саша!.. Обрыв!.. — кричит Владимир, но друг не слышит его… Господи!.. Еще шаг… он падает!.. Веревка!., веревка!..

Изо всех сил схватил Владимир веревку и уперся в скалу… Резкий толчок ожег ему руки и едва не сорвал его в бездну… Однако, он удержался на месте, — и благополучно вытащил своего друга из пропасти…

В Ургу он привез душевнобольного…

По выяснении всех обстоятельств дела, мне нетрудно было рядом постгипнотических внушений освободить юношу от мучивших его призраков… Через два месяца после нашего первого знакомства он был совершенно здоров…

Что это было?.. Бред расстроенного воображения, голос… совести, припадок удушья от спертого или отравленного ядовитыми испарениями воздуха? Или истукан и его сокровища, действительно, охранялись таинственными флюидами, собранными и сконцентрированными в пещере магическим искусством шаманов?..

У меня нередко является желание побывать в этой таинственной пещере, но исполнение его приходится отложить до того времени, когда в Монголии будет снова водворен порядок, и путешественники не будут рисковать жизнью за свои политические или религиозные убеждения… К тому же, мне передавали, что шаманы, опасаясь, по-видимому, реквизиций ценностей, засыпали вход в пещеру и замаскировали его до неузнаваемости.

ЭКСПЕРИМЕНТ

I

— Все это, конечно, замечательно! Но, по-моему, все удивительные достижения науки теряют свою ценность, если они перешагнули через трупы бесчисленных живых существ, извивающихся в муках на вивисекционных столах. Не понимаю, как это у вас поднимается рука, чтобы истязать такие чудесные создания?

С этими словами Анна Андреевна нежно погладила и поцеловала дремавшего у неё на коленях крошечного фокса.

— Но цель… Вы упускаете из виду цель, к которой мы стремимся, — спокойно возразил профессор. — Разве страдания и муки тех животных, которые принесены в жертву экспериментам, не окупаются одной человеческой жизнью?.. А сколько таких жизней спасено уже, благодаря новейшим достижениям науки!

— Конечно, это так… Но все же дрожь пробирает при мысли о том, какие ужасные муки переносят под вашим ножом эти кроткие существа, растянутые на ремнях, с продырявленными желудками, вынутыми мозгами или со снятой кожей… Бр..р..р…

— Но, ведь, без этого невозможно. Наука должна иметь какие-либо предварительные данные, прежде чем приступить к опытам над людьми…

— Что вы говорите! Разве может представиться надобность в экспериментах над человеком?

— А то как же… И ежедневно производятся тысячи их… Разве вам неизвестно, что, только пройдя через стадию наблюдений над животными, начинают осторожно применять все новые медицинские составы и к людям? И нередко случается, что новое средство или новый вид операции, приносившие, по-видимому, на первых порах несомненную пользу и облегчение, оказывались, при дальнейшем наблюдении, вредными для человеческого организма — и вскоре выходили из употребления. Таким образом, все те, которые применили их на себе, явились объектами эксперимента, в данном случае отрицательного…

— А не может случиться, что то лекарство, которое было полезно для животного, окажется ядовитым для человека?

— На это у экспериментаторов имеются многочисленные данные и соображения. Но не всегда возможно проделать предварительные опыты над животным. Нередко приходится приступать непосредственно к людям… Помню один эксперимент, произведенный моим покойным другом, профессором Поповым, психиатром.

До сего времени, при воспоминании об этом опыте, я чувствую себя как-то не по себе…

— Вы… вы?!..

— Да, представьте себе… Когда я оперирую над живым организмом, вскрываю различные полости и вынимаю органы; когда обнажаю белые нити нервов, пульсирующие артерии, упругие ткани мускулов; когда наблюдаю над извилинами и буграми в мозговом веществе вскрытого черепа, тогда для меня все просто и ясно, — и нет места для сомнений и колебаний… Но когда соприкасаешься с темной областью человеческой психики, с загадочными функциями и процессами его внутреннего существа, то наталкиваешься на такие неожиданности, на столь необычайные факты, что начинаешь сомневаться во всем, чувствуешь себя окончательно выбитым из колеи, и надолго теряешь душевное равновесие и спокойствие… Такое именно действие оказал на меня эксперимент Попова, ближайшим ассистентом которого пришлось быть мне…

Профессор умолк и задумчиво опустил голову, неподвижным взором следя за догорающими углями в камине, возле которого мы пристроились.

— От ваших слов веет чем-то мистическим, — проговорила Анна Андреевна. — Уж не расскажете ли вы нам об этом ужасном эксперименте, который произвел на вас такое сильное впечатление?

— Мне не хотелось бы оживлять воспоминания об этом жестоком опыте, — тихо сказал профессор. — Но, зная вашу любовь и тяготение ко всему таинственному и потустороннему, я согласен снова пережить те кошмарные минуты. Тем более, что и для вас, — обратился он ко мне, — это может представить некоторый интерес…

II

— Это было лет десять тому назад, когда я занимал кафедру физиологии в Н. университете. Из всех коллег я наиболее близко сошелся с Поповым, психиатром, директором собственной санатории.

Нас сблизила друг с другом сначала просто симпатия, как это бывает обычно, а затем — общее тяготение, общий интерес к некоторым научным проблемам, в частности, к вопросу о психической жизни человека.

Должен сказать, что взгляды наши были диаметрально противоположны. В то время, как я стоял на чисто физиологической точке зрения, считая душевную жизнь человека функцией его физического организма, Попов непоколебимо держался того мнения, что человек обладает еще чем-то, независимым от физического тела, хотя и находящимся в постоянной связи с ним.

Называйте это, как хотите, — говорил он мне, — словами и терминами вы не измените сути дела. Это второе человеческое тело столь же материально, как и физическое, хотя и построено из материи иного рода и состава, чем нам известная. Оно так тесно скованно с физическим организмом, что самостоятельную его деятельность можно установить лишь в те моменты, когда связь эта ослабевает.

— Ни один физиолог не может согласиться с вами, — возражал я. — Хотя многие процессы в человеческом организме представляются еще загадочными для нас, но у нас есть бесчисленные доказательства того, что вся психическая жизнь является продуктом мозговой деятельности… Вам, как психиатру, следует знать лучше кого-либо иного, что малейшее повреждение мозга ведет к тяжелым психическим расстройствам и душевным заболеваниям.

— В том то и дело, что этого нельзя считать доказанным, — отвечал Попов. — Я не решился бы утверждать, что повреждение головного мозга является также повреждением для этого внутреннего человеческого существа. Но если мозг является тем единственным инструментом, посредством которого оно проявляется во вне, — то понятно, что каждая порча этого инструмента должна отразиться на том, что воспринимается нами, как проявление этого существа. Ведь, если вам исковеркать инструмент, которым вы пользуетесь для речи, то-есть истерзать язык, сломать челюсти и небо, вырезать голосовые связки, — то вы, несмотря на ясность и логичность ваших мыслей, никак не сможете выявить этого во вне, предполагая, что в вашем распоряжении нет других возможностей…