Ачи и другие рассказы

Это было давно, очень давно, когда я еще не постиг всей призрачности обманчивой Майи [3] и не отказался от её ядовитых соблазнов, уйдя от мира и предавшись философии. Я был тогда молодым юношей, с гибким телом и упругими мускулами, с горящим взором и избытком жизненных сил. В качестве преданного челы [4] следовал я за великим Урвази, проникаясь от него мудростью Йоги и практикуясь в заклинании змей. Вдоль и поперек исходили мы всю Индию, от Арабского и до Бенгальского моря, от Адамовой горы на знойном Цейлоне и до северного Пенджаба, обрамленного темными хребтами оснеженных Гималаев. Всюду встречал великий Урвази почтительный прием — и никогда не было у нас недостатка в чем-либо. В европейских кварталах больших городов он давал представления, как факир, и относил все собранные деньги в кассу храма, жрецом которого он состоял. Я носил за ним наши чашки и рис, а также большую плетенную корзину со змеями, уход за которыми входил в мои обязанности.

Помню, с каким ужасом открывал я первое время корзину, в которой находилось несколько кобр и гремучих змей. Ведь они тогда не были скованны властным взором и ритмической музыкой Урвази, и я мог ежеминутно погибнуть от их ядовитых укусов.

— Напрасно ты так боишься, Инарада, — говорил мне Урвази, — змеи никогда не тронут расположенного к ним человека. Они ощущают любовь так же, как чуют и ненависть — и отплачивают людям теми же чувствами. Чутье их в этом отношении необычайно и никогда не обманывает их.

И он любовно вынимал своих питомиц из корзины, нежно гладил их по блестящей чешуе, клал их на колени и на грудь. Они сонно сворачивались калачиком или, томно потягиваясь, ласкались к своему господину, облизывая его лицо и руки.

Впоследствии я привык к змеям и полюбил их, как и мой учитель. Сколько красоты и грации находил я потом в этих извивающихся телах, в стрельчатой переливчатой чешуе и острых пронзительных глазах! Сколько мудрости и кротости было в их поведении, и сколько внимания и ласки уделяли мне эти необыкновенные, чудесные создания!.. По малейшему шороху, по мимолетному взору угадывали они мои мельчайшие желания и старались жить самостоятельно и разумно, не затрудняя меня уходом за ними.

Среди всех змей была у нас общая любимица. — Ачи, огромная кобра, необычайно умная и подвижная. Когда я вынимал ее из корзины, и она обвивалась вокруг моих рук и плеч, кладя свою голову мне на грудь и внимательно смотря на меня своими зеленоватыми лучистыми глазами, мне казалось, что она читает мои мысли — и, проводя так долгие вечера в её объятьях, я мысленно разговаривал с ней целыми часами. Когда же, на представлениях, среди всех прочих змей показывалась наша любимица, грациозно и величественно покачиваясь в такт монотонным звукам флейты, в среде очарованных зрителей проносился вздох восхищения — и даже европейские дамы, ненавидящие и боящиеся змей, не скрывали своего восторга и любовались её плавными ритмическими движениями.

Так бродили мы с места на место, заходя в большие города и мелкие селения. Время шло — быстро и незаметно проносились месяцы и годы… Я старательно работал под руководством Урвази и быстро подвигался вперед. Уже начал я пронизывать своим духовным взором блестящее покрывало соблазнительной Майи, уже открывались мне понемногу глубокие тайны высших миров. Дух мой достиг полного владычества над телом, и искусство факиров было изучено мною в совершенстве… Проходя как-то по Бенгалии, мы решили посетить Калькутту, поклониться грозной супруге могучего Шивы [5].

Мы сидели за городом у ограды храма, отдыхая от долгого пути. Нас окружала небольшая группа любопытных, внимательно слушая наши рассказы и разъясняя нам наш дальнейший маршрут. Вдруг мы услышали неподалёку веселый смех и громкий говор, и шумная компания европейцев подошла к храму. Все они были вооружены биноклями и аппаратами, и внимательно осматривали и фотографировали интересные места. Неподалеку медленно подвигалась пара пустых экипажей, в которых они, по-видимому, прикатили из города.

— Факиры! — воскликнула вдруг, всплеснув руками, одна дама, указывая на нас — и вся компания немедленно подошла к нам. — Смотрите, у них в корзине змеи, — сказал кто-то.

— Факиры… Змеи… Змеи… — послышались голоса со всех сторон.

Урвази продолжал сидеть неподвижно. Окружавшие нас индусы с любопытством переводили взоры с него на прибывших и обратно. Наконец, один из последних подошел поближе и спросил, обращаясь к Урвази, факир ли он и согласен ли он дать представление.

— Факир. Согласен — отвечал тот, по обыкновению. Радостные восклицания и аплодисменты среди европейцев были ответом на эти слова.

— Но не сейчас, — продолжал европеец, — теперь у нас нет времени — да, к тому же, здесь только небольшая часть моих гостей. Не согласитесь ли вы придти ко мне вечером, чтобы в присутствии всех приглашенных показать свое искусство?

— Согласен. Приду. — ответил Урвази, принимая протянутую ему визитную карточку.

Недоброе предчувствовал Урвази, собираясь на это злополучное представление… Недоброе чуяли и змеи, беспокойно ворочавшиеся в корзине… И мне было как-то тяжело — но мои просьбы и уговоры не ходить в город оставались безрезультатными.

— Все мы подчинены железным законам Кармы, — сурово говорил Урвази, — и ни единый волос наш не упадет без повеления владык её. Не нам с тобой, Инарада, противоречить или противодействовать им…. Не так ли, Ачи, милая? — спрашивал он, вынув из корзины и поглаживая ее… — Ты снова покажешься сегодня, родная, во всей своей ослепительной красе и очаруешь собою зрителей… А в случае чего — ты не дашь в обиду своего старого друга, не правда ли?

И Ачи, казалось, понимая, преданно смотрела на него своими бездонными загадочными глазами…

Ровно в восемь часов подходили мы к указанному дому. Портье был уже предупрежден и немедленно по предъявлении карточки повел нас наверх, откуда раздавалось пение, веселый смех и громкий говор. Общество, по-видимому, было большое и сильно навеселе.

Нас ввели в огромную комнату, богато убранную. Блеск многочисленных огней, сверканье серебряных вещей и хрустальной посуды в первое мгновенье ослепили нас.

За столами, уставленными всевозможными яствами и горами бутылок, сидели веселые гости, нарядные дамы и шикарные мужчины. Празднество было в полном разгаре. Звон бокалов и хлопанье пробок примешивались к общему шуму. Внезапно, как по мановению волшебного жезла, все стихло.

— Факиры!

— Факиры пришли!

Все обернулись в нашу сторону. Все глаза внимательно и вопросительно впились в нас. Прислуживавшие индусы почтительно расступились, давая нам дорогу.

— Мир вам, — громко произнес Урвази. — Смиренный йоги покажет вам силу и могущество Всевышнего, ничтожным рабом которого он является.

Он опустился на разостланный мною коврик и взял в руки флейту. Я поставил перед ним корзину со змеями и уселся возле него. Зрители сидели неподвижно, затаив дыхание. Наступила полная тишина…

И вот — нежный звук флейты пронесся по залу.

Глубокий и тоскливый — он повторился снова, и опять, и вновь… — и заплакала, и зарыдала флейта под дрожащими пальцами старого йога… Неземную мелодию, небесные мотивы извлекал Урвази из своего инструмента. Безбрежная скорбь надтреснутого сердца и радостное пенье ликующей природы, торжественная молитва величественного жреца и бессвязные выкрики кликующего бесноватого — все это связывалось и переплеталось, переходя, перекрывая, пересекая, перехватывая одно — другое, и чаровало слушателей своей необычайной прелестью.

Никогда еще не слыхал я такой дивной мелодии из-под пальцев Урвази — и сидел окаменевши, подобно всем зачарованным зрителям. Я очнулся от своего оцепенения лишь под строгим взглядом Урвази — и тут только заметил, что дивная музыка перешла уже в обычную монотонную мелодию, своим однообразным ритмом гипнотизирующую змей. Я с трудом поднялся и, ломая ногти, поспешно открыл корзину… Магические звуки уже начали свое действие — и из корзины медленно, в такт музыке, выползло несколько змей, покачивавшихся на вытянутых хвостах.