Безрогий носорог

Чуть наклонившись к Нине, директор заговорил о пути зерна.

Он говорил о том, что грузовичок, наполненный зерном, побежит на пристань Клин. Он оставит зерно в перегрузочном амбаре. Здесь оно полежит несколько дней. Потом к амбару подойдут баржи, и зерно низринется в их темные недра. Пароходы доведут флотилию до городского элеватора, и элеватор опустит в брюхо баржи свой зерновсасывающий хобот.

Директор говорил также о том, что в совхозе очень мало грузовиков и что грузовики, мобилизованные в городе, запропастились где-то на дороге.

— Транспорт, — говорил директор, — наше больное место.

Так они шли, говоря о грузовиках. Внезапно ветер стих. Темная волна разбилась в мелкую зыбь.

Упала первая капля дождя.

Люди у зерновоза засуетились. Тракторист выскочил из седла и подбежал к грузовику. Полы брезента взметнулись.

— Закрывают, — успокоенно сказал директор. Он схватил Нину за руку.

— Побежим! — крикнул он.

Дождь хлынул с такой силой, будто в небе опрокинулось гигантское ведро.

— Придется налаживать зерносушилку, — сказал директор, кивнув головой на грузовичок.

Нина засмеялась и передернула плечами. К плечам уже прилипло платье.

Глаза ее встретились с глазами директора. Он улыбнулся ясно и молодо. Нина решила, что, как директор, он огорчен дождем, а как человек, доволен.

Палатки стояли на обрыве, голубея в лупи. Самая большая из палаток, освещенная изнутри, напоминала гигантский фонарь.

«Форд» остановился посреди лагеря. Кивнув головой в сторону освещенной палатки, Нина сказала директору, что профессор еще не спит. Они вышли из машины и их длинные тени перекрыли лунную лужайку. Сламываясь и вновь выпрямляясь, тени потекли к палаткам.

Было очень тихо. Внизу, у обрыва, несмело чешуилась река. Нина остановилась перед входом освещенной палатки и, будто боясь спугнуть лунную тишину, спросила осторожно и негромко:

— Можно?

Резкий, дребезжащий голос крикнул:

— Прошу!

Нина просунула в палатку всклокоченную голову. Профессор сидел на походной койке, перелистывая какую-то книгу. На другой койке дремал Сергей Сергеич.

— Я не одна, — сказала Нина вкрадчиво. Лицо ее пылало лукавым весельем. Она отбросила входное полотнище, и профессор увидел незнакомца с сухим и резко очерченным лицом.

Кто бы это мог быть?

Профессор повторил приглашение. Нина и ее спутник ввалились в палатку.

— Познакомьтесь, — сказала Нина.

Профессор пробормотал что-то традиционное. Незнакомец отчетливо произнес:

— Лаппа — директор зерносовхоза.

Профессор указал на походный стул. Директор сел, шурша плащом. Нива подсела к Сергей Сергеичу. Только теперь профессор заметил, что она в мужском костюме. Ковбойка, бриджи, желтые краги, — что бы это могло означать?

Нина перехватила его взгляд и засмеялась.

— Это дождь виноват!

— Дождь, — оживился профессор, — он нам очень много помог. Он разрыхлил породу, некоторые кости совершенно обнажились.

Профессор обернулся к директору и с некоторой торжественностью добавил:

— Рад с вами познакомиться. Именно сегодня я убедился в том, что ископаемое, которое мы нашли на территории вашего совхоза, является индрикотерием.

— Индри-ко-те-рием, — с усилием повторил директор,

— а что это такое?

— Безрогий носорог, очень редкое ископаемое. — Профессор вскинул узкое лицо. Он явно гордился своей удачей.

— Весьма редкое ископаемое, — повторил он, — в первый раз индрикотерий был найден в Тургайской степи студентом Гайлитом. Тогда эта находка прогремела на весь мир. Я думаю — это большая удача, что второй случай находки индрикотерия связан именно с вашим совхозом. Вы только подумайте, — до сих пор ваш совхоз был никому не ведом, теперь о нем узнают все палеонтологи мира.

Директор переглянулся с Ниной.

— Я бы предпочел, чтобы вы нашли фосфориты.

Фраза, произнесенная спокойно, прозвучала, как оскорбление. Профессор резко выпрямился.

— Слепой практицизм, — пробормотал он тихо. Сергей Сергеич гмыкнул. Профессор теребил узкую бородку, руки его дрожали.

— Слепой практицизм, — повторил он, стараясь сохранить деланное спокойствие — вы, очевидно, рассматриваете палеонтологию, как бесплодную игру ума. Но уверяю вас, — это глубокое заблуждение.

Возьмем наш случай. Кости индрикотерия найдены за пятьдесят пятым градусом северной широты. Мы получим яркое доказательство того положения, что северная граница субтропических лесов в третичный период лежала значительно выше, нежели та граница, которая до сих пор была установлена. Затем, откапывая кости индрикотерия, мы собрали значительный материал по геологии вашего совхоза. Этот материал, несомненно, пригодится, когда вы будете составлять геологическую карту.

Директор хотел что-то сказать.

— Виноват, — резко проговорил профессор, вскинув узкую ладонь, — я должен лишь вам сказать, что человеку нужно изучать природу даже в том случае, если это познание не имеет сколь-нибудь заметного практического значения. Познание может быть самоцелью, потому что оно дает человеку огромное удовлетворение. Представьте себе ученого, который роется в меловых отложениях. Он роется неделю, другую и вот судьба посылает ему удачу, — он находит отпечатки листьев сассафраса или фиговых деревьев. Ободренный, он продолжает работу. Еще несколько взмахов молотка и перед ним скелет какого-нибудь протея. Как бы плохо ни сохранялся скелет, ученый восстановит внешний облик животного. Мало того, он восстановит даже историю его жизни и смерти. На одну минуту перед ученым возникнет картина подтропического океана. На месте безлесной равнины, к унылому виду которой он привык за месяц работы, для него встанут роскошные леса магнолий и фиговых деревьев. Леса эти ограничивают закрытую бухточку, над которой торчат головы двух мезозавров. Но ученый не обращает внимания на мезозавров. Он видит другое. Он видит, как скумбрии бегут на мелководье. Они спасаются от портея, — от гигантской рыбы, рыло которой похоже на морду бульдога. Изо рта этой рыбы торчат клыки длиной в семь сантиметров. Она широко раздвигает челюсти и заглатывает скумбрий. Потом челюсти защелкиваются как капкан. Преследуя скумбрий, портей заплывает в мелководье. Тут начинается отлив. Портей бежит обратно. Но время уже потеряно, вода ушла, и портей должен задохнуться на мелководье. Он бьет чудовищным хвостом. Воды все меньше. Он извивается в тине и, наконец, затихает…

Профессор умолк и распустил улыбку по острому и узкому своему лицу:

— Что вы теперь скажете по поводу палеонтологии?

Директор сразу стряхнулся:

— Что я скажу о палеонтологии?.. Скажу то же самое, — я не против палеонтологии. Вы говорили очень интересно и я слушал вас с удовольствием. Палеонтология, конечно, нужна. Но, если вы меня спросили, что для меня сейчас важнее, — палеонтология или, например, почвоведение, я бы сказал прямо — для меня в данное время важнее почвоведение. — Виноват, не перебивайте меня… Вы говорили здесь о геологической карте. А известно ли вам, что у нас не только геологической — почвенной карты нет. Сейчас у меня работают американские инструктора комбайнеров. Они, когда немного пригляделись, сказали мне прямо, что в организации совхоза виден чисто американский технический риск. Это, конечно, неплохо, что мы можем позволить себе технический риск. Но избыток технического риска мог бы привести к катастрофе.

Директор распахнул плащ. На лице его проступали розовые пятна. То, о чем он говорил, видимо, волновало его.

— Вы обследовали месторождения фосфоритов и нашли, что они не имеют промышленного значения. И вот вы оставили их и занялись носорогом. Если б на то была моя воля, я превратил бы вас в почвенную экспедицию… Не спорьте и не ругайте меня варваром. Постарайтесь представить себя на моем месте. Территория нашего совхоза составляет сто двадцать тысяч га. На этой территории работают два почвоведа. До сих пор они обработали двенадцать тысяч га. Я просил, чтобы мне дали еще восемь почвоведов. Мне отказали. Говорят, — нет людей и средств. На первоочередную работу нет ни людей, ни средств. На носорога людей и средства находят. Не сердитесь, профессор, я вовсе не хочу вас обидеть. Согласитесь с тем, что очень рискованно бросать зерно в ту почву, которая вами не изучена. Конечно, зерно можно бросить, если вы имеете дело с опытным посевом. Но у меня посев промышленный. В этом году посевная площадь нашею совхоза — сорок тысяч га. Ясно, что мне нужно знать ту почву, в которую сотни сеялок бросают семена. Не подумайте, что я обвиняю тех людей, которые организовали совхоз на неисследованной территории. Стране нужен хлеб. Чем больше новых земель вступает в обработку, тем больше мы получаем хлеба. Мы берем в обработку даже неизученные земли. Вы скажете, что индрикотерий не мешает добыванию хлеба. Я с вами не согласен. Ваш индрикотерий отвлекает силы и средства, которые могли бы быть брошены хотя бы на организацию почвенных экспедиций. Недавно я читал в газете: одно ученое общество командировало своего сочлена в какой-то захолустный городок для изучения надписей на купеческих памятниках. Может быть, могильные надписи действительно нужно изучать. Но газета расценила действия ученого общества, как откровенную контрреволюцию. Я с такой оценкой согласен. Страна борется за уголь, за хлеб, за железо, а гробокопатели спокойненько списывают могильные надписи. Я, конечно, далек от того, чтобы вашу работу приравнять к работе этих гробокопателей. Я только хочу подчеркнуть, — ваша работа не первоочередная.