Деревянная девочка, или Ди — королева кукол

Лен тоже сидел с отсутствующим видом, и я не знала, о чём он сейчас думал. Он был явно не здесь… Может быть, душа его была там, где была и моя, когда час назад я слушала его голос…

Я никогда не считала себя суеверной. Но если всё наше прошлое, как выяснилось, не исчезает — если оно существует вечно и любое его мгновение можно «остановить» — поймать и увидеть воочию… И пусть это только волны… волны Эфра — Райта, промодулированные световой волной, — возможно, в чём-то мистики были правы… И правы были идеалисты, хотя Платон и описывал всё другими словами, ведь теперь известно — реальность вокруг существует не только материально, но и в «отражённых» отблесках, в виде световой волны — «идеальной картинки», вечной, дублирующей наш мир «голограммы». И пусть это взгляд лишь с одной стороны, научной, но, если сказать иначе, — в этих волнах записана наша жизнь. А что если наша душа — наша память… тоже запись всё тех же волн? И пусть это только волны, но это есть, и оно существует… И, может быть, существует там — в той реальности, куда отправляется всё наше прошлое и наша душа после нашей смерти и куда она может порой проникнуть, когда ей делается нестерпимо плохо в этом мире или, наоборот, хорошо, как было мне час назад, когда я слышала «Реквием», когда я слышала голос Лена.

Сам он был чем-то, кажется, потрясён. Застыл в кресле, не сводя глаз с газеты, валявшейся на полу, — он сидел с тем же отсутствующим видом, словно душа его была уже не здесь, а делала разведку в иных пространствах, предчувствуя скорый уход.

Я потрясла его за плечи:

— О чём ты думаешь, Лен? Скажи!

— Я вспоминаю… Ты помнишь свой первый дипломный кукольный спектакль? Почему ты выбрала этот сюжет?

Почему? Конечно же, я всё помнила… Это был второй приезд Лена. Меня перевели в Театральный колледж. «Кукольный»… Как называла я нашу школу в настоящем старинном замке на одном из Апеннинских Айлов, недалеко от музея в Корно, куда свезли ещё до Потопа все шедевры Флоренции и галереи Уффицы. Сама атмосфера и близость Греческих Айлов, куда нас возили на экскурсии, настраивала на исторический лад. Но главное — наш колледж был при театре «Итальянских кукол». Именно поэтому я так и рвалась в этот колледж… Мои первые опыты с куклами в монастырском подвале породили одну мечту: поставить спектакль с настоящими итальянскими куклами в рост человека, но новым способом — не дёргая за верёвочки, а перемещая во времени и пространстве…

— Теперь ты молчишь, — проговорил Лен. — Так почему ты выбрала эту тему?

— Чисто случайно…

— Ну нет! Я просто не знаю теперь, что такое случайность.

— В вещах отца была старинная видеозапись…

Лен кивнул.

— Качество — так, не очень, — продолжала я. — Словно снята любителем. Но сам фильм! Никаких «три-де» — лишь одна реальность! Такие фильмы ставили только до Потопа в Г олливуде. Знаешь, как будто настоящая жизнь, заснятая с натуры? Так вот, это был фильм с историческим сюжетом — известный миф об Афродите…

— Это был не фильм… — пробормотал Лен.

— А что? Компьютерная программа?

— Потом, потом, — торопливо прервал он меня. — Скажу после. Сейчас меня интересует твоё мнение об этой съёмке.

— Она меня потрясла. Всё было так реально. Эта чудная природа, сказочные луга, цветы. Снежная вершина… И эти люди — боги — были изображены… или сыграны как обычные люди. Но главное — их отношения. Вполне человеческие. Но я так и не поняла, за что они изгнали Афродиту, чем она их рассердила. Словно существовала ещё предыстория фильма — предыдущая серия, события которой остались неизвестны, а это была уже вторая серия фильма об Афродите, когда гнев богов решил её участь. Кстати, в мифах, изданных до Потопа, мне об этом вычитать не удалось… А тебе?

— Меня это мало интересовало. Как тебе сама Афродита?

— Актриса великолепная. Я даже думала — не сыграла ли её моя бабка? Не поэтому ли запись хранил отец?

— Твоя бабка? — Лен рассмеялся. — Сара Леви? Ты видела её фотографии?

— Они, кажется, не сохранились. Мне подумалось, может быть, вот это — она?

Я нащупала на груди медальон, который всегда носила, и, протянув в руке, не решалась почему-то отдать Лену…

Это был тот, с лунным камнем в оправе из маленьких алмазов, который он привёз мне в Музыкальный колледж вместе с видеозаписью и другими вещами отца. Открыла заднюю крышку и, не снимая, показала только портрет. Лен протянул руку к медальону, потом снял с моей шеи цепочку и положил его на ладонь лунным камнем вниз.

— Да нет, это не Сара Леви…

— А кто?

— Ты давно на него смотрела? — Лен усмехнулся, подбросив в руке безделушку, щёлкнул меня по носу и пристально посмотрел в глаза.

Я недоумевала. Он громко расхохотался, вскочил с кресла и, заключив меня в объятия, закружил по комнате. Нас охватило радостное веселье. «Не к добру», — успела подумать, и мы очутились в кровати.

Ночь прошла, как одно мгновение. Комната наполнилась ароматом — на лилии успел распуститься нижний — самый крупный — бутон. Во мраке горели белые восковые лепестки; тучные, как желток, тычинки и тёмный пестик. А из окна на меня смотрели большие южные звёзды. Они всё ещё сияли в фиолетово-чёрном небе, которое уже начинало светлеть над морем. Лен долго возился на кухне, звонил по телефону, кому-то открывал дверь, что-то грел, открывал банки. Он принёс мне чудесный кофе, консервированные ананасы с настоящей земляникой и бутерброды из свежей французской булки, намазанные чёрной икрой.

— Вот это да! — вырвалось у меня невольно.

— Перед смертью — самое то! — сказал Лен.

— Ты опять об этом?!

— С этим я живу двадцать лет, понимаешь? Держу в своей памяти миг своей смерти. И только сейчас я понял, как это будет на самом деле — в реальности, хоть с детства вижу зрительно эту картину… Я сижу в кресле, точно таком, как это, с дырой в груди, кровавой дырой, а на полу — газета и ты… Ты, голая и прекрасная, как Афродита, стоишь на коленях и смотришь на пистолет. Я увидел это в тринадцать лет, когда был мальчишкой.

— Но как?!

— Мы с отцом были в подземелье у Клайва, стояли перед темпоральным экраном, и отцу захотелось узнать мою судьбу. Миг смерти.

— Разве это возможно, Лен?

— Возможно. Только нужны огромные энергетические затраты. Ведь это изобретение твоего отца. А они втроём были друзьями — Клайв, мой отец и твой. По дружбе Клайв показал нам тогда будущее. Знаешь, ведь я подумал, что меня убила ты, я был ребёнком… Дядя, помню, сказал отцу: эта девушка — дочь Леви… Тогда тебе было всего два года, и я возненавидел тебя в тот миг. Я ничего не понял, знал только, что это — будущее, которое меня ждёт.

— Но, Лен, разве всё это кем-то предрешено?

— Не кем-то, Ди. Судьбой, можно сказать и так. Всё, что произойдёт во Вселенной, заложено в ней самой в минуту её рождения, в момент Большого Взрыва. И всё, что случится с любым её атомом и телами, созданными из этих атомов, всё изначально определено, всё записано в первозданном вселенском коконе, рождающемся из вселенского вакуума, как генотип в жёлтой пылинке — пыльце… — Он бросил взгляд на окошко. — …Если клетка пыльцы попадёт на пестик и превратится в семя, из которого вырастет потом другая лилия… Её цвет, и запах, и особенность каждой части листа записаны в генах одной жёлтой пылинки — пыльцы, той самой клетки, судьба которой также была определена в момент рождения.

— Но какие гусеницы или тля поселятся в листьях лилии и какие вредные землеройки подгрызут луковицу… — сказала я, — вряд ли записано в генах жёлтой пылинки.

— Ты права, Ди. Это записано уже в «генах» нашей Вселенной — совсем другой «пылинки» — и возникло в тот самый миг, когда из вселенского вакуума рождалась эта «пылинка».

Сквозняком донесло дурманящий, но приятный цветочный запах.

— Лилия… древний символ.

— Она распустилась. Я купил её для тебя, как только увидел за чёрным стеклом тень — гибкий, напоминавший лилию, силуэт твоего тела. Всё это тоже определено судьбой. Если бы мальчиком в тринадцать лет я взглянул на экран, отражающий теперешнее мгновение, эту комнату и нас с тобой в эту минуту, я увидел бы белую лилию на подоконнике.