Звёздный егерь

— Эколог не подчинён генеральному директору, — счёл нужным вставить Стас.

— И, тем не менее, вы сделали, как он хотел. Потому что понимаете: Ларго лучше вас может судить о целесообразности некоторых моментов. Стас, вам ещё много лет работать на Анторге, и, поверьте мне, вам не раз придётся водить в этот лес гостей с ружьями. Но будет это не часто и потому впишется в экологические рамки.

Стас слушал добродушное рокотание Грауффа, весёлый, бойкий говорок Бурлаки, и то ли от усталости после долгого перехода, то ли от вкусного, сытного ужина эта их незаконная охота виделась ему не в столь уж неприглядном свете. Вторя доводам главного врача, он убеждал себя, что и впрямь десяток уток для заповедника ничего не значат, а Ларго думает об интересах всей колонии, и маленькое нарушение правил — вовсе не нарушение, а своего рода дипломатия. Мысль понравилась Стасу: конечно, он повёл их на охоту из дипломатических соображений.

Стало прохладно, и они перешли в палатку, ещё немного поговорили об охоте, рыбной ловле, потом забрались в тонкие ворсистые спальные мешки. Бурлака было принялся рассказывать, как обрабатывать шкуры, чтобы сохранить естественный цвет, но Грауфф вдруг оглушительно, с присвистом всхрапнул.

— Намёк понял, — кротко произнёс завкосмопортом. — Отхожу ко сну.

Вскоре в палатке, разбитой у реки на краю анторгского леса, ровно и глубоко дышали во сне три человека с планеты Земля, и если бы кто-то прислушался к их дыханию, то сразу понял бы: спят люди, у которых отменное здоровье и завидное душевное равновесие.

Глава 4

Было ещё совсем темно, когда охотники покинули палатку и двинулись к берегу. Ночь стояла чёрная и тёплая. Слабо шелестели листья, откликаясь на ветерок, едва колышущий воздух. Пахло сонным предрассветным лесом, рекой и ещё чем-то таким знакомым, земным, однако вспомнить, что это за запах, Бурлаке никак не удавалось.

Дойдя до воды, каждый надул себе лёгкую, почти круглой формы лодочку. Шёпотом пожелав друг другу удачи, они разъехались. Заранее было условлено, что Бурлака поедет налево, к кустистому островку, а Грауфф встанет в заросшем тиной заливе справа. Стас охотиться не собирался, он сказал, что будет собирать образцы водорослей неподалёку от лагеря.

Сделав несколько гребков вёслами, похожими на теннисные ракетки, Бурлака обернулся, но темнота уже растворила и его спутников, и берега, и саму реку. Он словно снова оказался в открытом космосе, в непостижимой всеобъемлющей черноте, где даже мириады звёзд кажутся всего лишь горсточкой неосторожно рассыпанной сахарной пудры.

Бурлака прислушался к неожиданно сильно застучавшему сердцу и улыбнулся: ощущение было ему хорошо знакомо. Оно часто приходило, когда поднятый загонщиками зверь, хрустнув веткой, появлялся в двух шагах от него на просеке; и когда спиннинг, до того чуть подрагивавший кончиком в такт колебаниям блесны, сгибался в дугу и тупо замирал, словно схватившись крючком за корягу, а через секунду оживал, отдавая в руку тяжёлыми, отчаянными рывками засёкшейся рыбы; и когда искрящееся мелководье в ярко-зелёных пятнах водорослей и апельсиновых кустах кораллов вдруг обрывалось, растворяясь в синей глубине, и он, чувствуя себя в маске и ластах одиноким и беззащитным, зависал над прозрачной и в то же время непроглядной бездной. Нет, это был не страх, а так, лёгкий страшок, он не мешал ни выстрелу, ни хладнокровию, и потому Бурлака никогда не отгонял его, а, напротив, смаковал, как чашечку горького кофе, и испытывал даже лёгкое сожаление, когда это состояние холодящего возбуждения проходило.

Было так темно, что Бурлака не мог даже различить кольцо со швартовочной верёвкой в полутора метрах от себя на носу лодки. Чтобы не проплыть мимо островка, который он присмотрел себе по карте накануне, он начал считать гребки. Если по полметра на гребок, остров должен быть гребков через пятьсот — шестьсот. Пять… Двадцать восемь… Сто тридцать два… Четыреста десять… Заскрежетав днищем по топляку, лодка развернулась, ткнулась бортом в нависшие над водой кусты и остановилась. В кустах сварливо взвизгнула какая-то птица, захлопала крыльями и, отлетев от островка, опустилась на воду где-то неподалёку.

Бурлака шёпотом обругал себя идиотом: надо же, не учесть течения и впилиться прямо в остров! Хорошо ещё, лодку не порвал. Бурлака осторожно спихнул лодку с топляка и привязал к нему верёвку с носа лодки. Кормовой конец он набросил на куст и выбрал слабину, натянув верёвку. Лодка обрела устойчивость. Бурлака уселся поудобнее, расстегнул клапан патронташа, зарядил двухстволку и принялся ждать рассвета.

Ночь никак не хотела уходить, отдавать слившиеся в тугую чёрную бесконечность небо, воду, лес. Но вот ночь начала уставать, в посветлевшем небе, как снежинки на тёплой земле, стали таять звезды, осторожно легли на воду первые, едва заметные блики. Расплывчато, словно проявляясь на фотобумаге, из ниоткуда возникли контуры леса. В зарослях надсадно закрякала утка, ей тут же отозвалась другая, побасовитей, потом в разговор включился третий голос, и вдруг весь берег, вся река взорвались тысячеголосым хором, поющим, щелкающим, квакающим.

Ошеломлённый этим неожиданным концертом, Бурлака замер, сжав в руках ружьё, и до рези напряг глаза, силясь разглядеть на воде хоть одного из невидимых участников. Что-то со свистом пронеслось над лодкой. Он быстро перевёл взгляд вверх, но было ещё слишком темно. Тени, почти призрачные силуэты появлялись и исчезали, прежде чем он успевал вскинуть ружьё. «Рано, — уговаривал он себя, — ещё слишком рано. Бесполезно пока стрелять». Вдалеке будто стукнул кто-то обухом по дуплистому стволу. «Ну, вот, — подумал Бурлака, — Глен уже стреляет. Убил, наверное. Всегда ему везёт!» Прямо над головой у него зашелестели крылья. Не пытаясь целиться, Бурлака выстрелил навскидку и прислушался, не раздастся ли всплеск падающей птицы. Но только эхо прокатилось по воде, ударилось о лесную стену и вернулось обратно слабым отзвуком. Смазал!

Промах несколько охладил Бурлаку. Он решил больше не стрелять, пока не рассветёт как следует.

Светало теперь уже быстро, день неудержно теснил ночь, заставляя её бледнеть. Птиц по-прежнему летало много, но Бурлака уже мог разглядеть, что в большинстве своём это мелкота, интересная разве что для учёных: длинноклювые птахи размером с голубя, похожие на куликов. С экологом они договорились, что убьют по две птицы, не более, и тратить свою «квоту» на этих мух он не собирался. Бурлака знал, на кого они с Грауффом приехали охотиться: на знаменитую анторгскую утку. Прославили её два замечательных качества. Во-первых, она была бесценным охотничьим трофеем благодаря своему оперению. Пёстрое, яркое, долго не теряющее своей окраски, оно обладает свойством при инфракрасной подсветке светиться в темноте всеми цветами радуги. Считанные охотники могут похвастаться тем, что в гостиной у них висит чучело анторгской утки. Во-вторых, по рассказам знатоков, мясо анторгской утки — сказочный деликатес, оно сочетает в себе сочность и белизну курицы, нежность и аромат тропических фруктов и ни с чем не сравнимый, пьянящий вкус лесной дичи.

Бурлака вспомнил свою коллекцию, собранную с тщательностью и любовью за три десятка лет. Гости, приходя к нему в дом, часами могли стоять у стеллажей и полок, разглядывая диковинные трофеи с разных планет. Сколько восторгов всегда вызывает голова саблезубого верблюда, или ноги гигантского шпороносца, или костумбрианский ракоскорпион. Причём все без исключения трофеи добыты им самим. Бурлака всегда строго соблюдал принцип вносить в коллекцию только то, что убил на охоте лично он. Принципы вообще были коньком Бурлаки. Он считал, что главное в жизни — иметь принципы и никогда их не нарушать. Только глубоко принципиальный человек способен зайти в туман нейтральной полосы между дозволенным и недозволенным и не заблудиться в нём. А полоса эта будет существовать, пока человеку будет хотеться большего, чем возможно сегодня. Иначе говоря, она будет существовать вечно, потому что потребности человечества, размах его действий всегда будут впереди его возможностей. Пусть человечество обеспечило разумное изобилие на Земле и на ещё двух десятках планет, но искательский дух, тяга к новому, неизведанному заставляют людей проникать всё в новые миры. И каждый год в Галактике открывают планеты, пригодные к освоению. Но все колонии, удалённые от Земли и других развитых планет на тысячи световых лет, обеспечить всем необходимым просто невозможно, и, пока они сами не станут метрополиями, не овладеют ресурсами планеты, там не будет хватать многих, порой самых необходимых вещей. Это неизбежно. А потому неизбежны и вечны на базах — сухопутных, морских, космических — просители, которые скорее требуют, чем просят, яростно доказывая, что именно их колонии ядерный реактор в сборе нужен в первую очередь. И, как тысячу лет назад, часто только от подписи заведующего зависит, в чей адрес будет отгружен дефицитный ядерный реактор. Да, когда первоочерёдность очевидна, никаких сомнений не может и быть. Но нередко какие-либо веские причины отсутствуют, и тогда вопрос решают обыкновенные личные симпатии.