Звёздный егерь

Стас хлопнул палатку по обвислому боку: «Что, стыдно в таком виде да среди этаких красот? Ну, ничего, сейчас мы тебя поправим». Он отыскал под днищем короткий шланг, с утолщения на конце снял крышку. К обратной стороне крышки была прикреплена кассета с таблетками. Стас достал одну, положил в шланг, плеснул на таблетку водой из фляги и завинтил крышку на место. Палатка вздрогнула и стала быстро раздуваться. Расправив последние морщины и складки, весело выгнулись двойные гексалоновые стены.

Откинув дверь, Стас опустился коленями на край надувного пола и с удовольствием огляделся. В палатке было не слишком просторно, она ещё не успела проветриться, внутри слегка пахло сыростью и пластмассой, однако Стас чувствовал, что на душе стало легче. Нет, не потому, что теперь можно было укрыться от непогоды или опасности: прогноз на ближайшую неделю дали превосходный, а крупных хищников в лесу никто никогда не встречал. Стас подумал, что это, скорее, инстинктивная, от далёких предков унаследованная тяга к жилищу — пусть самому маленькому, самому утлому, но всё же со стенами и крышей над головой.

— Вам помочь, Стас? — просунув в палатку лысую голову, осведомился завкосмопортом. — Сейчас я затащу вещи. А Глен тем временем приготовит поужинать.

Солнце окунуло в реку тёмно-красный бок, в лесу уже наступала ночь, но на поляне перед палаткой было светло и уютно. На расстеленном листе бумаги лежала горка бутербродов, фрукты, стояла захваченная предусмотрительным Бурлакой плоская бутылочка альдебаранского ликёра. Бутерброды были свежими, фрукты и ликёр — ароматными, а Стас продолжал испытывать скованность, мысль о запретной охоте подтачивала настроение въедливым червячком.

— На Фарголе мне однажды довелось охотиться на трекаба, — вспоминал, удобно облокотившись на полупустой рюкзак, Бурлака. — Вы видели трекаба, Стас?

— Только в учебных фильмах. — Перед глазами у Стаса всплыло жуткое существо, похожее на сросшихся по всей длине трёх питонов на коротких когтистых лапах и с тигриными клыками в пасти. От отвращения Стаса передёрнуло.

— Вот-вот. Меня так же передёрнуло, и первым выстрелом я смазал. И вторым тоже.

— Далеко бил? — поинтересовался Грауфф.

— Да не то чтобы очень. Метров с шестидесяти. Из гладкоствольной дальше бесполезно. Вы знаете, Стас, у нас с Гленом принцип: охотиться только с охотничьими ружьями.

— А с другими и нельзя, — буркнул Стас.

— Тю-у! Тоже скажете, нельзя. — Бурлака махнул рукой. — Сплошь и рядом палят из карабинов. Да что там карабинов — станнерами стреляют. Чтоб шкуру не попортить. Так вот, отдуплетился я, перезаряжаю, а трекаб на меня на своих крокодильих ножках как конь хороший несётся. Едва успел я ещё выстрелить, а он уже в пяти шагах. Конституция у меня, сами видите, не гимнастическая, но на дерево я взлетел, как молодой павиан. Уселся на ветку покрепче, вниз поглядел: там она, тварь эта трёхглавая, стоит под деревом и на меня смотрит. А взгляд такой, что обнял я дерево, а в голове только одна мысль, как жилочка, бьётся: умеют трекабы по деревьям лазать или нет?..

— А что ж не стреляли? — с любопытством спросил Стас.

— Так выронил я ружьё со страху, — весело пояснил завкосмопортом. — И сумку, где рация была, тоже на земле бросил. Оно, пожалуй, и к лучшему, а то мог не успеть на дерево залезть.

Он снова замолчал, выбрал себе бутерброд и с преувеличенным аппетитом вгрызся в него зубами, явно добиваясь от слушателей вопроса.

Грауфф, чтобы подразнить приятеля, молчал, забавляясь его ораторскими хитростями. Но Стас клюнул, ему хотелось узнать, чем кончилось необычное приключение. К великому удовольствию Бурлаки, он спросил:

— Ну а что же потом?

— А потом, молодой человек, — Бурлака выкатил на Стаса глаза, — я двое суток провёл на дереве, а трекаб под деревом. А когда я уже созрел, чтобы падать вниз, трекаб испустил дух. Оказалось, последним выстрелом я его всё-таки зацепил.

Он убрал вдруг с лица драматическое выражение и расхохотался. Вместе с ним рассмеялись Стас и Глен Грауфф.

— Давайте выпьем, Стас, — предложил врач. Стас кивнул. Грауфф разлил ликёр в круглые колпачки от фляг. — Виктор сам не представляет, каким сокровищем владеет. Этот напиток настаивается на знаменитой альдебаранской улитке. Считается, нервные клетки не восстанавливаются. Но этот ликёр восстанавливает решительно всё.

Стас снова рассмеялся.

— Ну, слава богу, — похлопал Стаса по плечу Грауфф. — А я уж боялся, вы нас возненавидели навеки.

Стас почувствовал, что краснеет.

— Да что вы, право. При чем тут.

— Не надо, не надо, молодой человек. Я всё понимаю. У вас своё дело, вы преданы ему. И правильно. Каждый должен любить свою работу, иначе он бесполезен, а часто и вреден. В молодости, когда позволяло здоровье, Виктор был штурманом фотонных кораблей, а я хирургом, и мы не верили, что сможем когда-либо полюбить другую работу. Но изменились обстоятельства, и сегодня любимое дело Виктора — обеспечивать внеземные колонии необходимыми грузами, моё — необходимыми людьми. А ваше любимое дело, Стас, — природа, окружающая среда, её охрана, экология. Так?

— Так.

— И вот появляются два каких-то типа, перед которыми заискивает начальство, и требуют, чтобы их — без путёвки, в нарушение всех правил — вели в заповедный лес убивать животных. Так?

— Так.

— Нет, не так! Во-первых, мы ничего не требовали, ваш Ларго сам пригласил нас на охоту. По-вашему, нам надо было отказаться? Фыркнуть негодующе? Да вы знаете, что такое охота? Охота — это страсть, это болезнь, если хотите, но болезнь полезная, оздоравливающая организм, восстанавливающая его, как воздух свежий, как настой женьшеня, как этот ликёр. Тот, кто болен охотой, чувствует себя уверенным, жизнеспособным, сильным. Он чувствует себя мужчиной. Я занимаюсь охотой с восемнадцати лет и могу сказать, что лучшие минуты моей жизни — за операционным столом и на охоте. Я побывал на десятках планет и почти всюду, где есть дикие звери, охотился. Иногда по путёвке, чаще — нет, просто по договорённости с местным начальством. И никогда не считал себя варваром, убийцей, врагом живого. Я люблю природу не меньше вас и понимаю её, смею думать, не хуже. Ни в земных лесах, ни в джунглях других планет я не чувствую себя чуждым, посторонним элементом, а это значит, я сливаюсь с природой и становлюсь её неотъемлемой частью. В масштабе Вселенной. Вот что даёт мне охота.

— Но ведь можно и не убивать.

— Э-э, нет! Хотим мы или нет, но природа — это круговорот смертей, который регулирует и качество, и количество. Конечно, человек в состоянии нанести природе непоправимый урон, но хищничества сейчас никто не допустит. А подстрелить зайца или оленя — смешно говорить об этом. Их с таким же успехом мог завтра задрать леопард. Зато, когда я вхожу в лес с ружьём, я сам погружаюсь в этот круговорот и знаю, что ищу свою добычу или, может быть, стану добычей более умелого зверя. Так, и только так, можно достичь полного соединения с природой. Человеку, пришедшему в лес с кинокамерой или биноклем, настоящее удовольствие до охоты недоступно. А у вас-то, Стас, на кого мы идём охотиться? Всего-навсего на уток. Мне рассказывали, их тут тучи. Каждый сезон они гибнут тысячами и возрождаются десятками тысяч. Неужели вы как эколог можете предположить, что гибель нескольких водоплавающих скажется на природном равновесии планеты?

— Нет-нет, Глен, ты не совсем прав, — вступил в разговор Бурлака. — Если все так будут рассуждать. Один убьёт десяток уток, другой — десяток, и неизвестно, что останется годика этак через два. Потому и объявили тут заповедник. И вовремя: народу в колонии, я слышал, уже под тысячу. Но, молодой человек, — он ткнул пухлым пальцем в сторону Стаса, — бывают в жизни ситуации, когда правила приходится нарушать. И разрешить сделать из хорошего правила хорошее исключение может нам только наша совесть. Впрочем, иногда роль совести берет на себя начальство. Вам, Стас, не хотелось делать для нас исключение, но всё же вы послушали начальника.