Невероятный уменьшающийся человек

Напрягаясь до дрожи в мышцах, он двенадцать раз бросал колышек, пока наконец не попал в цель. Потянув нитку назад до полного ее натяжения, Скотт, яростно скрежеща от напряжения зубами, сквозь которые пробивалось горячее дыхание, полез по ней вверх — предстояло преодолеть еще тридцать пять футов. Во время подъема Скотт не обращал внимания на жгучую боль в мышцах, но, добравшись до разветвления прутиков и протиснув тело между одним из них и ножкой стола, замер в изнеможении, полулежа, частью свисая, жадно хватая ртом воздух, не в силах сдержать нервную дрожь в теле.

«Я должен передохнуть, — сказал себе Скотт. — Все, больше двигаться не могу».

И погреб поплыл у него перед глазами.

На той неделе, когда рост его был пять футов три дюйма, Скотт поехал навестить мать. Во время их предыдущей встречи он был на семь дюймов выше.

Страх холодными тисками сжал сердце, когда Скотт шел по Бруклин-стрит к каменному, коричневого цвета дому, в котором жила его мать. На улице двое ребят играли в мяч. Один из них пропустил удар, и мяч отскочил в сторону Скотта. Тот нагнулся было, чтобы поднять его.

Но вдруг один из мальчишек крикнул:

— Кидай сюда, малыш!

Скотта передернуло, будто от удара током, и он с силой швырнул мяч обратно.

— Неплохой удар, малыш! — воскликнул мальчишка.

Скотт пошел дальше. Лицо его было мертвенно-бледным.

Невыносимо было и время, проведенное вместе с матерью. Он прекрасно помнил все детали. Поначалу мать старалась не касаться больной темы и переводила разговор на Марти, Терезу и их сына Билла, на Луизу и Бет, рассказывала о своей спокойной и радостной жизни, которую вела благодаря постоянным заботам Марти. Затем мать накрыла на стол. Тарелки, чашки, мясные блюда, пирожные — все стояло в строгом, давно заведенном порядке. Скотт сел рядом с ней. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Кофе лишь обжигал ему горло, а пирожные казались абсолютно безвкусными.

Наконец, уже поздно вечером, мать заговорила о главном:

— А это, ну, что у тебя... Тебя лечили от этого?

Скотт отлично знал, что именно она хотела услышать, и рассказал ей о Центре и о проведенных исследованиях.

Некоторое облегчение разгладило морщины на нежно-розовом лице матери.

— Хорошо, — кивнула она. — Хорошо. Врачи тебя вылечат. Ведь сейчас они все могут. Абсолютно все.

На этом разговор и закончился.

На обратном пути Скотт чувствовал себя отвратительно. Он ожидал от матери чего угодно, но только не такой реакции на его недуг.

Дома, на кухне, Луиза буквально загнала его в угол, настаивая на его возвращении в Центр, чтобы врачи могли закончить обследование.

Сама она будет работать. Бет отправит в ясли. Все будет нормально. Голос Лу, сначала твердый и уверенный, вдруг сорвался на приглушенные рыдания, в которых звучали страх и отчаяние.

Скотт, пытаясь успокоить Лу, обнял ее и хотел заглянуть ей в глаза, но только в очередной раз увидел, насколько он стал ниже ростом. Его снова охватило чувство собственной неполноценности.

— Ну ладно, — сказал он жене, — ладно. Я вернусь в Центр. Правда вернусь. Не плачь.

На следующее утро он получил письмо из Центра, в котором говорилось, что в силу необычайной природы его заболевания, изучение которого может внести неоценимый вклад в развитие медицины, врачи согласились закончить обследование бесплатно.

Возвращение в Центр и все, что за ним последовало, Скотт помнил так, словно это было вчера. А затем — открытие врачей.

Скотт заморгал, и взгляд его ожил. Тяжело дыша и опираясь одной рукой о ножку стола, он поднялся на ноги. В том месте, где он теперь находился, два витых прутика совсем отошли от ножки стола, параллельно перекладинам, подпиравшим крышку, и устремились в разные стороны вверх. Параллельно каждому изгибу прутиков вверх, в пространство между крышкой стола и прутиками, подобно гигантским перилам, с каждой стороны были вставлены еще по три прута. Теперь нитка больше не нужна.

Скотт карабкался под углом в семьдесят градусов, наклоняясь к вертикальному пруту и пытаясь ухватиться за него рукой, потом подтягивал к нему тело; сандалии его при этом со скрипом скользили по перекладине. Наконец он метнулся к последней перекладине. Думая лишь о том, как бы забраться наверх, Скотт смог прогнать прочь все остальные мысли и надолго погрузиться в полное безразличие к любым ощущениям и проблемам; только сосущее чувство голода непрестанно напоминало о его плачевном положении.

Наконец, пыхтя, мучаясь, с саднящим ощущением в горле от жаркого дыхания он добрался до конца наклона и сел, втиснув тело между перекладиной и последним вертикальным прутом и безразлично глядя на нависшую над ним огромную крышку стола. Лицо его вдруг потемнело от отчаяния.

— Нет, — пробормотал он хриплым голосом.

Взглядом, полным боли, он огляделся вокруг. От края крышки стола его отделяли три фута, которые можно было бы преодолеть в прыжке. Но, даже сумей он допрыгнуть, ухватиться там не за что.

— Нет!

Неужели весь долгий и трудный путь он преодолел напрасно? Поверить в это Скотт не мог — не смел даже допустить такую мысль. Веки его тяжело опустились.

«Оттолкнусь и полечу, — думал он. — И упаду на пол. Сил моих больше нет».

Скотт опять закрыл глаза. От нервного напряжения на скулах заходили желваки. Вниз он ни за что не бросится, ни за что на свете. А если и упадет на пол, то лишь по несчастной случайности, пытаясь допрыгнуть докрая крышки.

В поисках выхода Скотт ползал по горизонтальной перекладине под самой крышкой стола. Выход должен быть. Должен!

Перейдя на поперечную перекладину, Скотт неожиданно нашел спасительную возможность. Под крышкой стола он увидел прибитую к ней деревянную планку в два раза толще его руки. В том месте, где два гвоздя отошли от крышки, планка выгнулась на четверть дюйма вниз. А для него четверть дюйма равноценна почти трем футам. Если ему удастся допрыгнуть до зазора между планкой и крышкой, можно будет ухватиться за планку и тогда уже забраться на крышку стола.

Тяжело дыша, Скотт сидел на перекладине и пристально смотрел на провисающую планку и на пространство, их разделяющее. Расстояние составляло по меньшей мере четыре фута.

Четыре фута пустого пространства!..

Он облизнул сухие губы. На улице усилился дождь. Скотт слышал, как тяжелые капли разбивались о подоконник. Угрюмый свет дождливого дня волнами падал на лицо. Скотт посмотрел на окно, от которого его отделял штабель бревен длиной в четверть мили. Вода бежала по стеклам замысловато, извивающимися ручейками, и от этого Скотту казалось, что с улицы на него смотрят огромные, глубоко ввалившиеся глаза.

Скотт отвернулся от окна. Стоять вот так, без действия, бессмысленно. Надо поесть. Не может быть и речи о том, чтобы спуститься вниз. Он должен подниматься. Скотт собрался с силами для прыжка. «Можно даже не успеть испугаться. И так закончится мое долгое невероятное приключение», — пронеслось в голове.

— Будь что будет, — сквозь зубы прошептал он.

И бросился вперед.

Скотт с такой силой ударился о планку руками, что те онемели. «Падаю!» — закричало сознание. Но вот руки перекинулись через планку, и, хватая ртом воздух, болтая ногами, Скотт повис над гибельной пустотой.

Не одну секунду его тело висело в воздухе. Наконец руки вновь стали слушаться, и он, восстановив дыхание, осторожно, мучительно вполз на планку и увидел перекладину, с которой прыгнул. Упираясь руками в крышку стола над головой, чтобы удержаться на планке, он с трудом сел и на некоторое время замер. Руки и ноги дрожали от нервного напряжения. Но самым сложным был последний этап подъема — на крышку стола.

Ему придется, стоя на гладкой, округлой поверхности планки, наклониться в сторону и закинуть руки на край стола. Насколько он знал, зацепиться там не за что. Все будет зависеть от того, удастся ли вдавить руки в поверхность стола с такой силой, чтобы одно только трение удержало тело на весу. А потом предстоит перелезть через край.