Камень у моря

- Так, так, газетку почитываете? Умными стали?

Так, та-ак...

XII

Аграфена и бабка порою гадали, где учитель, где его жена, что с ними, и прятали за слова страх: вот явятся жандармы, заберут их, как грозил стражник, и погонят в холодную Сибирь. А где она, эта Сибирь, что там?

Аписим про себя бранил Ивана, Маркушку и терялся.

Ну, вздумал Иван подарить царице камешки, чего тут плохого? но его сМаркушкой посадили в тюрьму, их били, Маркушка стал заикаться, учитель попал в тюрьму, а скоро, может быть, арестуют и его, Анисима, а с ним и Аграфену, и бабку. И все труды их пойдут прахом.

- "Тьфу, провалились бы вы!"

Он до боли чесал затылок, на работе злобился и много спал. Иван попрежнему до зари уходил к морю, но камешки собирал рассеянно, то и дело останавливался, глядел на горы к северу, будто прислушивался, что творится за ними, и вглядывался в дорогу, по которой его погонят в Сибирь. К себе он возвращался в тревоге, издали вглядывался в мазанку, а если Маркушка был рядом, спрашивал:

- Чужих кого не видно у нас?

Осень была ясная и тихая. Долина дышала молодым вином, досыхающими на солнце яблоками, грушами и пастилой. Но приходил стражник, насмешливо спрашивал о здоровьи, намекал, что решение вот-вот придет, советовал не хлопотать в саду-все равно, мол, ни к чему, - и еда казалась сдобренной польгаью, сон бежал из мазанки.

- Ох, провались вы, проклятые!..

- Ты, деда, не спишь?

- Нет, а ты?

Маркушка перебирался к Ивану, поднимали головы бабка, Аграфена и шепотом сговаривались, что надо взять в Сибирь, чем и как заколотить мазанку, кому доверить приглядывать за садом. Тому, что мазанка и сад уцелеют без них, они не верили и тосковали.

Время путалось в черноте осенних ночей. Облегчение пришло внезапно. Иван и Маркушка нашли на берегу несколько удивительных камешков. Они были точ-в-точь такие, какие погибли с плисовым черным мешочком.

Ивану даже показалось, что это те же самые, и он долго удивлялся:

"Чудно, вот чудно..."

Днем из виноградника он увидел на каменной плите Маркушку, а на дороге двух человек. "Вот, идут, черти", насторожился он и заспешил к воротам. Один из подошедших был пожилым, большелобым, другой, с шишечкой на кончике носа, помоложе. Они спросили Ивана и, узнав, что это он, протянули ему руки:

- Мы к вам. Говорят, вы хорошие камешки собираете.

Мы любители этого, покажите, какие тут камешки есть?

Иван вынес мешочек, куда опять начал складывать редкостные камешки, и опрокинул его над плитой:

- Вот, были и лучше, да вышли...

Незнакомцы поднимали камешки на свет, рассматривали на них жилочки, сравнивали их, любовались, а главное-называли камешки по именам. Это поразило Ивана, и он спросил:

- А кто назвал так камни?

На плите завязался разговор о том, откуда камни, как они попадают в море, что из них можно делать, почему они радуют людей. Слушали все-и бабка, и Аграфена, и Анисим. Из-за гор выглянули густые облака, прохожие заторопились и попросили Маркушку поводить их по берегу. Иван долго сидел на каменной плите и думал.

Маркушка вернулся в сумерки, помог бабке снять с сарая пастилу и шепнул Ивану:

- На дороге какой-то человек письмо от учителя передал нам.

- Ну? где оно? Граш, зажигай...

Пока Аграфена фукала в стекло и вытирала его, Иван разглядел на конверте глазастые слова: "Деду со чадами", и заторопил Маркушку:

- Ну, читай, читай...

Учитель писал, как его с женой держали в тюрьме, потом везли, опять сажали в тюрьму, вновь везли, вели и довели чуть не до Белого меря, в глухую деревню, как их встретили там товарищи, как они собираются, читают и вот шлют теплому синему морю привет.

Письмо Маркушка читал два раза. Бабка и Аграфена облегченно всхлипывали:

- Вот, значит, и там жить можно, и там хорошие люди есть...

XIII

Посылку к Белому морю собирали Аграфена и бабка.

Анисим прибавил к ней запечатанную сливяным клеем бутылку вина, а Маркушка с Иваном узелок отобранных из девяти мешочков камешков:

- Пускай порадуются там. Может, и мы повидаемся с пими.

Маркушка со слов Ивана написал учителю о море, о погоде, о стражнике, о том, что, может быть, и они скоро приедут к Белому морю. От себя он приписал о поповне, о газетах и книгах, заклеил письмо и сказал:

- А ящика для по-посылки не надо. Мы с тобой, де-деда, сложим все в мешок, ппойдем на базар вроде, там и ссделаем. Я знаю, к-как...

На каменной плите он вдруг сказал Ивану:

- Мы в городе занесем по-посылку одним людям, они и по-пошлют.

Иван положил на плето Маркушки руку:

- Это тем, что о каменьях говорили? Я догадался, что они письмо принесли, а ты-то плел, хитрил...

- Я, я не плел, это я, чтоб наши не-не проговорились, а то стражник узнает. За мазанку и ссад не ббойся. Гогородские вроде в аренду ввозьмут и приглядят... У-учителя дружки...

- Ну-у? Вот это да-а.

Жизнь мазанки разделилась: работой, заботами, газетой, книжками, ожиданием писем от Белого моря жили все, а рядом таилась другая жизнь.

Иван изредка уходил в город, а Маркушка каждую неделю куда-то исчезал и плел потом, будто зашел далеко в горы, сбился с тропы, хотел побывать в какой-то пещере, да не нашел ее. С его приходом появлялись свежие газеты и книги. Разносчик перестал сворачивать к мазанке, и стражник торжествовал:

- Угомонились, вышколил я вас? У меня разговор короткий, у меня не забалуешь...

Сибири в мазанке уже не боялись и слушали газету охотно. Бабка порою говорила:

- Вот, про все написано, о нашей же деревне хоть бы слово какое, вроде и нет ее. Хоть ты, Маркуша, написал бы туда...

- Про то, как мы за каменья хотели им счастья добыть... - с горечью подхватывал Иван. - Нет, уж, старая, не срамись. Зажился я тут с тобой...

Умирать Иван не хотел. Его радовали и море, и сад, и письма от Белого моря, и то, что там люди перебирают собранные им камешки, и распускающий крылья Маркушка, и разговоры с ним.

С губ Маркушки все чаще слетали непонятные слова.

Иван допытывался, что они значат, вслушивался в голос

Маркушки и чувствовал, что из-за гор, из-за равнин уже протянулись к Маркушке какие-то нити и вот-вот увлекут туда, далеко. Он рад был этому, но тоска бабки по маленькой правнучке была понятней ему. Он вспоминал Маркушку прежнего, маленького, которому говорил, что море похоже на голубые слезы, скатившиеся с чьих-то глаз в минуту радости.

Теперь он не говорил Маркушке таких слов, больше слушал его, иногда спорил с ним, расспрашивал, прикасался к тому, что надо было знать в молодости, и вслух бредил о том, что земля вот-вот вздохнет, - тогда, казалось ему, к морю со всех деревень съедутся мужики, выкупаются, соберут камешков, порадуются их ясности и выдохнут в синеве горе.

- Все мужики, деда, не вместятся у моря, да и не до того будет им, если земля вздохнет.

Иван задумывался и вздыхал:

- Верно, а жаль: море навело бы их на настоящую путь-дорогу.

XIV

Иван хотел, чтоб земля вздохнула и порадовалась, а цари выпустили на нее войну-немыслимую зверюгу в железных сапогах и рукавицах. Зверюга завыла и ну рвать, уродовать людей, вминать их в грязь и вместе с ними в клочья разносить землю.

Лютовала зверюга далеко. У моря даже не верилось, что она такая страшная. Но привезли к морю долечивать тех, кто облился под ее железными сапогами кровью, и в глазах Ивана замелькали тысячи изуродованных, в ушах зажурчали слезы, зашелестели покинутые нивы, тоской зазвенели заколоченные избы, стоном захлебнулись беженцы, а вдоль дорог, по которым бежали они, в крестах загудел ветер.

В газете война была разукрашена в блеск побед и геройства, но Маркушка находил под блеском правду: а за что умирают на войне люди? Бабке и Аграфене снились вдовы и сироты. Анисиму мерещились полчища на костылях, но самое жуткое по ночам виделось Ивану: снилось большое снежное поле, по полю двигалась как бы пристегнутая к распущенной серой шинели большая солдатская голова, из-под шинели на снегу оставались две кровавых, будто огнем выжженных, полосы.