День Святого Валентина

- Глупости, - оборвала её бабушка. - Того, что у тебя есть, для жизни вполне достаточно. - Она сделала ударение на слове "вполне". - А всё остальное - это излишества. Понимаешь?

- Не-а, - Шурка беззащитно улыбнулась, как улыбалась всегда, когда боялась, что её опять посчитают дурочкой. - Не понимаю.

- Быть красавицей - не больно-то здорово, - начала объяснять бабушка. Это всё равно, что для мужчины - быть богатым. Во-первых, твоего общества начинают искать не самые лучшие люди, потому что скромные и приличные стороной обходят всё очень яркое. А на яркое падки только вороны. А, во-вторых, красавицы часто бывают несчастными.

- А почему?

- Вот этого не знаю, - бабушка включила воду и стала мыть Шуркину тарелку из-под борща. - Только почему-то так часто получается. Как будто Бог не может дать человеку всего. Вот и приходится выбирать - или красота или счастье.

"Хорошо, что я страшная, - успокоенная, решила Шурка. - Это значит, я буду очень счастливой". Она пошла в ванную, умылась холодной водой и долго разглядывала себя в зеркале, привыкая к своей внешности, которая вдруг изменилась, показалась чужой и странной.

"Всё-таки я лучше, чем Тоня", - неожиданно подумала Шурка. Она расплела тугую косу и теперь расчёсывала ставшие волнистыми волосы, перекинув их через правое плечо. Воспоминание о Тониной красоте было и мучительным и сладким. Шурка всё сравнивалась с ней, и то в отчаянье закусывала нижнюю губу, то таинственно улыбалась своему зеркальному двойнику. Результат её размышлений был таков: Тоня, конечно, очень интересная, что и говорить, но она и постарше будет, и потом, в Шурке всё-таки есть что-то неуловимое, ускользающее, редкое, чего в Тоне, как говорится, днём с огнём не сыщешь. Холодная она, - решила Шурка. А людей с древних времён к огню тянет. А в Шурке это есть. Вот только огонёк её тихий, потайной, сразу не разглядишь, не заметишь. Тут или время должно пройти, чтобы разгорелся огонёк во всю силу, или человек должен встретиться с глазом намётанным, с чутьём звериным на чужое тепло.

Заперлась Шурка в своей комнате, положила перед собой чистый лист бумаги и долго смотрела на его белизну, боясь испачкать её неверным словом.

Ей казалось, что она в густом, январском лесу, всё вокруг снегом заметено, и она стоит в нерешительности, не желая ступать на снежную тропку, на которой ничьих следов не видно - ни птичьих, ни заячьих, ни каких пострашнее.

Сегодня ей предстояло писать не простое письмо, а благодарственное.

Она подышала на шариковую ручку, как делала всегда с первого класса, и стала писать с сильным нажимом.

Здравствуй, дорогой Бог!

Спасибо, спасибо, спасибо!!!

Тысячу раз спасибо могу написать, пока рука не отвалится. Я знаю, что надоела тебе, знаю, что неприлично так надоедать со своими мелкими просьбами, но ты добрый, ты щедрый, а главное - ты меня слышишь.

Но я хочу рассказать всё по порядку.

Когда Тоня позвала меня к себе, чтобы помочь приготовить, я и подумать не могли, чем это всё обернётся. И оделась кое-как, и косу переплетать не стала. А когда всё было готово, я даже хотела уйти, да только Тоня меня удержала. Говорит, оставайся, что ты целыми днями дома сидишь? Вот я и осталась.

Его зовут Тимур. Правда, очень странное имя? Всё в нём странное и особенное, не как у других. И смотрел он на меня по-особенному, мне кажется, все это заметили. Смотрел так, смотрел, а потом раз - и подмигнул. И не так, как мигают, когда заигрывают или познакомиться хотят, (хотя откуда я знаю?), а подмигнул как-то по-хорошему, ласково, как будто он мой давний друг или родственник. Наверное, заметил, что я себя не в своей тарелке чувствую, вот и хотел подбодрить. Дескать, держись, я с тобой.

А потом Тоня попросила его спеть, и мне показалось, - он не хотел. Почему-то её просьба была ему неприятна. Почему? Так и не знаю. Но когда он начал петь, его неохота растворилась в музыке и... Господи, смотрел он только на меня. Может быть потому, что я сидела напротив, но думаю, что нет. И пел он для меня, и тут случилось что-то такое, что и не знаю, как объяснить. Хотя нет, знаю, но для этого нужно рассказать про моего учителя физики.

Как-то к нам в школу пришёл новый физик. Не учитель даже, а практикант. Он мне сразу не понравился, и я ему тоже. Он мне не нравился за то, что мог выгнать из класса любого, кто обернётся карандаш попросить, а он меня не любил за то, что я физики этой знать не знаю. И ещё он был худой и высокий, как цапля, и всегда носил очки без оправы на кончике носа и красные носки. Он учил нас своей непонятной науке, как мог, и через месяц ушёл, получив отличную оценку за практику.

Но перед этим случилось вот что - мне приснился сон. Сон, конечно, безумный и цветной. Что цветной - я хорошо помню, потому что на физике даже во сне были надеты красные носки. Снится мне, что мы с ним вдвоём, в какой-то незнакомой комнате, за стеной слышен женский смех, и музыка, и голоса, а мы с ним сидим на диване и разговариваем. А разговариваем как раз о том, о чём был последний урок. И я как будто спрашиваю: "Вот вы говорили, что молекулы чугуна обладают волшебными свойствами. Якобы если чугунное ядро разрезать ровно пополам, а потом приладить эти две половины друг к другу, то они непременно срастутся. Но разве такое может быть? Это ведь уже не наука, а мистика какая-то получается!"

И тут он посмотрел на меня так пристально и серьёзно, как будто для него очень важно моё мнение, и говорит: "А ты думаешь, что такое наука?" И сам себе отвечает: "Это та часть мистики, которая открылась человеку. Вот и всё". И с этими словами он лезет в карман и достаёт половину чугунного ядра, а сам смотрит на меня так, как будто ждёт чего-то. "Ну же, - говорит он, как будто хочет меня ободрить, - где вторая половина?" И тут, как это часто бывает во сне, я неожиданно понимаю, что вторая половина ядра лежит в капюшоне моей куртки. Я медленно поднимаюсь и, не снимая куртку с вешалки, достаю свою половину. Так же медленно я подхожу к физику, и мы соединяем эти две половины.

Я смеюсь и не верю, что наш эксперимент удался. Смеюсь и пытаюсь оторвать свою половину ядра, снова разъять его на две части, но у меня ничего не выходит. Сросся намертво, как будто никогда не знал, что значит быть разъятым. "Теперь ты видишь? - спросил физик, радуясь моему страху и изумлению. - Теперь ты понимаешь?"

А я смотрю на него, и мне кажется, что мы знакомы тысячу лет, и может быть, во всём свете нет у меня человека ближе и дороже. И даже его красные носки кажутся мне забавными и симпатичными.

Вот и весь сон. А утром мы с ним встретились на лестнице. Он спускался, а я - поднималась. Мы кивнули друг другу и прошли мимо. Но через несколько ступеней я почувствовала, что должна оглянуться. И оглянулась, и встретилась с ним глазами, потому что он тоже остановился и смотрел на меня испуганно и ошалело.

И тогда я поняла, что этой ночью мы попали в один и тот же сон, где вместе доказали справедливость законов физики. И я улыбнулась ему, и он улыбнулся в ответ, как заговорщик. А потом мы пошли дальше - каждый по своим делам, но я твёрдо уверена, что он и сейчас помнит об этой минуте нечаянной близости, ведь о таком никогда не забывают. В ту минуту что-то важное открылось моему сердцу, - я увидела этого человека не таким, каким его видели все другие, а таким, каким он был задуман. Я видела его прекрасным, значительным, созданным по образу и подобию. С тех пор мы больше никогда не встречались, да это и не нужно. Разлуки нет, пока есть память о таких вот минутах.

Так вот, когда Тимур пел и смотрел на меня, случилось что-то подобное: две половины чугунного ядра срослись, и это ядро полетело, сокрушая всё на своём пути, прямо в моё бедное сердце.

А потом, когда я уходила, он встретился мне в прихожей. (Думаю, он нарочно там меня ждал, но я могу и ошибаться, для правды это как-то слишком хорошо). И он сказал, что ему было очень-очень приятно со мной познакомиться, и что мы обязательно встретимся снова, и что я буду первой, кому он подарит свой диск. Да, совсем забыла сказать: он пишет песни, и говорят, его ждёт большое будущее. И ещё у него недавно вышла книга стихов, надо обязательно её раздобыть.