Иностранцы

- Смотри!.. - замычал жене. - Глянь сюда!

- Чего тебе?.. - неловко улыбаясь и играя плечами перед гостем, спрашивала она.

- Никому не доверяю, а ему доверяю! Он добрый, добрый...

Вот моя шея, друг Федя... если виноват в чем, руби!

- Ну, не надо, ну, хватит... - тяжело смутился Франсис и отнес топор подальше, в чулан, за дверь.

На поход к Павлу Ивановичу у англичанина уже не хватило сил - шляясь по морозной ночи в распахнутой дубленке с новыми друзьями, выслушивая их проклятья, афоризмы и речи о гибнущей России, Френсис сильно простудился и вскоре слег с температурой 39.

Полупьяная троица пришла было навестить щедрого друга-иноземца, но в воротах встала, как столбик, жена. Она тихо и твердо молвила вполне по-русски:

- Пожалуйста, оставьте нас в покое. На этом все.

- Н-ну хорошо... - то ли с угрозой, то ли растерянно ответил их главарь, пузан в бороде, и три человека медленно, оглядываясь, потащились к огням своих изб.

И после этой встречи семья Френсиса долго не видела знаменитых пьяниц села Весы.

4.

Но как-то после Нового года Элли пошла в сельский магазин за хлебом и вернулась бегом, перепуганная. Сбросив турецкую шубейку, изукрашенную цветами на спине, она пошепталась с Френсисом, родители отослали сына в мастерскую и, закрыв двери, сели держать совет.

- Как можно точнее, что ты слышала, - потребовал Френсис.

Выскочив из дома на мороз (а Элли всегда, можно сказать, не ходила, а неслась стремглав), встречая по дороге местных сельчан, она удивилась, как странно все они на нее смотрят.

Кто-то из женщин вовсе не ответил на кивок. А некоторые разглядывали Элли отчужденно, будто в первый раз видели. "Господи, да что случилось? недоумевала она. - Может, из троих алкашей кто-то умер, и теперь мы виноваты?.."

Все прояснила продавщица Лида, смуглая казачка с золочеными зубами ( к счастью, в магазине больше никого не осталось, поскольку малининский хлеб разобрали):

- Ой, а че же вы стеснялись?.. Таились-то зачем?.. - Оказывается, она была в Малинино, и там между делом у нее спросил на оптовой базе один из начальников, как, мол, в Весах поживают Николаевы, хорошо ли прижились. "Какие Николаевы?" - естественно, удивилась Лида. "Как какие? Ну, которые в новом дома, у плотбища." - "Англичане?" - "Да какие они англичане... ну, жена вроде когда-то где-то переводчицей работала..." - "Да быть того не может, - возражала Лида. - Они еще вчера ни тятя, ни мама выговорить не умели." - "Да говорю тебе, на новый год у заместителя главы администрации французское винишко пьем, он и рассказал! Говорит, от отчаяния, видать, на такую придумку пошли... их уже в двух районах жгли... один год мельницу строили - столько денег вбухали, а кто-то подпалил... Под Енисейском взялись собак для охраны да лис разводить, красных крестовок... и снова нашлась завистливая душа - отраву подсыпала... Мне их Николай Иваныч из сельхозотдела сосватал... Но у нас-то, я говорю, никто не обидит! И ведь не обидели?!"

- И чё вы молчали?! - повторила радостная Лида. - Таились вовсе ни к чему. Народ у нас хороший.

Эля старательно рассмеялась, оглядывая полки со "сникерсами" и коробками овса "Геркулес", и как бы безразлично пояснила:

- Да это сынок у меня, изучает язык... мечтает поехать в Кебридж, что ли... а нам все одно. Мы же домоседы, никому не мешаем... Феликс свои поделки режет, я за машинкой сижу... Жаль, что хлеба-то нет.

- Так и быть, отдам из своих... - засверкала глазами Лида и протянула Эле теплую еще, с оранжевым верхом буханку. - Бери, бери!

- И ты всем тут же рассказала? - спросила Эля, машинально отбрасывая свои руки за спину и все же заставив себя принять хлеб. - Ну и правильно! Мы сами уж собирались... в мае, когда год исполнится.

- И она пошла-побежала домой почему-то мимо до роги, по белым от солнца сугробам, не видя ничего и продолжая нести на лице улыбку, чувствуя, как мороз ломит ей зубы.

- Вот так, Феликс!.. - и Эля заплакала.

Муж выслушал жену, кивнул и закурил. Давно он не курил.

- Это все твои игры! Твои глупости! Твой бред!..

- Н-да. - Френсис поднялся и стал ходить взад-вперед, как он делал всегда, когда случались неприятности. - "Я миленочка люблю. Я миленка утоплю. И кому какое дело, куда брызги полетят?!"

Это Николай Иванович растрепался. А ведь обещал.

- Господи, был ты ребенок и остался!.. Неужели не было понятно, что все равно просочится?.. Вы же, мужики, трепачи хуже баб! Да и смысл?.. Мельницу нам не потому погубили, что русские... а только потому, что ты похвастал, какой доход она даст... Надо прибедняться, Феля, я тебе всю жизнь говорю. Надо быть смиренней, смиренней! В бывшей соцстране зависть - страшная сила!.. А ты вечно:"Я это сделал, я это мигом сообразил!.." Талантливый, да еще хвастливый! Кто это вынесет?!

Феликс угрюмо молчал. Лицо у него осунулось, постарело, словно он утром плохо побрился. И шотландская бородка придавала ему теперь вид не джентльмена, чего он добивался, а неряшливого типа, вроде современного рок-певца или базарного торговца.

Эля вскочила и, оглядываясь на дверь, зашептала:

- Прости, но я думаю - нам надо срочно, срочно уезжать! То, что узнали сельчане, их озлобит. Это же понятно.

- Но почему?! - закричал Феликс. - Что мы им плохого сделали? Я раздаю игрушки бесплатно во все праздники... лес не воруем, я покупаю... в речку отходы не валим...

- Лучше бы воровали... и сор выбрасывали, как все... были в дерьме, как все...

- Что ты говоришь?.. Как ты можешь?!

- Не знаю. - Эля словно споткнулась. - У меня предчувствие.

Сегодня любой повод, выделяющий людей, вызывает одно чувство - злобу. - И шепотом повторила по-английски. - From day to day...

Муж пожал плечами.

- Бог любит троицу. Нам здесь должно повезти...

Но через день случилась первая неприятность - заболел Фальстаф. Пес лежал на истерзанном, измятом снегу возле конуры, закатив глаза и хрипя. Явно был отравлен. Рядом валялась кость с клочком мяса. Он никогда не брал еду из чужих рук, но это лакомство кто-то перебросил через забор - и пес не удержался ( может, решил, что кость оставил хозяин?..). Белое пятнышко над левым глазом дергалось. Пес околел к вечеру.

Собаку похоронили - и той же ночью на воротах кто-то вывел огромными черными буквами:"Предатели Родины сколько вам заплатила ЦРУ?"

Феликс с сыном замазали надпись охрой, на досках буквы сделались почти неразличимы, но Феликс понимал: это лишь начало.

Николаевы перестали выходить на улицу. У Эли было несколько трехлитровых банок муки, она за хлебом больше не бегала - пекла блины. Корова Таня давала молоко, стало быть, имелись в наличии и масло, и сметана - можно было прожить.

Но неожиданно среди ночи во всей усадьбе погасло электричество. Неужели опять в селе сожгли трансформатор?! Кто-то включил огромные спирали в каменке своей бани, разумеется, минуя счетчик? Но у ближайших соседей, за кедрами и оградой, окна светились. Николаевы зажгли свечи, и взяв фонарик, Феликс покрутил пробки счетчика - здесь все было в порядке. Потом выбежал на улицу обследовать ближайшие столбы. Провода были на месте, нигде не свисали, и на них не были наброшены другие, которые могли бы вызвать замыкание.

К утру у Николаевых потекли холодильники. Для освещения можно было бы использовать динамомашину над баней, собранную Феликсом еще в областном центре из отходов военного завода, но пропеллер не вращался - сияла тихая морозная ночь.

Феликс утром снова вышел к столбам - кажется, все на них, как должно быть. Хотя снизу толком не разглядеть. Электромонтера вызвать из Малинино? Но Николаевым было известно - единственный телефон, стоящий в доме фельдшера Нины Ивановны, уж месяц как не работает. Сесть на трактор да поехать за ним? Но трактор не завелся, промерз.

Феликс, задрав голову под проводами, стоял и размышлял. Эля дрожала в воротах.