Иностранцы

- И вообще, что это была за идиотская выдумка - выдать себя за англичан?! Он обратился к Элле, дрожавшей в глубине двора.

- Он и в институте был таким же наивным, веришь?! Мог дать в долг... из нашей нищенской "стипы"... стоило только просящему намекнуть, что тот какую-то гениальную теорему придумал, но по слабости своей, из-за голода вспомнить не могёт... Или - собирается свататься к девушке, да нет денег на цветы... Этот дает, а сам ночами цемент грузит в порту...

- Хватит, - отвернулся Феликс и засунул, наконец, топорик ручкой себе за ремень брюк. Пальцы мерзли. Спрятал руки в карманы шубейки. - Хватит.

- Понимаю, от отчаяния на эту глупость пошли... и я, дубина, поддержал... Он и в институте вот так - то стенгазету выпустит... я же комсоргом был... Да где же, где эти бандюги, урки сраные?! - Николай Иванович выхватил из-за отворота тулупа наган и, не успел Феликс остановить его, жахнул в воздух. И будто мгновенно послушавшись этого сигнала, из-за кедров и чужой изгороди показалась с прыгающими шарами света машина.

"Нива" рывком остановилась, Николай Иванович открыл дверцу и выбросил за шкирку на снег легкого, стонущего от страха Генку.

За ним, оттолкнув переднее кресло, выпал Павел Иванович, и медленно выкарабкался Платон:

- Ну, чё, чё, чё?..

Они все трое были в дым пьяны (или притворялись?). Эля, зарыдав, кутаясь в тряпье, уковыляла прочь, к сыну.

- Из-за чего сыр-бор, начальник? - Платон поскреб бороду и рыгнул. - Нас тут и во сне не было. Ни трактора у нас, ни ракетниц! Ой, бля, какая луна... как задница хорошей бабы.

Николай Иванович рывком схватил толстяка за грудки и приподнял. И захрипев, оттолкнул прочь, схватился за сердце.

- Н-наел же ты дерьма, Платон Потапов!..

- А сам?! - дерзко отвечал Платон, вставая со снега. - Только ты в буфетах райкомов-х..комов, а я - тут, из реки... А результат?! Два сапога пара! - И впрямь, грузный, в расстегнутом тулупчике, раскинувши сильные кривоватые руки, он был сейчас очень похож на Николая Ивановича - разве что борода отличала.

- За что человека обидели?! - тихо спросил Николай Иванович, все еще давя на сердце под тулупом. - Да вы знаете, кто это?! Это... золотой, прекраснейший человек!

Феликс скривился, понимая всю бессмысленность начавшегося разговора, уйти бы к жене, но глаза его словно прилипли взглядом к трем бездельникам из села Весы. Генка стоял в облезлом пальто без шапки, растирая уши, и облизывая белым языком губы. Павел Иванович трепетал, как нитка, опустив голову. Но это сейчас они так. Утром, пока спят хозяева, наверняка ловко и быстро прокрадутся в сумерках, чтобы поискать в выгоревшем дома - вдруг да что-то найдется на продажу, чтобы водки купить.

- Сволота, растленная партией родной!.. - бессильно кипятился Николай Иванович перед позевывающим Платоном. - Да это, может, неудавшаяся гордость России!..

- Я тоже... - был хриплый ответ.

- Ты?! - заорал Николай Иванович, перебивая Платона. - Ты, когда бригадиром тут был, ты же миллионы наворовал... еще теми деньгами... У тебя во дворе одних моторных движков, как соседи говорят, штук сто... поломанных, целых... ружей - не счесть... пять телевизора в избах... а уж сколько тракторов, бензопил рассовал по родне - никто не знает... И не смотря на это - побираешься! Жадина! Проглот! И дал же тебе господь здоровья!.. лучше бы вот ему... Он своими руками уже третий раз на голой земле строился... И ни у кого не воровал! Брал кредиты... возвращал... но сейчас-то как ему вернуть?! Суки!

- А мы при чем?.. - Платон тускло, как рыба, смотрел на городского начальника, метавшегося перед ним. О чем он думал в эти минуты? Феликс впервые в жизни почувствовал искушение выхватить топорик и рубить, рубить, разрубить этот огромный комок мяса, провонявший водкой. И тут же сам себе сказал с горечью:"Это уже предел! Неужели сдаюсь? И становлюсь таким же быдлом?"

- Его спалили в Партизанском районе... его обидели под Новоселовым... и вы тут?! Я же точно знаю! Мы же с собаками проверим, по следам, падлы весовские!

- Я тебе снова говорю, начальник, - вхдохнул Платон. - Мы его не трогали. А кто?.. народу в тайге много... Вишь, люди с ними тут как с иностранцами... может, душу им раскрывали... а эти веселились, хапая наши богатства.

- Какие ваши богатства?! Он хоть на копейку взял чего-нибудь вашего?! Дерево, жесть, ульи - все купил на свои! Помогает совхозу растения опылять... своими руками режет поделки... сам косил рапс, на будущий год собирался рожь молотить... А то, что иностранца изобразил... так это его личное дело! Ты хоть марсианином назовись...

В разговор несмело встрял Генка "Есенин":

- Если бы, если бы он сразу сказал, что наш.... и что два раза уже его... может, народ бы не тронул.

- Но вы же пили его водку, ели его хлеб! - Николай Иванович зажмурил глаза, не умея найти каких-то особых слов, которые повергли бы эту троицу в стыд и раскаяние. - Как могли, шушера?! А если не вы, дело еще страшнее - значит, даже в староверческом селе не осталось у людей святого! - Он повернулся к Феликсу и показал на него рукой, в которой до сих пор был зажат наган. Этот парень изобрел прибор!.. кровь им разжижают, если у кого тромбы... придумал, как из смолы-живицы лекарство варить - лучше хваленых американских, за которые долларами платим... наши ребятишки из Чечни молиться на него должны, скажи, Санька?! - он вспомнил про своего шофера, который стоял, прислонясь спиной к машине, жуя жвачку и готовый в любую минуту помочь шефу. - Скажи этим подонкам! И только потому, что таких, как вы, подняли из говна и дали вам право выбирать во власть таких же болтунов и жуликов, он оказался не нужен России! И вот - ушел в тайгу... но и этого сделать вы ему не дали! Сами-то уже ничего не можете! Руки трясутся... сопли текут, как Енисей на большом пороге!

Платон судорожно зевнул мохнатой пастью и ответил тихо, как-то даже вяло:

- Ты, начальник, не шибко... я уж восемь слов насчитал, оскорбляющих мою личность... и свидетели есть... посадить тебя не посадят, а на штрафок можешь налететь... у нас в стране демократия, свобода.

Николай Иванович словно бежал и об стену плашмя ударился.

- Да хоть пожалейте, собаки! - зарычал он. - Поднимите народ! Помогите отстроиться! Это ж за месяц можно сделать, если всеми силами...

- О чем вы?!. - наконец, опомнился Феликс. - Уже решено - мы уезжаем. - Он подумал, что придется, видимо, продать одно старое свое изобретение канадцам, давно просят... иначе где денег взять? Может, хватит расплатиться с половиной долга...

Платон, тяжело сопя, молчал. Генка - пухлогубая мумия - тер уши и кивал то ли Феликсу, то ли Павлу Ивановичу, который что-то шипел рядом, постукивая от холода стальными зубами.

Над сизой, над желтой, над белой тайгой восходила яркая плоская луна.

Николай Иванович вдруг усмехнулся и кивнул Генке:

- Это же ты, Гена Шастин? Который стишки кропает?

- Я, - замер Генка "Есенин".

- А ты знаешь, что у тебя двоюродная сестра, которая в Ленинграде жила, уехала лет десять назад во Францию, вышла замуж и померла... Ты ее наследник. Милионов пять франков твои.

Генка откинул от мерзнущей головы руки и аж помертвел. Николай Иванович глянул на Платона, неуверенно разинувшего рот, на обомлевшего Павла Ивановича и с треском расхохотался.

- Поверил?! Фи-ига тебе! Даже если бы у тебя была богатая родственница, даже мать бы была жива, разве бы она что оставила такой мр-рази?..

- Ну хватит, - буркнул Феликс. - Идемте в дом... то-есть в баню. Не вышло у нас любви... может быть, так и надо. Просто я таких людей больше к себе за стол не посажу.

- Посадишь! - с горечью возразил ему Николай Иванович. - В том-то и беда, что посадишь.

- Нет, больше нет. - И Феликс обернулся к Платону. Голос у него был еле слышный. - Только если вы еще здесь появитесь, пока мы здесь кантуемся, сожгу все ваши четыре дома. Надеюсь, понимаете, Платон Михайлович, Геннадий Николаевич, Павел Иваныч... я никогда зря не говорю.