Пришелец

Гоша в это время тоже заходил в палату. Только он вовсе не заходил, а врывался, словно что-то страшное и зловещее пыталось удержать его в больничном коридоре. Поэтому-то сосед его и отлетел на пару метров…

– Ты чё, ублюдок проклятый!!! - вне себя от ярости взревел поднимающийся на ноги Павел. Он поднимался и не видел, "ЧТО" входит в палату, поэтому орал. А если б он увидел, "что" входит в палату, орать бы не стал. - Я ж от тебя сейчас живого места не оставлю!!! Я тебя сейчас… Э! - попал ему в поле зрения вошедший, перед тем как он (Паша) загоготал во всю глотку. - Чё это ты?!

Недолго он не мог успокоиться. Когда смех его стал пробирать чуть меньше обычного, он поинтересовался у Гоши, - ты чё, толчок с 714-й перепутал?! - всё ещё держался он за живот. - И тебя девчонки, как вчера Говнюковича, изнасиловали?!

– Нет, - затравленно отвечал тот, даже и не думая прикрывать руками свои ещё не обросшие природной растительностью гениталии, как он всегда делал из стеснительности (а в бане он мылся в трусах), а спокойно стоял в "младенческом одеянии", и коленки его дрожали.

– Не нет, а да! - твердил тот. - Признавайся как на духу, не стесняйся никого, здесь все свои.

– Я просто… - хотел было тот что-то произнести, как Тидоров его перебил:

– Э, а чё это ты так похудел-то?! - пригляделся он к нему. - Ты ж, когда выходил, не был таким худым! Чё с тобой стряслось, ну-ка расскажи.

– Я не могу ничего рассказывать, - проговорил он каким-то ослабленным голосом - каким-то бессильным и истощённым. - Там очень тяжело и время течёт быстрее.

– Чё ты городишь!? - посерьёзнел Паша - так уж ему не понравился вид соседа по палате. - Давай, оденься во что-нибудь, сядь и расскажи всё по порядку.

– Не хочу я одеваться, - опять проговорил он своим слабеньким голосом обезвоженного организма, - без одежды лучше.

– Если кто-то тебя незаслуженно обидел, - попытался Паша войти в доверие соседа, - то ты меня знаешь, я даже тех троих дзюдоисток могу вырубить. Рассказывай и ничего - никого не бойся.

– Без одежды ведь лучше, - произнёс он, словно пропустил последние Пашины слова мимо ушей.

– Почему без одежды лучше? - спросил тот. - И ты никого не стесняешься?! Даже девчонок?!

– Причём здесь девчонки! - не менялся его голос (всё также, с трудом выдавливал он из себя слова). - Просто обнажённое тело лучше соприкасается с космосом.

– С космосом? - переспросил Тидоров, словно решил, что ему послышалось.

– С мирозданием, - поправился Кучко.

– Насколько мне известно, - говорил Паша, - то лучше всего обнажённое тело соприкасается с противоположным ему полом, или… или, как у вас, соплячков, с рукой. Так что там всё-таки происходит-то? - Поднялся он с места и направился к двери.

– НЕ ХОДИ ТУДА!! - отчаянно вскрикнул Георгий, тоже подскочив с места и приготовившись стоять до последнего, но этого самоуверенного здоровяка не выпустить в коридор.

– Да что такое-то, я не пойму?! - остановился он - так сильно крикнул Кучко. - Объясни ты толком!

– Лучше тебе ничего не знать, - ответил он. - Лучше сидеть в палате и никуда не выходить. И желательно зашторить чёрные шторы.

– Какие чёрные, - посмотрел он на шторы. - Они же разноцветные. Ты что, дальтоник?

– С улицы будут казаться чёрными. Я знаю.

Тидоров сел на пустую, (ждущую новичка) койку. - Ну хоть намекнуть можешь, что там делается?

– Там… - говорил Кучко, -…там…там…

– Там-толька-там-толька-там… - скороговорочно пропел он "Блестящих", - знаю я такую песню, "Кореец, Анатолий Там" называется. Больше ты ничего сказать не можешь?

– Там кошмар, - вырвалось вдруг у Кучко. - Видишь, какой я пришёл? А тебе достанется ещё больше…

– МНЕЕЕЕ??? - протянул он. - Да я же всю больницу урою! Я же каратист, сынок! Ты забываешься! - бахвалился он, поднимаясь с места и направляясь к двери. - Опять, небось, эта дура, санитарша! (вспоминал он о Свете Олеговне) Вот по ком палка-колокол плачет!

– НЕ ОТКРЫВАЙ ДВЕРЬ!!!!! - разрывался оттолкнутый в сторону Кучко. - ОНИ тебя в такого же как я инопланетянина превратят!!!! - но Тидоров его уже не слышал. - Там всё с ума посходило, и больница превращается в космический корабль. Скоро улетим отсюда к чёртовой матери. - Хоть голосочек его был и истощён от обезвоживания, но он старался как мог игнорировать свою "беспомощность" и орать, чтоб этот придурок-Тидоров мог услышать хоть словечко и вернуться назад, переспросить, а не ослышался ли он.

– Ох ты, полегчало! - произнесла сестра (звали её Лизой) брату (звали его Петром), войдя в проникнутые зловещей настораживающей тишиной коридоры детской больницы.

– Нога, что ли? - осведомился Петя.

– Ну! - не верила та сама своему состоянию. - Как-то меньше болит. Как будто больница эта какая-то целительная.

– Какая-то в ней, значит, хорошая энергетика, - изрёк Петя. - Где-то я читал про это. Может пройдём чуть-чуть вглубь больницы, так у тебя нога вообще пройдёт?

– Да я тебе наврала, дурак! - вскрикнула Лиза. - Дочего же ты у меня тупорылый!

– Как, наврала?! - остановился он и отдёрнул её руку с своего плеча. - Ты за дурака-то и за тупорылого у меня ответишь!…

– Нога на самом деле стала болеть ещё больше, - объяснила она ему, стоя на одной ноге, - как мы сюда вошли. Ты ж к оттенку того, что я говорю приглядывайся-то, не только слушай слова, и не будешь тогда таким лохом.

– Слушай, ты прямо наказание у меня какое-то! - отреагировал Пётр на все вместе взятые совокупности её поведения. - И я должен после этого помогать тебе идти?

– Всё равно, больница-то добрая, - проговорила она. - Разве ты по царящей вокруг атмосфере не чувствуешь доброты? Она ведь так и веет вокруг, так и летает вместо воздуха.

– Ты что, напердела? - принюхался он и Лиза в одно мгновение разразилась хохотом.

– Боже мой, какая же ты всё-таки дура! - пытался он перекричать её хохот. - Не выросла с трёх лет ни на сантиметр!

– Сам ты дурак! - перестала она хохотать. - Ты привёл меня сюда зачем?, чтоб пешком бродить по всем девяти этажам; лифты в этой заброшенной больничке наверняка не работают!

– Почему, заброшенной? - полюбопытствовал он.

– А ты посмотри вокруг. Или, хотя бы, прислушайся…

– Опять воздух испортить собралась?

– Я серьёзно, - сделала она серьёзную мину.

– Ну почему же, - отозвался он на её серьёзность, - я, когда мы сюда входили, что-то слышал… Не то, что беззвучно прозвучало позже, а… По-моему, чьи-то голоса слышал.

– Детские или взрослые?

– Кажется, взрослые.

– А ты перекрестился? "Кажется"!

– А чё ты испугалась-то тогда? - решил он, или сменить тему, или ответить на её вопрос.

– Решила тебе подыграть, - ответила она.

– Слушай, пошли отсюда! - наскучило ей это присутствие в пустынной больнице, поскольку старший брат её безмолвствовал.

– Да подожди ты! Пешком что ли пять километров пойдёшь с вывихнутой ногой?!

– Ничё, доберёмся как-нибудь!

– Давай ещё поищем чуть-чуть, - уговаривал он её, не представляя, как он потащит её на себе в гору пять километров, а в травмпункте она обязательно расхохочется ему в лицо и скажет, что он опять лопухнулся; а он в ответ сестрёнку свою даже мизинцем не тронет, благодаря воспитанию (если ему в детстве и удавалось отшлёпать свою зловещую сестрёнку, то ни мама ни папа не верили не единому его слову, а молча снимали ему штаны - это было в каждом случае обязательно, хоть на улице, хоть в школе, хоть где - и долго драли двумя или тремя - если Лиза им помогала - ремнями. Но, несмотря ни на что, Петя на жизнь не озлобился, и до сих пор поддерживал с сестрой приятельские отношения). - Медики сейчас бастуют и поэтому мало кто работает. Но ведь чтоб полностью пустая больница, без врачей, такого ведь не может быть! Хоть кого-нибудь, да… - Он машинально отскочил в сторону, как будто ему что-то показалось, и худосочная старуха в белом халате пролетела мимо. Лиза громко взвизгнула - едва ей удалось разглядеть в старухиных пальцах окровавленный скальпель. Она была бы рада убежать отсюда (она почувствовала недоброе ещё с тех пор, как из лесу увидела эту замысловатую больницу, но виду старалась не подавать, - принимая почувствованное за "приступ паранойи", - всячески старалась выглядеть вомного раз нормальнее своего братца), но нога её действительно была вывихнута.