Прыжок леопарда (СИ)

Я поднял с земли небольшой валун. Показал его деду.

- А этот булыжник? Он тоже носитель Знания?

- Может да, может - нет. Невозможно судить о целом по какой-то его части. Представь, что копаясь на чердаке, кто-то найдет твой старый молочный зуб. Он тоже может спросить: "Это и есть Последний Хранитель Сокровенного Звездного Знания?"

Крыть было нечем. Я подкинул дровишек в костер и спросил:

- Где он сейчас, синь горюч камень, в будущем или прошлом?

- В прошлом, - заверил дед. - Синий цвет - это цвет нави. А когда придет День Сварога, камень станет ослепительно белым. Но этого я уже не увижу.

- Потому что скоро умрешь?

- Все когда-нибудь умирают. Даже камни. Завершая свой жизненный путь, мы уходим к звездам. Но остаемся отражением на земле в какой-то иной вероятности. Ведь все мы - проявления первых богов, их усеченная копия. Хоть и каждый имеет свой персональный характер и внешне отличается от других. Что загрустил, козаче? - Дед снова укутал меня полою фуфайки и крепко обнял. - Это будет не так уж и скоро, ты успеешь окончить школу...

- Эти горы... они нас слышат? - тихо спросил я.

Не знаю. Никогда не был горой, - засмеялся дед. -

Наверное, все-таки слышат, хоть и живут в иных временных рамках. Во всяком случае, точно знают, что мы уже здесь.

Костер затухал. Языки зеленоватого пламени трепетали, теряя силу. Холодало. Над рекой курился легкий туман. В нем вязли слова. Стены ущелья дышали вечностью. Время будто замедлило бег. Дед тяжело вздохнул. О чем-то задумался.

- День Сварога, каким он будет? - спросил я, чтобы нарушить это молчание. - Хотел бы я своими глазами взглянуть на него.

- Тогда я тебе не завидую! - живо откликнулся дед. - Лично я бы удавился с тоски после сотого дня рождения. Но встречались мне люди, жившие и подольше.

- Расскажи! Хватит тебе все думать и думать.

Дед достал из костра мерцающий уголек, подбросил его на ладони и прикурил.

- Летом сорок второго, - уголек упал в воду и зашипел, - наша часть стояла на границе между Турцией и Ираном. Следили по рации за сводками Информбюро. Душой были рядом с защитниками Сталинграда, но вряд ли предполагали, что большинство из нас поляжет именно там. Потом поступил приказ: оставить на позициях боевое охранение. Всем остальным походным маршем следовать через перевал, к месту другой дислокации.

В горах строем не ходят. Вершину брали штурмовыми волнами. Кто первым придет - тот дольше отдыхает. Наш взвод держался кучно. Каждый вырубил себе по длинной упругой жерди. Незаменимая вещь в горах! И дополнительная точка опоры, и средство взаимостраховки, и самое главное - дрова.

Взлетели мы орлами на перевал. Костер развели, кашу стали варить. Ниже нас облака, выше - одни звезды. Последние не вдруг подтянулись. Командир, как положено, выставил дозоры. Слышу:

- Стой! Кто идет?

Оказалось, местный. Чабан. Объяснился с командиром и к нашему костру подошел. Высокий старик, гордый. Бурка на нем, папаха лохматая, легкие сапоги-ичиги. Суковатый посох в руке, да кинжал на наборном поясе. Почтенного возраста человек, а глаза пронзительные, молодые, цвета глубинной воды. Борода по пояс, волосы из-под папахи по ветру...

- Сколько ж лет-то тебе, отец? - спросил я с почтением.

- Э, внучек, - сказал он с легким акцентом, - когда Бонапарт напал на Россию, было мне столько, сколько тебе сейчас. Воевал в казаках у атамана Платова.

Пригласили его отведать солдатской каши. Отказался.

- Я, - говорит, - лет уже пятьдесят ничего, кроме молока, внутрь не принимаю.

Налили ему чайку со сгущенкой. Присел с нами, попил.

- Не буду, солдатики, вас расстраивать, - сказал напоследок, промолчу. Хоть вижу, кому из вас скоро лютую смерть принимать. а ты, - повернулся ко мне, - и сам знаешь. Но чтоб спокойнее на душе было, помните: раздавит Россия коричневую чуму. Прямо в ее волчьем логове и раздавит. Только это не последнее испытание. Будет еще желтая чума, которая пострашней. Не вам ее останавливать у Большой Воды. Внуки-правнуки это сделают. Только тогда спокойно вздохнет Россия, выпрямится и в силу войдет.

Сказал и ушел, не оборачиваясь, по еле заметной горной тропе.

Это ж, страшно подумать, сколько лет ему было тогда! Не нашего роду-племени человек, но мудр, понимал звезды.

Дед вспоминал пережитое, а я переживал услышанное. Потом спросил:

- Разве плохо жить долго?

- Смотря как долго. Жизнь создана для тебя, пока ты молод и полон сил. Пока рядом те, кого любишь. И то, при условии, что и они в тебе тоже нуждаются. Боязнь смерти в сущности - то же самое чувство любви. Только любви не к себе.

- А к кому?

- К тем, кого боишься оставить, переходя в иное состояние. Самое страшное в жизни - полное одиночество. Но чем более человек одинок, тем меньше подвержен страху смерти. Если конечно - это не законченный эгоист. Одинокие живут прошлым. Пока не соединятся с теми, кто их в этой жизни покинул.

Волчий плач ударил по нервам. С ветки сорвалась ночная птица, ударила крыльями в небо. Дед встрепенулся:

- Кажется, нам пора. Готовь фонари.

Это было так неожиданно! Я суетился вокруг костра. Все валилось из рук. Хотел запалить фитили, но лишь изломал несколько спичек.

- Не спеши, дольше ждали.

Дед отошел на пару шагов, к подошве скалистого берега, опустился на корточки и легонько надавил ладонью на внешне ни чем не примечательную глыбу известняка. Внутри нее что-то лопнуло, и монолит бесшумно отошел в сторону, освобождая широкий и низкий проход. Неизвестность дышала холодной, мертвенной сыростью.

- Робеешь? - спросил дед.

- Конечно, робею, - признался я. - Только здесь, с волками ни за что не останусь.

- Ну и добре...

Мы брели по колено в холодной воде. С потолка капало. Сквозь стены сочилась влага. Мой фонарь почти сразу погас. Я несколько раз упал, ушиб коленку. Над головой насмешливо перестукивались мелкие камешки, шумела река.

Постепенно стало совсем сухо. Подземная тропа поднималась все выше и выше - к свету. Мягкие зеленоватые блики падали откуда-то с высоты, где начинали отсчет замшелые, высеченные в скальном известняке, ступени.

На узкой неровной площадке лестница завершила свой правильный полукруг. Дед снова достал хронометр, зашарил в карманах в поисках спичек. Огонек на мгновение высветил его напряженный взгляд. Он тоже чего-то боялся. И вдруг, где-то внизу, что-то огромное заворочалось, загромыхало. Шум реки стал отчетливей и как будто бы, ближе.

- Вот и все, - еле слышно шепнул дед.

- Что все?

- Ход под рекой завалило. Там, где мы только шли, теперь только вода и камни. Никто не сможет добраться сюда прежней дорогой. Все правильно: механизм был рассчитан ровно на тринадцать посещений. Колесо завершило свой оборот. Последний зубец вышел из паза. Символы, брат...

- Пошли, дед! - меня уже колотило от холода, - я уже не чувствую ног!

Низко склонившись, он шагнул в темноту, за порог, ведущий в пещеру. На всякий случай, я поступил так же.

- Все что сейчас от тебя требуется, - дед слегка подтолкнул меня в спину, давая примерное направление в котором следует двигаться, - это сидеть, молчать и запоминать. И укутай, пожалуйста, ноги. Не ровен час, заболеешь.

На ощупь, я взобрался на высокое ложе из сложенных в кучу звериных шкур, теплых, мягких и шелковистых. Глаза постепенно привыкали к мягкому полумраку. Окружающие меня силуэты начали обретать очертания.

Каменные сосульки, сбегающие с высоких сводов пещеры, придавали ей своеобразный шик. Другие, точно такие же, но насыщенного молочного цвета, поднимались от пола ввысь.

Исполненный достоинства и величия, дед застыл у входа в пещеру. Его глаза были где-то далеко. Наверное, в прошлом. Потом он опустился на колени и бережно принял в руки обугленную суковатую палку.

- Прамата! Священное дерево Бога Огня! - хриплым голосом крикнул он и продолжил, вставая с колен, поднимая ее как факел.