Имя мне... Все

Мои пальцы судорожно сжались… Но внезапно я кричу, в то время как камень, покачнувшись, падает и увлекает меня за собой в глубокий сумрак…

Я кричу, когда ударяюсь и отлетаю от острых уступов скалы…

Я кричу в то время, как мои веки наливаются непомерной тяжестью, но крик уже беззвучен, потому что мои легкие лопнули, как мыльный пузырь…

И с мыслью о смерти я погружаюсь в небытие.

Мне снилось, что я шел по мягкой нежной траве.

Мне снилось, что я жил.

Мне снились моя юность и моя жизнь.

Мне снился отлет с Земли во вторник утром, авария на Роке, мое одиночество и Арабелла.

И мне снились моя смерть и мое воскрешение.

Но правда ли, что это был сон?

Мои глаза все еще не хотят открываться, и мое тело остается непомерно тяжелым. Да, сон все продолжается, и мало-помалу все проясняется. Воспоминания…

Я — второй Джон Кларк, второй я. Я получил второе тело из искусственного инкубатора, надежно защищенного от всех воздействий внешнего мира, где оно лежало в тишине и покое, благоприятных для размышлений…

Я восстал из смерти в бессмертие.

Мой мозг работал… трудился… я анализировал факты и постепенно связал воедино все события. Но какой сегодня день? Сколько времени провел я здесь в коме? Я еще раз попытался восстановить момент моей смерти с помощью видений, неотступно преследующих меня. Итак, я вспоминаю.

Шум… Свист реактивных двигателей… Я падаю в пустоту, глядя в небо, поглотившее все мои надежды. О, боже, неужели же мне придется нести это наказание, эту кару, как еще одному Мессии, всю историю человечества? И так до конца времен!

Мои глаза открываются, сердце начинает биться в нормальном ритме. Слабый щелчок заставляет меня вздрогнуть, и неожиданно я осознаю, что все кончилось. Я освобождаю свою голову и запястья от захватов и толкаю панель, прикрывающую мою вторую сущность.

На выходе из корабля меня ослепляет солнце, но мало-помалу я начинаю узнавать знакомый пейзаж. Поляна… Колодец… Когда я спускаюсь, замечаю двойника Арабеллы, чудовище, монстра, выдуманного инженерами «Космика», И меня охватывает отвращение.

Как я мог, в конце концов?.. Я задыхаюсь от омерзения. И тем не менее, я знаю, что не сумею этого избежать во время моего вечного одиночества. Это выше воли и сознания.

Ммм, моя голова! Если бы еще не было этих старых воспоминаний! Если бы можно было от них избавиться! Но нет, они все здесь, со мной. Даже самые незначительные и отдаленные.

Гуманоид поворачивается ко мне спиной. Я приближаюсь к ней и вижу, как она кладет цветы на могилу, увенчанную грубым деревянным крестом. Букет большой и разноцветный. Она оборачивается на шум моих шагов и смотрит на меня со своей вечной улыбкой.

Ни малейшего удивления. Я задаю себе вопрос: говорил ли я ей когда-нибудь о своем бессмертии? Возможно.

— Джон!.. Джон, дорогой!..

Она бросается в мои объятия, но я отталкиваю ее, выскальзывая из ее рук. Мой взгляд прикован к могиле. Деревянный крест!

— Джон, ты видишь, я украсила цветами твою память и ухаживаю за могилой.

Да, конечно, это запрограммированные действия всех гуманоидов, но какой странный язык!

— Сколько дней я отсутствовал?

— С двумя кусочками сахара, как и каждое утро. Э… нет, я хочу сказать два дня.

— Что ты сделала со своими волосами?

Она раздвигает пряди волос и показывает большой разрыв эпидермы у основания черепа.

— Это ничего. Когда я искала тебя ночью, то поскользнулась и упала.

Черт побери! Довольно мерзкая рана. Одновременно я бросаю последний взгляд на могилу.

— Возвращаемся!

Две птицы по-прежнему сидят там же, где я увидел их впервые.

Они приветствуют меня, щелкая клювами, а самец, в приступе рвения, выдает крик: «Привет! Джон, дорогой!», что совершенно выводит меня из себя. Я чувствую, что однажды заткну ему клюв, и лучше всего это сделать прямо сейчас.

В тишине меня кормят бог знает какой мерзкой кашей. Она отвратительна… несъедобна… Я упираюсь ногой в стол, который с грохотом переворачивается, и раздается шум бьющейся посуды.

— Джон… дорогой…

— О! Прекрати, а не то я…

— Передай мне сигареты.

Она встает, зачерпывает горстью немного крема.

— Вот, попробуй, это вкусно, ты знаешь…

Тарелка летит в воздухе, и крем облепляет лицо Арабеллы.

— Ммм, это вкусно… вкусно… ммм…

Я разражаюсь смехом, и мой смех смешивается со смехом пересмешника, сидящего на окне. Да от этого смеха подохнуть можно! Крем залепляет лицо Арабеллы, а она улыбается… улыбается… словно размалеванный клоун. Жалкий и ничтожный клоун!

— Я счастлива, Джон!

— Бедная идиотка! Ты смешна. Ты должна сказать: рассержена, разъярена, вне себя!

— Статья 312-бис, Джон…

— О нет! Ты, должно быть, просто ошибаешься.

— Нет, вспомни, это было на берегу Гудзона.

— Что ты тут мне рассказываешь?

— Любовь, конечно, если только это не покушение, но законы роботехники…

— Арабелла!

— Смотри, Джон… Это шносме… Разве собираемся не с персиком мороженое для двоих и со взбитыми сливками заказать нас?

Я в ужасе смотрю на нее.

— Дня сего только возвращение твое.

— О, Арабелла, замолчи, умоляю!

— Глуа жеон ат бют а кимма тон синк я ни оглу а ки ни те…

Изо рта Арабеллы вырывается только ужасное урчание и булькание. О боже! Этот голос! ЭТОТ ГОЛОС!

— Ма ка ме та бум акте си а та… си а ма… си а ма… си…

— Нет!

Стул обрушивается на голову Арабеллы, и она разлетается на кусочки. Переполненный яростью и гневом, я бью и бью по этому телу, из которого даже не идет кровь.

— Ты всего лишь грязный, мерзкий механизм… мерзкий робот… я тебя ненавижу… я тебя презираю. — И я бью… я бью…

Потом я смотрю в никуда… Тишина… Я вижу бесформенную массу, провода и катушки… Бескостная голова паяца подкатывается ко мне под ноги; лицо ее до сих пор перемазано кремом. И она все еще улыбается!

С окна доносится щелканье клюва… и скрипучий смех, бросающий меня в дрожь!

— Аррррабелла… Арррабелла… Привет, Джон… Хороший денек, а? Хороший денек, а?

Именно это слышу я каждое утро, и создается впечатление, что меня будит звук человеческого голоса. А днем все начинается заново. Другие слова… обрывки фраз, которые пробивают мою тишину.

Но вот все закончилось. Я больше никогда не услышу этот голос.

Эту последнюю иллюзию человеческого голоса. Этим утром птицы с большими клювами улетели. С наступлением зимы они покинули свое гнездо и направились на юг. В горы. Я последовал за ними, но они остались глухи к моим призывам и моим мольбам.

В это утро я выбежал на поляну в тот момент, когда они вспорхнули.

— О нет, не улетайте!.. Я вас прошу, останьтесь… Не оставляйте меня… Не оставляйте меня одного…

Они исчезли, унося с собой имя Арабеллы, безучастные ко всему, даже к моему одиночеству.

Часть вторая

В этот раз я опять пробуждаюсь от долгого глубокого сна. Бот знает, как я пережил это бегство от времени, секрет которого, как думал, я нашел. Эту идею мне подсказали маленькие лесные млекопитающие, маленькие двухголовки.

Это длится уже… Я не знаю. Я перестал вести календарь. Я потерял чувство времени.

Я заметил, что с наступлением зимы эти животные едят какую-то особую траву, растущую у подножия гигантских грибов. Затем они отыскивают пещеры и подземные гроты и, впадая в спячку, проводят долгие месяцы. Как медведи и черепахи на Земле.

Итак, ко мне пришла эта идея, и я пожевал этой сухой кисловатой травы, совершенно не беспокоясь, содержит ли она какие-нибудь отравляющие вещества. Зачем? Ведь смерть для меня не существует. Я закрылся в своей хижине и впервые впал в состояние полного беспамятства. Это было единственное средство забыть, не думать больше, отречься от жизни. Замена смерти, которая меня забыла.

Постепенно я увеличивал дозу, и время текло вокруг меня песочными часами. И во время моих снов Смерть приходила ко мне на кончике жала ядовитого насекомого, на клыках крысы или с нашествием неизвестных, но вредных вирусов. Откуда я знал все это?