Раб корректуры

– Итак, робот И-Зет Двадцать Семь сообщил вам, что его действия были вызваны Первым Законом Роботехники?

– Совершенно верно, сэр.

– Иными словами, у робота не было выбора?

– Да, сэр.

– Отсюда вытекает, что «Ю. С. Роботс» создала робота, который неизбежно должен переделывать книги в соответствии со своими понятиями о том, что хорошо и что плохо, и этого робота они выдали за простого корректора. Вы согласны?

Защитник немедленно заявил протест, указав, что обвинитель спрашивает мнение свидетеля по вопросу, в котором тот не компетентен. Судья принял протест и указал обвинителю на недопустимость таких вопросов, но можно было не сомневаться, что стрела попала в цель – по крайней мере, у защитника не осталось на этот счет никаких иллюзий.

Защитник в свою очередь, перед тем как начать допрос свидетеля, попросил судью, ссылаясь на процессуальные формальности, объявить пятиминутный перерыв, что и было сделано.

Защитник наклонился к Сьюзен Кэлвин.

– Скажите, доктор Кэлвин, существует ли хотя бы малая вероятность, что профессор Нинхаймер говорит правду и поведение Изи было обусловлено действием Первого Закона?

– Нет! – сухо ответила Сьюзен Кэлвин, – Это совершенно исключено. Последняя часть показаний Нинхаймера – намеренное лжесвидетельство. Изи не способен выносить суждения об абстрактных идеях, содержащихся в научной монографии по социологии. Он не в состоянии сделать вывод, что та или иная фраза причинит вред определенным группам людей. Попросту говоря, его мозг не годится для этого.

– Боюсь, что мы никогда не сможем доказать это неспециалистам, – с безнадежным видом произнес защитник.

– Не сможем, – согласилась Сьюзен Кэлвин. – Доказательство носит сложный характер. Наш единственный выход: показать, что Нинхаймер лжет. Наша линия остается прежней.

– Хорошо, доктор Кэлвин, – ответил защитник, – я полагаюсь на ваше слово. Будем действовать в соответствии с намеченным планом.

Судья поднял и опустил свой молоточек, и доктор Нинхаймер вновь приготовился давать показания. Он еле заметно улыбнулся, как человек, сознающий несокрушимость своей позиции и с наслаждением предвкушающий бессильные атаки противника.

Защитник начал допрос осторожно и без нажима.

– Итак, доктор Нинхаймер, вы утверждаете, что не имели ни малейшего понятия о поправках, якобы внесенных в вашу рукопись, и узнали о них только из разговора с доктором Шпейделем шестнадцатого июня сего года?

– Совершенно верно, сэр.

– И вы ни разу не просматривали гранки, выправленные роботом И-Зет Двадцать Семь?

– Вначале просматривал, но затем счел это пустым занятием. Я доверился рекламным утверждениям «Ю. С. Роботс», Эти абсурдные… мм… поправки появились в последней четверти книги после того, как робот, как я полагаю, нахватался некоторых познаний в социологии…

– Ваши предположения к делу не относятся! – остановил его защитник. – Согласно вашим показаниям, доктор Бейкер по крайней мере один раз видел гранки последней части. Это так?

– Да, сэр. Он сказал мне, что видел один лист и что в этом листе робот заменил слово другим.

– Не кажется ли вам странным, сэр, – вновь прервал его защитник, – что после года непримиримой вражды к роботу, после того, как вы голосовали против аренды робота, после того, как вы категорически отказывались использовать его, не кажется ли вам после всего этого несколько странным ваше решение доверить роботу вашу монографию, труд вашей жизни?

– Не вижу в этом ничего странного. Просто я решил, что могу использовать машину, раз уж мы ее арендуем.

– И вы вдруг прониклись таким доверием к роботу, что даже не удосужились просмотреть после него гранки?

– Я уже сказал вам, что я… мм… поверил пропаганде «Ю. С. Роботс».

– Настолько уверовали, что даже устроили разнос своему коллеге доктору Бейкеру за попытку проверить робота?

– Я не устраивал ему разноса. Просто я не хотел, чтобы он… мм… зря тратил время. Тогда это казалось мне пустой тратой времени, и я не придал особого значения замене слова в…

– Я совершенно уверен, – с подчеркнутой иронией произнес защитник, – что вам посоветовали упомянуть об этом эпизоде с заменой слова, чтобы это обстоятельство попало в протокол… – предупреждая неминуемый протест обвинения, защитник оборвал фразу и изменил направление атаки. – На самом деле вы крайне рассердились на доктора Бейкера.

– Нет, сэр. Ничуть.

– Но вы не подарили ему свою книгу после ее выхода в свет.

– Простая забывчивость. Я и библиотеке не подарил ни одного, экземпляра. Профессора славятся своей рассеянностью. – Нинхаймер позволил себе осторожно улыбнуться.

– А не кажется ли вам странным, что после более чем года безупречной работы робот И-Зет Двадцать Семь допустил ошибки именно в вашей книге? В книге, написанной вами, непримиримым врагом роботов?

– Моя книга была первым значительным трудом о людях, с которым ему пришлось иметь дело. Тут-то и вступили в действие Три Закона Роботехники.

– Вы говорите сейчас так, доктор Нинхаймер, – сказал защитник, – словно вы специалист в области робопсихологии. Бесспорно, вы вдруг весьма заинтересовались робопсихологией и даже брали в библиотеке книги по этому предмету. Вы сами упомянули об этом факте, не так ли?

– Всего одну книгу, сэр. Поступок, который мне кажется следствием… мм… вполне естественного любопытства.

– И эта единственная книга, как вы утверждаете, позволила вам понять, почему робот исказил именно вашу монографию?

– Да, сэр.

– Чрезвычайно удобное объяснение. А вы уверены, что ваш интерес к робопсихологии не был вызван стремлением научиться управлять роботом, чтобы потом использовать его в своих тайных целях?

– Разумеется нет, сэр! – Нинхаймер побагровел.

Защитник повысил голос:

– Иными словами, уверены ли вы, что этих, будто бы искаженных, абзацев не было в вашей рукописи?

Социолог приподнялся в кресле.

– Это… мм… мм… просто нелепо! У меня есть гранки…

Он не в силах был продолжать, и обвинитель, поднявшись с места, обратился к судье:

– Ваша честь, с вашего позволения я намереваюсь представить в качестве вещественного доказательства корректурные листы, переданные доктором Нинхаймером роботу И-Зет Двадцать Семь, и корректурные листы, отправленные указанным роботом в издательство. Я готов, если того пожелает мой многоуважаемый коллега, сделать это немедленно и не буду возражать против перерыва заседания с целью сравнения двух экземпляров корректуры.

– В этом нет нужды, – нетерпеливо отмахнулся защитник. – Мой уважаемый оппонент может представить эти гранки в любое удобное для него время. Я нисколько не сомневаюсь, что в них будут обнаружены все противоречия, о которых говорил истец. Мне бы, однако, хотелось спросить свидетеля, нет ли у него также экземпляра гранок, принадлежащих доктору Бейкеру?

– Гранок доктора Бейкера? – нахмурившись, переспросил Нинхаймер. Он все еще плохо владел собой.

– Именно так, профессор! Меня интересуют гранки доктора Бейкера. Вы сказали, что доктор Бейкер получил от издательства отдельный экземпляр гранок, Я могу попросить секретаря зачитать ваши показания, коль скоро вы стали страдать избирательной потерей памяти. Или это пресловутая профессорская рассеянность, как вы изволили выразиться?

– О гранках доктора Бейкера я помню, – ответил Нинхаймер. – После того как работу передали корректурной машине, необходимость в них отпала…

– И вы их сожгли?

– Нет. Я выбросил их в корзину для бумаг.

– Сожгли, выбросили – не все ли равно? Суть в том, что вы от них избавились.

– Это не имеет отношения к делу, – вяло возразил Нинхаймер.

– Не имеет отношения? – загремел защитник. – Абсолютно никакого, если не считать того обстоятельства, что теперь уже невозможно проверить, не воспользовались ли вы неправлеными листами из экземпляра доктора Бейкера, чтобы подменить корректурные листы в вашем собственном экземпляре, те самые листы, которые вы намеренно исказили, чтобы заставить робота…