Время Бригадиров

С иными собственными мыслями хоть бы и к Едреной Фене - оракулу районному, чтобы разъяснил, направил. У того мысли настолько разодранные - труха. На всякий вопрос, хоть сто раз повторяющийся, свое перетряхнет и всякий раз новы ответ выдаст. Потому лучше одного раза не подходить, а то ноги в разные стороны разойдутся вслед за собственным разумом.

Вурлак воет и воет - на все лады пытается. Он, когда воет, не поет - жалуется. На что - понятно. Неженатик. На них собственные инспектора и смотрилы. Малосемейный налог. Выводит в песне, что сосут их насухо. Врет, небось, - при таком раскладе не выживешь. И все же, до чего пронзительно, красиво… До чего жалостливо! В такую вот ночь, тихую, лунную, слушать, как они подвывают, сердце кровью обливается! Такого и натощак не стерпишь, так и хочется с себя последнее сцедить.

Бригадир очаровался и окончательно очумел, уже не замечал, как выверток освободил руку, сгрыз с нее бинты, пальцы потянулись в его сторону и сложились в кукиш…

5.

Когда сидишь в болоте, исходишь страхом, первыми на лакомство приходят курощупики, именно они начинают обсасывать с пальцев ног, вторую нутряную слюну из себя выжимая. Перед этим (под первую слюну) обувь начисто объедят, одежду расчистят, все, что в болоте - начисто, и тогда, не спеша, смакуя… Бригадиру показалось, что уже начали, сосут разом мизинцы и большие пальцы ног…

– Ох, лихо мне!

Это даже не он (он шепнул еле-еле), это душа громогласно возопила.

– Чего, орешь-то?

– Лихо мне!

– В третий раз зовешь, а ничего не просишь? - удивился выверток. - Ни жизни, ни смерти?

Как сидел на четвереньках, так и перекинулся через голову, удивительно ловко высоко, тут же одной рукой ухватил вершинье тонкой березки, заломил его в сторону Бригадира и опять рядом - смотрит жадно, подсовывая под ладонь ветвь. Бригадир хватанул, но ветвь руках рассыпалась - прелая оказалась. Выверток противно коротко хохотнул, словно квакнул лягухой, потом зашелся мелким стариковским смехом. Ни лицом, ни телом больше на себя не походил - розовый, гладкий, ни одной складки или пятна… Тут Бригадир и сообразил, что выверток кормится с горестей. Что не одна такая способность людей наизнанку выворачивать, оказывается, есть и всякие другие. Такие, как неприятности, к примеру, городить и с них питаться, еще угадывать, видеть заранее - "что почем",

Вот тебе и на! Нарвался-таки на Универсала, мать его ей-ти! Про таких краем уха слыхал, но не верил, мало ли легенд городят про лес. Мгновенно - намек за намеком - навязал гирлянду. Разозлился на себя неимоверно - как это? почему раньше по всем этим намекам-бусинкам не прошелся, тем самым, что сейчас картинками взялись стреляться? почему на зуб все несуразицы не опробовал, не оценил - к месту ли, та да другая, с чего ей быть здесь? Мог же по цепочке до самого кулона добрался - до пленника, вывертка?! Все по иному бы вывернулось!

Болото болотом, а вспотел, покрылся испариной в неприличном месте, да и на лбу капель выступила. Гулькнуло что-то крупное вдалеке, шевельнулось - учуяло страх бригадирский.

– Не кусают?

Выверток смотрел участливо, как когда-то Бригадир, на любимую игрушку детских лет - земляную крысу, что отнял от души, и теперь она покрывается хрустящей корочкой, капает золотым соком.

– Как тебе? - зудел нетерпением, топтался в приседе, ломал голову на стороны и, уже не скрываясь, смотрел жадно.

– Хорошее болото, теплое.

– Что сказал?

– Много теплее, чем наружи.

Выверток не поверил, сунул палец в жижу.

– Мне много лучше утонуть и быть съеденным, чем к кредиторам. Вот у тех намучаешься, еще за Косек придется отвечать, да прежних долгов за мной, у-ту!

– А что, в городе, таких как ты, сильно мучают?

– Не то слово - там не жизнь - мука! Только здесь у вас в лесу и отдыхаешь.

И стал раззадоривать себя, вспоминать нешуточные обиды. Как в очередной раз менты обобрали, как, чтобы машину взять, пришлось самому ночевать в подворотнях, дешевых гамаках, платя кровью городским упырям-вырожденцам. Как страховка делается, и ссудники надувают.

Выверток аж засветился от рассказа, отрыжкой сытой рыгнул.

Бригадир действительно так раззадорился, так поверил себе, что стал быстро погружаться - нахыр такая жизнь нужна!

– Шиш им, а не налоговая книжка! - тыкнул кукишем в ненавистные рожи, что, словно живые, стояли перед глазами.

Взялся тонуть всерьез, уже и только кукиш торчал из болотной воды. Выверток спохватился, подсунул крепкую ветвь - Бригадир ухватил нехотя, вынырнул и, не прерываясь, стал дальше рассказывать про племя гажье - чиновничье, про правителей, про ментов и про страшных баб. Уже давно крепко держался за ветку, и второй рукой в берег вцепился, болотце отпустило, но не вылазил, все рассказывал…

А выверток уже не розовел, лицо ребенка исчезло - стал обычный старик, что хмурился, мрачнел-мрачнел, потом вдруг сплюнул, сказал протяжное:

– Эх-х!

Сложил пальцами затейливую "мудру", направил на себя и… рассыпался. Еще некоторое время стоял костяк и, кажется, кому-то укоризненно грозил пальцем, но вот и он стал рушиться - опали кости поверх всего остального.

Бригадир смотрел в изумлении.

Ветвь, за которую держался, отломилась. Березка с разгневанным шумом выпрямилась. Бригадир рванул телом, цепляясь рукой в крепкое, только вода с шумом смочила берег, и руки, как не пытался цепляться, вбивать когти, вдруг, заскользили по мокрому, словно сам он неимоверно потяжелел, или болотники взялись тянуть за ноги…

5/2

Вынырнул, глотнул воздуха. Вынырнул Бригадир из сна. В сумраке выла то ли собака, то ли человек.

Костерок прогорел. Луна осветила все одним серебристым светом. На глазах Бригадира, выверток, кося на него одним глазом, удивительно ловко освободился от перекладины и теперь торопливо грыз бинты на руках.

Бригадир попробовал шевельнуться. Выверток выплюнул кусок бинта, ткнул в его сторону кукишем и взялся обгрызать на второй.

– Шутишь?! - взвревел Бригадир и понял, что не взревел, даже не пискнул и тело его вялое, не подчиняется. Как сидел, так упал вперед, стукнул головой и землю, почувствовал, еще и еще несколько раз приложился. Понял, что теперь руки и ноги чувствует. Крутанулся в сторону вывертка, сбил его, ухватил за тонкие кисти, развел по сторонам. Также с ним принялся вставать, уводя голову, чтобы не вцепился зубами в ухо.

Выверток рванулся, перекрутился в руках через себя, через голову - у Бригадира едва не вывихнулись собственные кисти, но стерпел, удержал, и даже когда зловредный старикашка коленками под грудину поддал - да так, что дыхло зашлось, и сапогами взялся по бокам да бедрам обидные синяки ставить один за одним, - стерпел, а вот когда тот, вдруг, повиснув на руках, стряхнул сапоги, звучно шлепнул ступня к ступне, взялся короткими пальцами ног узоры складывать, да стал тянуться, заламываться, тыкать ими в бригадирскую рожу…

– Шутишь?! - взъярился Бригадир, затряс старикашку в руках, боднул голова в голову - не попал, тогда вогнал свою ногу в сцепленное кольцо, промеж коленок, да и руками взялся трепать - рвать в стороны. Напугался сильно, решил упредить такое безобразие, очень уж не хотелось помирать с такой бесстыдной мудры, стать пищей для анекдотов среди лесных. Взялся выглядывать - об какое дерево приложить, набежать, да стукнуться о него вместе с вывертком.

В это время и пощелкнули курком. От его собственного ружья! Этот звук родной, его ни с чем не спутаешь.

– Ба! - сказали за спиной: - Здесь танцульки.

– Без баб? - спросил второй голос.

– Мужики сами с собой танцуют, - наябедничал третий.

– Ой, как плохо! - укоризненно сказал четвертый.

Если есть рожи неприятней вывертка, когда он на взводе и готов тебя вывернуть, так только те, которые от дела отрывают. Даже от такого неприятного. Это сразу ясно, даже не хочется поворачиваться, чтобы проверить. Но повернулся медленно, вместе с вывертком, не опуская рук и одновременно прикрываясь телом, жалея, что маловато оно…